Светлана Багдерина - Похищение Елены
— Достопочтенному Семафору не спится? — откуда-то из темноты лагеря прямо на него выскочил армейский старикашка-лекарь. — Бессонница? Вот, купи мое зелье — одна чайная ложка на стакан…
— Да отстань ты!.. — отмахнулся от него раздраженный воин.
— Очень хорошо действует! — не унимался Фармакопей. — Выпей пару глотков на сытый или голодный желудок — и через пять минут громом не разбудишь! А если две ложки на стакан — проспишь до обеда!..
— Слушай, дед, уйди от греха подальше, — угрожающе прорычал Семафор. — Без тебя тошно!..
— Ну, как знаешь… — разочарованно пожал плечами старичок и повернулся уйти, видя, что торговля не задалась.
И тут в нацеленный на страшную месть мозг Семафора пришла одна заманчивая идея.
— Эй, Фармакопей! — мощная рука, как выстрелив, ухватила старика за плечо. — Постой! Я передумал. А ну-ка, расскажи-ка, что за отраву ты продаешь тут честным людям…
Одессит довольный стоял на пригорке, скрестив руки на груди. Еще только время приближалось к обеду, а статуя была уже почти закончена. Последние штрихи приколачивались не спеша, но неотвратимо. Правда, среди тех, кто был не в курсе, что у самозваных скульпторов должен был получиться хомячок Родос, вышло небольшое разногласие, чуть не перешедшее в большую потасовку по поводу того, кто у них все-таки получился. Мнения варьировались от собаки до черепахи, но вперед вышел, предшествуемый непререкаемым авторитетом адъютантства у Одессита рядовой Хлорософ и разрешил все споры сказав, что это — коза. Одессит не стал их разубеждать. Какое это имело значение. Все равно завтра днем, после отъезда Демофона, это деревяное чудовище будет превращено в бараки, а все они оставят свой след в истории Стеллы как непобедимые герои, и со временем даже непосредственные участники этой нелепой осады забудут, как все было на самом деле, потому, что в книге будет написано совсем по-другому, и гораздо лучше, чем в жизни.
Со стороны лагеря донеслась божественная музыка — частые удары меча о медный щит — сигнал к обеду.
Рабочие, мгновенно побросав свои инструменты, с довольным гомоном стайкой заспешили на зов повара, и Одессит, кликнув адъютанта, хотел было присоединиться к ним.
— Эй, царь Ипекаки! — снизу на холм, с медным кувшином в руке, весело поднимался Семафор — любимчик войска.
— Ну, что тебе еще? — слегка поморщился Одессит.
— Просто день сегодня замечательный! — широко улыбнулся батакийский герой и радостно взмахнул рукой.
Жидкость в запотевшем кувшине незамедлительно хлюпнула, сообщив, что сосуд почти полон, а на улице сегодня жара, и сразу же стеллиандрам захотелось пить.
— Сегодня, в честь праздника, я купил в лавке доброго вина, отдав целых два золотых, чтобы отметить торжество с друзьями и помириться с врагами.
— Ты уже стучался в ворота Трилиона? — кисло поинтересовался Одессит.
— Нет, я имею в виду тебя, — смущенно покраснел Семафор. — Забудем наши распри. Мы оба бываем неправы, не так ли? Выпей со мной этого белого полусладкого, и забудем обиды, хотя бы сегодня!
— «Бойтесь батакийцев и дары приносящих», — с усмешкой процитировал Эпоксида стеллиандр.
— Да уж не боишься ли ты меня? — изумленно расширил глаза Семафор.
— Я? Тебя? Где стаканы, батакиец?
— У хорошего солдата меч, ложка и стакан всегда с собой! — ослепительно улыбаясь, Семафор ловко извлек из кармана три медных стакана.
— За наше здоровье, стеллиандры!
— За наше здоровье, — согласился Одессит и пригубил вино.
— Не перекисшее, и сахар в норме, — с важным видом знатока похвалил Хлорософ.
— Стоит двух золотых, — согласился Одессит, и одним глотком допил остаток.
Семафор хотел выпить с ними, но приступ натужного кашля одолел его, и он поставив свой стакан на траву и ухватившись за горло, согнулся пополам.
— Как, однако, жарко сегодня, — опустился расслабленно рядом со своим начальником Хлорософ. — Аж разморило чевой-то…
— Так бы и прилег… — с удовольствием растянулся на травке и Одессит.
— И поспал…
— И поспал бы… Да…
«Погодите немного,» — украдкой ухмыльнулся Семафор, не переставая изображать туберкулезного больного при смерти.
Через три минуты, как и обещал Фармакопей при такой дозировке, оба стеллиандра, блаженно смежив очи, отошли ко сну.
