Дмитрий Емец - Великое Нечто
Десятилетия фантом действовал самостоятельно, на свой страх и риск и был совершенно неуправляем. На чужой планете его подстерегало множество опасностей: от аппендицита до автокатастрофы. И в этих условиях мина-ловушка для майстрюка должна была сохранить себя: не выпасть из коляски, не угодить в отрочестве под грузовик, обрести социальный статус, слиться с аборигенами, прожить лет сорок или пятьдесят. Затем в фантоме включалась некая заложенная изначально программа, согласно которой он должен оказаться в нужное время в нужном месте, причем временные и пространственные координаты этого места требовалось ввести в память фантома особенно прочно.
Только к утру фантом был готов к десантированию во времени. Грзенк очень ясно представил орущего младенца — мальчика, который должен был появиться в кроватке одного из московских роддомов в августе 1955 года. Это был не просто фантомчик, а настоящее произведение искусства: чудесная крошечная саморастущая бомбочка.
Грзенк закрыл глаза и мгновенным высвобождением энергии, образовавшейся в его реакторном желудке, перенес фантом с замоскворецкого чердака, где он был сотворен, в седьмой роддом. Все прошло великолепно, и маленький фантомчик был заброшен в роддомовскую кроватку так же точно, как мяч в баскетбольную корзину. «Живи, моя бомбочка, желаю тебе никогда не узнать, для чего ты была сделана!» — с грустью подумал Грзенк.
Как бы он сам желал укрыться в прошлом вместе с Лирдой, отправившись туда вместо фантома! В прошлом майстрюк никогда бы их не достал — он царствовал над пространством, но не над временем. Но, увы, это было возможно лишь для творящей фантом мысли, но никак не для материи.
Вот если майстрюк их все-таки сожрет и они станут такими, как прадедушка Бнург, тогда дело другое: добро пожаловать и в прошлое, и в будущее, при условии, что Иллюзорные миры не растворят тебя. А пока все, что можно было сделать, это проскользнуть в прошлое силой сознания и из существующей на том временном срезе материи создать фантом, который придет к ним несколько десятилетий спустя уже выросшим и готовым к действию. Именно об этом стал сейчас думать Грзенк, и у него, как и много раз до этого, мелькнула мысль, что материя существует одномоментно, изменяясь с каждым циклом и как бы перерастая из одного временного витка в другой.
Даже та универсальная материя, из которой состоят они с Лирдой и за которой охотится голодный майстрюк, одномоментна и существует только в настоящем, бесконечно крошечном мгновении. После чего материя копируется в будущее, навсегда замирая в прошедшей минуте неподвижным слепком. Из этой мысли вытекала другая: целостной материи вообще не существует, а есть лишь бесконечная цепочка волн времени, каждая из которых несет свою материю. Тогда выходит, что майстрюки должны существовать на всех временных срезах и собирать всю материю в единый шар, в центре которого нет ни пространства, ни времени.
Погрузившись в эти довольно сложные рассуждения, Грзенк спохватился, что забыл узнать имя, которое дали аборигены его маленькому фантомчику. Он сосредоточился, протиснулся сквозь тугие витки времени и скользнул в память его приемных родителей. И тотчас имя мальчика вспыхнуло у него в сознании ярко и отчетливо…
Для укорененного фантома с биологической бомбой внутри прошло пятьдесят лет, прежде чем он встретился с Грзенком и Лирдой в вагоне поезда, следуя изначально заложенной в него программе. Звали его Семеном Марковичем Дубровиным…
Лирде вскоре надоело лежать на верхней полке, слушать стук колес и считать мелькавшие за окном телеграфные столбы. Когда мимо вагона пролетел тысяча сто восьмой телеграфный столб и Лирда зафиксировала полную аналогичность его структуры со структурой предыдущих тысячи ста семи столбов, инопланетянка соскользнула вниз и уселась между Бурьиным и Корсаковым.
Неуемный восторг и безудержное счастье распирали ее настолько, что она не могла дольше удерживать эти чувства в себе. У Лирды опять возникло странное состояние беспричинной веселости, которое она впервые испытала на набережной Москвы-реки, когда швыряла в воду туфли. И сейчас, как тогда, только с еще большей силой Лирде захотелось смеяться, кокетничать, дразнить всех, делать глупости и чувствовать себя всеми любимой. И даже то, что где-то рядом может быть майстрюк, не портило ей настроение.
