Александр Вельтман - Сердце и Думка
— Без Зои Романовны?
— Конечно; с Лиманским дела идут на лад; я слышал, что они уже обручены.
— Неужели?
— Да, я понадеялся на вас, Анна Тихоновна.
— И потеряли надежду?
— Разумеется: какая же еще надежда!
— Какие верные слухи до вас доходят! А если я скажу вам совсем иное? если князю отказано?
— Что вы говорите! неужели? Каким это образом?
— Про то я знаю.
— Неужели вы…
— Да кому же больше?..
— И просто отказали, без всяких церемоний?..
— Просто отказали, и он с отчаяния уехал.
— Уехал?.. Я был уверен, что есть какая-нибудь разница между полковым командиром и адъютантом.
— Не слишком воображайте! Без меня бы вы с своим командирством ничего не сделали!..
— Я совсем не то, Анна Тихоновна…
Полковник бросился целовать у ней руки, умолял, чтоб она сейчас же ехала просить позволения лично ему явиться в дом с предложением.
— Я отсюда не выйду, покуда вы не поедете! — повторил он.
Анна Тихоновна согласилась, наконец, и Полковник сам посадил ее в бричку на рессорах.
— С уговором, Полковник: ваша сваха в последний раз едет в бричке… Слышите ли?
— Я вам выпишу из Москвы маленькую колясочку, такую, как у меня.
— Нет-нет, выписывайте для себя; к свадьбе вам необходим новый экипаж; а старую свою променяйте мне на что-нибудь.
— Как только все уладится…
— Я не люблю журавлей в небе… и не сердите меня! я не люблю противоречий!
— Все будет по-вашему, — сказал Полковник, провожая ее.
Анна Тихоновна приехала с визитом к Наталье Ильинишне.
Между тем как они разговаривали, сперва о погоде, потом о варенье, потом о здоровье Зои, которая не являлась, потом о полковом ученье с музыкой и стрельбой, потом о Полковнике… Зоя сидела подле окна; но она уже сидела подле окна, выходящего не в сад, а на большую улицу. Зое было грустно: ей хотелось смотреть на проходящих людей.
— Какие все уроды ходят! ни одного порядочного человека! — сказала она с досадой, вставая с места. Вдруг кто-то, проходя мимо окна, поклонился ей.
— Кто такой? — подумала она, приотворив окно.
— Ах, это Поручик! — сказала она, преследуя его глазами.
Зою пришли звать в гостиную: приехала гостья, Анна Тихоновна, желает ее видеть.
— Ах, поди прочь! — отвечала она горничной. Пройдя довольное расстояние от окна, Поручик оглянулся, увидел Зою — еще раз оглянулся.
Зоя смотрела в ту сторону, куда он шел.
Пройдя улицу, Поручик повернул назад, пошел по другой стороне, посматривая сбоку на окно… Опять поклонился… потом снова оглянулся и еще раз оглянулся.
Зоя смотрела уже в эту сторону.
Поручик снова встретился, но в этот раз он был уже смелее: не доходя до окна, он свернул в ворота. Пятница — был его день.
— Одеваться! — вскричала Зоя и торопливо бросилась к туалету, развила косу, расчесывает ее сама, крутит на пальцах локоны, приказывает подать голубенькое кисейное с цветами — нет! новое гродерьен — или нет! шитое буф-муслиновое.[96]
— К чему ж вы одеваетесь, барышня: гостья уж уехала.
— Очень рада! подай мне бирюзовые серьги! — отвечала Зоя.
Она как будто переродилась; все в ней забушевало, заходило волной.
В гостиной Поручик беседовал с Натальей Ильинишной. Романа Матвеевича не было дома.
Поручик, смущенный появлением кумира любви, как он мысленно называл Зою, не в состоянии был продолжать рассказы о фруктовой службе и о войне. Приветливый поклон Зои и быстрый взгляд, кинутый на него, лишил его памяти. Он поклонился ей, присел на краешек стула, устремил глаза на кивер и замолк.
— Так вы в каких же местах на войне были? — спросила Наталья Ильинишна.
Покуда Поручик высчитывал свои походы, Зоя внимательно его рассматривала.
В первый раз заметила она, что у него очень хорошенькие усики, и глаза очень хороши: черные, с длинными ресницами, густые брови дугой.
— Неужели вы были на войне? — спросила она его с удивлением.
— И в турецкую, и в польскую, — отвечал Поручик.
— И эти кресты вы получали за сражение? — продолжала Зоя, смотря на медали, украшавшие грудь Поручика.
— А скажите, пожалоста, — перервала Наталья Ильинишна, — где это крепость Шумла?[97] Двое из моих крестьян были там при полку маркитантами, — рассказывают и бог знает сколько чудес.
