Лякмунт - Основание
Я взглянул на Петрова. С изумлением увидел, что он улыбается, догадался, что он улыбается уже довольно давно, и отметил, что по искренности эта улыбка вполне может соперничать с улыбкой японца. Ожидая ответной реплики Петрова, я успел порадоваться, что он не числит меня в своих врагах.
— Ханада, — я видел, что Петров всеми силами пытается придать своему рычащему голосу дружеское звучание и доброжелательность, — я всегда старался помогать тебе, своему старому другу. До сих пор мне это удавалось. Уверен, что и этот раз не станет исключением.
К этому моменту я уже подошел к креслу Петрова и встал у него за спиной. Ханада-сан меня обнаружил и удивленно спросил:
— Кто это?
Петров медленно повернул голову ко мне, и его лицо выразило явное неудовольствие. Потом он повернулся к экрану и коротко ответил:
— Траутман.
За этим последовало неожиданное. Господин Ханада вскочил, при этом на нашем огромном экране отобразилась средняя пуговица его пиджака. Потом Ханада-сан почтительно поклонился — камера показала его макушку с безупречным, но редковатым пробором. После этого японец, сообразив, что мы не всегда наблюдаем именно те части его тела, которые он бы хотел продемонстрировать, немного присел и проговорил, глядя прямо в камеру:
— Господин Траутман, я восхищаюсь вашим мужеством. Примите мое почтение.
— О чем это он? — спросил я, — когда японец отключился, — я имею в виду, про мужество.
— Ему известно, что несколько дней назад ты отказался принять нерушимое обещание про обе секвенции заморозки, — объяснил Петров. — К слову сказать, сам он граспер, но наплевав на самурайский дух, чуть ли не первым внес вступительный взнос, чтобы защититься от трехсотлетней секвенции.
— А не лучше ли было ему сказать, что я уже защитился от всего, чего можно? — возмущенно спросил я. — Мне, знаешь ли, дешевая популярность ни к чему. Прознают какие-нибудь японские панды про меня, поверят, не проконсультируются с московскими коллегами и откроют на меня новый охотничий сезон. Ты уж будь добр, сообщи всем заинтересованным лицам, что отважный Траутман никакой не самурай больше, а обычный приспособленец. Кстати сказать, остальную часть беседы с японцем я тоже не совсем понял. Разъяснишь для общего развития?
Что мне нравится в Петрове, так это то, что он всегда рассказывает больше, чем его спрашиваешь. Поначалу, вместо прямого ответа на прямой вопрос, он часто уводит куда-то в сторону так, что, кажется и не собирается отвечать. Но вскоре выясняется, что без этого отвлечения я бы толком ничего не понял.
Петров с кряхтением встал со стула, подошел к экрану на стене, зачем-то поковырял его ногтем и начал рассказывать. Оказалось, что большая часть секвенций носит, как он выразился, деструктивный характер. В категориях медицины можно сказать, что на одну секвенцию, помогающую излечить насморк, приходится сотня, вызывающих всякие хвори и недомогания — от простуды до рака. Если бы у Ханады была возможность просто сделать хорошо себе и своей компании, вне всякого сомнения, он именно так бы и поступил. К сожалению, в мире секвенций почти не существует способов сделать себе хорошо, не делая другому плохо. В голосе Петрова явно прозвучало сочувствие. Причем сочувствовал Петров явно не нефтяной компании, а Ханаде, которому приходится наступать на горло своему гуманизму.
Я поинтересовался, о каких неприятностях может идти речь. Петров с видимым удовольствием разъяснил, что практически о любых, и охотно перечислил несколько вариантов:
— Безвременная смерть руководителя компании, авария на нефтедобывающей платформе, с последующей экологической катастрофой, немотивированный отказ потребителей пользоваться услугами фирмы-жертвы, неожиданная и бескомпромиссная забастовка работников жертвы, обнаружение повышенной радиоактивности в производимом бензине.
— Ты это серьезно? — воскликнул я. — Аль-Каида рядом с тобой просто мальчики в коротких штанишках. Так же нельзя делать!
Я смотрел на Петрова, надеясь, что он расхохочется своим замечательным басом и скажет: — Траутман, неужели ты шуток не понимаешь!
Но Петров не смеялся. Он довольно долго молчал, а потом сказал:
— Траутман, я тебе могу сообщить вполне определенно, что не планирую выполнять просьбу Ханады.
Глава XIV
Роберт Карлович рассказывает о смарт-секвенциях. Траутман продолжает изучать коллекцию Секвенториума. Траутман переселяется в свою квартиру. Сон Траутмана.
На следующий день Роберт Карлович вернулся, а Петров наоборот исчез. На мой вопрос, куда, Роберт Карлович только пожал плечами.