Теперь оставалось только, пока никто не видит, осуществить вторую часть коварного плана отмщения.
В девятом часу деревянное существо, похожее на медведя неизвестной породы, предусмотрительно поставленное на колеса, пятьдесят солдат приволокли в лагерь и украсили гирляндами цветов.
Можно было его открывать, но нигде не могли найти Одессита.
Демофону, заботливо поддерживаемому под руки Трисеем и Ираком, не терпелось начинать, и Меганемнон решил не ждать, пока его пропавший товарищ по оружию соблаговолит отыскаться, и произнести приветственную речь самому, логично рассудив, что заслышав звуки музыки и пения Одессит, если он жив, прибежит сам. А если нет — то, тем более, ждать его не имеет смысла.
И праздник начался.
Вниманию живого классика и его секретаря, усаженных на почетные места в первом ряду, был предложен внушительный военный парад, приветственные речи, выступление оркестра народных инструментов, чтение отрывков из подходящих по смыслу ранних произведений Демофона, хоровое и сольное пение не очень уже трезвых к тому времени солдат и, наконец, торжественный банкет, переходящий во всеобщую пьянку.
Старичок был в восторге.
— Прелестно, замечательно, просто восхитительно! — не уставал восклицать он, энергично потирая сухие ладошки. — Записывай, Ярион, все хорошенько записывай! Во что одеты танцовщицы, из чего изготовлены барабаны и флейты, сколько перьев на шлемах у командиров… Ничего не пропускай! Всякое лыко уйдет в строку! А кто бы мог подумать, что Родос — это лошадь!..
— Я бы сказал, что он больше похож на корову, — осторожно высказал свое мнение Иван.
— Не святотатствуй, — сурово оборвал его Демофон. — Если мой внук говорит, что это лошадь, если он делал лошадь, то, значит, лошадь у него и получилась.
— Но вы же сами в день прибытия сказали Одесситу, что это, скорее всего, должен быть хомячок!
— Одиссею? Сказал. Но это было всего лишь мое предположение! Кстати, почему не видно Одиссея? Правда, за последнее время мы, кажется, ни с кем так часто не виделись, как с ним, и он мне, по чести, говоря, порядком поднадоел, но он нам очень помог в сборе информации, и выпить с ним пару-тройку тостов я чувствую себя просто обязанным. Так где же он сейчас?
— Не знаю, — нехотя пожал плечами царевич, которому и самому Одессит нравился не слишком. — Вон к нам идет царь Меганемнон. Давайте, лучше, с ним выпьем.
— Агамемнон? Замечательно! Налей-ка мне в кубок, Ярион, и себя не забывай! И телохранителям тоже! Чтобы все запомнили, какое чудо соорудил Термостат!
— За нашего великого скульптора Термостата! — провозгласил тост Меганемнон прямо на ходу, и его подхватили сотни солдатских голосов.
— За наших гостеприимных хозяев! — пили следующий тост все вместе.
— За гений Демофона!
— За Меганемнона!
— За Одессита!
— Да где же Одессит?..
— За взятие Трилиона!..
— За Родоса!..
— За искусство!..
Тосты провозглашались военачальниками и солдатами один за другим и подхватывались с каждым разом все радостнее всем лагерем.
— За славу стеллийского оружия!..
— За будущую книгу!..
— За тех, кого с нами нет!..
— За прекрасных дам!..
После пятнадцатого или двадцатого тоста кому-то пришла в голову замечательная мысль (как правило, самые замечательные мысли приходят именно после пятнадцатого-двадцатого тоста) устроить триумфальное шествие.
На спину Родоса всеобщими усилиями были водружены Меганемнон, Демофон, Иванушка, Ирак, Трисей и еще трое самых популярных (а, может, первыми подвернувшихся под руку восторженным воинам) военачальников армии, и, под приветственные крики и грохот мечей о щиты, лошадь стали возить по всему лагерю, а когда лагерь кончился, то еще куда-то — вперед, направо и на север.
Под ногами великолепной восьмерки, скучившейся вместе и самозабвенно махавшей руками ликующему народу, при каждой кочке раздраженно потрескивала и прогибалась доска.
— Сейчас провалится, — упрямо покачал и без того кружащейся головой царевич и покрепче ухватился непослушными почему-то пальцами за Демофона.
— Не провалится, — отмахнулся Меганемнон. — Доска крепка, и кони наши быстры!..
И тоже приобнял поэта в надежде удержаться перпендикулярно. — А я… говорю… провалится… — поддержал Иванушку Сопромат, и в доказательство своих опасений попрыгал на скрипучей доске.
— А я говорю — не… про… ва… лит… ся!.. — стал подпрыгивать на сомнительной доске в доказательство уже своей правоты Меганемнон.