— Эта крепость находится в Булгарии, — отвечал Поручик.
— Хм! а они, дураки, сказали мне, что в Турции!
— Да это все равно-с.
— Как все равно? Турция и Булгария — все равно?
Поручик плохо знал историю; но слыхал, что турки не называют себя турками, а Турцию — Турцией.
— Все равно, — отвечал он, смешавшись, — потому что собственно Турции нет: это выдуманное название.
— Как выдуманное? да что ж там вместо Турции?
— Там-с… Булгария, да Греция, да еще Молдавия, да еще… ей-богу, позабыл…
— Так, стало быть, булгар да греков называют турками?
— Да-с, нет-с… Турками называются те, которые веруют в Магомета.
— Так, стало быть, если и русский примет Магометову веру, также будет турком?
— Так точно.
— Вот этого я не знала. А скажите, пожалоста, что ж это такое называется турецкой границей? у меня там племянник служил.
— Турецкой границей называется река Прут…[98] Мы там стояли… содержали пикеты.
— А велика эта граница?
— Очень большая: верст до восьми сот.
— Восемь сот верст! это ужас! и все это тянется султанская земля?
— Точно так-с.
— Какая необъятность!
Истощив все любопытные вопросы, Наталья Ильинишна задумалась.
Зоя не принимала участия в этом разговоре: она посматривала на Поручика и перебирала колоду карт, лежавшую на столе. Ей наскучили расспросы матери.
— Вы умеете играть в карты? — спросила она Поручика.
— Довольно плохо, — отвечал он.
— Садитесь со мной играть.
Поручик повиновался, пододвинул стул к круглому столу перед диваном, вынул из кивера платок и, казалось, хотел стереть с лица выступивший огонь.
— Какие ваши козыри?
— Пики, — отвечал он, откашливаясь.
— А мои — черви.
Зоя сдала; началась игра, молча. Зоя ходила, смело вглядываясь в Поручика; Поручик ходил, робко всматриваясь в Зою.
В первый раз показался ему тесен мундир; он совершенно задыхался.
Долго продолжалась игра, продолжалось и ненарушимое молчание, покуда Наталья Ильинишна сидела подле; но она, наконец, вышла.
— Это скучно, — сказала Зоя, — давайте играть в пять карт, только, смотрите, чур, не плутовать! слышите ли?
И она сдала Поручику пять карт и себе пять карт, вскрыла козыря и положила на него колоду. — Ходите! Поручик пошел с пары и положил на придачу козыря.
— О, какие вы щедрые!.. приняла. Ходите!
Поручик еще раз пошел с пар и, дополняя игру, взял ошибкой лишнюю карту. Глаза Зои были настороже.
— А! вы плутуете! — вскричала она, удержав руку Поручика.
— Ей-богу, я ошибся, — сказал он.
После нескольких ходов Зоя приподняла карты в колоде, чтобы подсмотреть козыря.
— Ах, Зоя Романовна, как можно подсматривать! — осмелился заметить и Поручик с своей стороны.
Поручику показались очень приятны нежные удары по руке. Пример был подан Зоей, он стал последовать ему: сдав лишние карты, подсматривать козырей, ходить не с пар.
Плутовство началось с обеих сторон; то Зоя ловит контрабандные карты и Поручик останавливает ее; то он покроет пики бубнами или старшую младшей и Зоя поймает его. Очень весело! Но приезд Романа Матвеевича восстановил честность в игре, игра стала ужасно скучна.
— Вы непременно будете у нас в воскресенье? — сказала Зоя Поручику, когда он собирался домой.
В воскресенье то же плутовство, воровство, и полицейская исправность ловит преступные руки.
Зое ужасно как понравилось играть в карты; но только с Поручиком. Когда Поручика нет, Зоя не выходит из своей комнаты. Все прочие соперники, являясь в обычные дни в дом Романа Матвеевича, почти совсем не видят ее.
Но даром играть скучно. Начинается игра коммерческая: на конфекты, на удары по рукам, на поцелуи руки. Поручику оставалось предложить играть на чистые поцелуи; но он по глупости или по простоте души вздумал предложить играть на локон в знак памяти.
Выиграл локон и — все пропало! Поручик, верно, не знал, что брать локон в знак памяти — недобрый знак, верная разлука. Это испытали все, любившие без теоретических познаний, в первый раз. Сколько погибло через это первой любви, самой лучшей любви, любви без сомнений, без подозрений и ревности, любви доверчивой — каймака[99] сердца!
Едва Поручик получил выигранный локон и поцеловал трикратно руку Зои, — не вытерпел, чтоб не поторопиться к Анне Тихоновне, которую он совершенно забыл во время игры в пять карт и во время антрактов.
— Анна Тихоновна!.. Показать вам штучку? — сказал он ей, сгорая от восторга.