Я рассказал наставнику, как безуспешно пытался разобраться с базой данных секвенций, и он пообещал в скором времени всё показать. Потом, вспомнив о пометке Smart в описании секвенции, я поинтересовался, что она означает. Роберт Карлович, не отрываясь от своего монитора, объяснил что-то про «секвенцию с нечетким таргетом и не предопределенным методом достижения целевого воздействия», чем я и удовлетворился. Потом мы целый день занимались испытанием и каталогизацией секвенций. Как и раньше, мы их не доводили до завершения, просто убеждались, что возникает грэйс. По своим норам расползлись как всегда поздно. Последующие рабочие дни походили один на другой, но это никак не отражалось на моем воодушевлении. Ничего не может быть лучше интересной работы, особенно, если выполнить ее можешь только ты.
В четверг я проснулся по звонку будильника и понял, что вставать мне совсем не хочется. Я ощущал, что не выспался — накопленная усталость давала о себе знать. Пролежав лишних две минуты в постели, я убедил себя, что дух сильнее плоти, поднялся и побрел под душ.
Предыдущие десять дней мы с Робертом Карловичем продолжали исследование секвенций из нашего депозитария, работая по четырнадцать часов в сутки. Петров не появлялся, но, судя по всему, продолжал активную деятельность где-то вдали от нас. Об этом можно было судить по тому, что не прекращали поступать рецепты со всего мира. Роберт Карлович объяснил мне, что, если в личных коллекциях, доставшихся Секвенториуму в качестве вступительных взносов, встречаются одинаковые рецепты, этот факт специальным образом фиксируется, и Петров извещает владельцев дубликатов, что за кем-то из них есть долг перед организацией. Если я правильно понял, такая ситуация не приводила к немедленному лишению членства в Секвенториуме, но снижала учетную стоимость вкладов всех владельцев дубликатов до тех пор, пока они не договорятся о чем-то друг с другом.
Несмотря на легкое отупение, пришедшее вместе с многодневной усталостью, я не переставал удивляться тому, что может выступать в качестве элементов секвенций и разнообразию мираклоидов. Мой наставник к тому времени научил меня читать зашифрованные рецепты и регистрировать их в базе данных. Теперь я в принципе мог бы работать вполне самостоятельно. В этот день Роберт Карлович обнаружил какой-то особенный рецепт. Он сказал, что, кажется, кое-что слышал об этой секвенции и предложил довести ее до конца, пообещав продемонстрировать нечто забавное. Мне вспомнилась Ирина, рассказывающая про боль и разрушения, которые приносят секвенции, и я попросил этого не делать. Вообще-то Иру я вспоминал часто, по нескольку раз в день. Вдобавок по ночам она пару раз участвовала в качестве основного персонажа в моих снах абсолютно нецеломудренного содержания. Я часто думал, что мне очень хотелось бы с ней встретиться.
После обеда я вдруг вспомнил, что у меня есть собственная квартира, в которой я за последние два года побывал всего лишь один раз, и то был оттуда умыкнут Петровым. Мне захотелось переселиться в собственное жилище, и я спросил Роберта Карловича, что он об этом думает. Наставник ответил, что особой опасности в этом не видит. Правда, когда я уже собрался уходить, он предложил заменить СИМ-карточку в моём телефоне, мол, береженого Бог бережет. Я прикинул, что ни от кого звонков не жду и согласился.
От машины я отказался. Удивительно, но вдруг почувствовалось, что за два года я соскучился по московским улицам, метро и даже магазинам. До дома я добрался с заходом в пару супермаркетов, в результате зашел в свою квартиру, таща в руках два объемных пластиковых пакета с провизией. Как будто гостей жду, сам себе удивляясь, отметил я.
Дома я принял душ, надел один из двух белых махровых халатов, обнаруженных в ванной, и отправился на кухню. Придя туда, препоясал чресла кухонным фартуком с двумя большими карманами (расцветка фартука в точности соответствовала оформлению кухни, он явно был частью «комплексного колористического решения») и приступил к готовке.
У меня всегда была слабость к всякого рода кухонным аксессуарам. Даже в не слишком обильные времена медведковской коммуналки я был владельцем двух дорогих тяжелых сковородок и набора отличных поварских ножей. Оказалось, что моя новая кухня под завязку нафарширована не только всяческой посудой и бесконечным числом ножей и ножичков разного назначения, но массой кухонных электроприборов. Я узнал хлеборезку, кофеварку со встроенной кофемолкой, мясорубку и посудомоечную машину. Последней мне не приходилось никогда в жизни пользоваться, но я утешил себя тем, что домашние хозяйки как-то с этим справляются.