«Послушай, милочка, — говорил ей здравый смысл, — куда подевалась твоя прежняя серьезность? Ты перестаешь контролировать себя! Вспомни прадедушку Бнурга, который облаивал слонов в зоопарке. Тоже так хочешь? Это тебя затягивает форма, вспомни первый закон!»
Но здравый смысл старался зря, в настоящий момент Лирде совершенно не хотелось к нему прислушиваться.
— Мне скучно! — капризно пожаловалась она, упираясь подбородком в плечо Корсакову. — Леш, ты собираешься меня развлекать или мне умереть от тоски?
— Поезд есть поезд — здесь всегда скучно.
— Какой ты вредный! Совсем не развлекаешь девушку! Подумать только, и за тебя я хотела выйти замуж!
— Давай я тебя развлеку. Хочешь куриную ножку? — предложил Никита.
— Нет, — замотала головой Лирда. — Не хочу!
— Не хочешь, как хочешь — мне больше достанется, — охотно согласился тот.
Бурьин уже успел смотаться в вагон-ресторан и притащить три курицы-гриль, бутылку водки и десять бутылок пива. Не прошло и часа, как кости двух из трех курочек уже лежали горкой на газете рядом с пятью пивными пробками, а сам Никита подумывал, не перебраться ли ему на верхнюю полку.
— Молодой человек, у вас отличный аппетит! На вас просто приятно посмотреть, — сказал Семен Маркович, осторожно отодвигая свой рукав от пивной лужицы на столе. — Скажите, вы всегда так обедаете?
— Нет, только когда худею, — объяснил Бурьин и вышел, чтобы вымыть руки.
Лирда посмотрела на куриные кости на столе и задумчиво наморщила лоб.
— Надо убрать со стола! — сказала она и, подняв газету, выбросила кости в окно.
— А если они попадут кому-нибудь на голову? — поинтересовался Корсаков.
— Не попадут, я это точно знаю. — Лирда выглянула в окно и увидела, как за насыпью на траву, бестолково хлопая крыльями, опустились два белых молоденьких петушка.
Девушка весело засмеялась и стала следить за кружившей по плацкартному купе мухой. Муха вначале села на верхнюю полку, но ей там не понравилось, и она уселась на голову старому узбеку как на самый неподвижный предмет во всем вагоне. Лирда быстро схватила со стола газету, прицелилась и — шлеп! На колени к Грзенку упала муха. Чингиз Тамерланович зацокал языком, сострадая. Он-то хорошо помнил, каково быть на ее месте.
— Реакция, как у мангуста! — похвалил Корсаков, с интересом наблюдая, как старый хан, морщась, вытирает лоб.
— Не женщина, а гладиатор! Только прошу вас, не надо совать мне газету под нос… — восхитился Семен Маркович, брезгливо отклоняя назад голову.
— Каков материал для вашей книжки! Запишите себе в блокнотик. «Коня на скаку остановит и муху прикладом убьет!» — сказал Алексей.
«Что со мной? — удивилась сама себе Лирда. — Я становлюсь какая-то другая, и мне это даже нравится!»
Вернувшийся Никита залез на верхнюю полку, подложил под голову подушку и вытянулся во весь рост. Полка оказалась для него коротковатой, и ноги великана в новых синих носках надежно перегородили проход по вагону.
— «Спать ложился дядя Степа — ноги клал на табурет…» Где бы мне взять табурет? — пробормотал Бурьин и почти мгновенно уснул. Спустя минуту сверху послышался его басистый храп.
Корсаков тоже стал подумывать о том, чтобы залезть на верхнюю полку, но тут Семен Маркович, которого присутствие Никиты слегка сдерживало, испытал очередной приступ болтливости. Его выпуклые добрые глаза с тяжелыми веками устремились на него и на Лирду.
«Неплохо я его сделал, — самодовольно подумал Грзенк, слушая хорошо поставленный лекторский голос Дубровина. — Двигается естественно, не шепелявит и, главное, не умнее, чем нужно… А это важно. Помнится, дедушка Бнург делал фантомов, так они у него все гениями получались. Пушкин там, Леонардо, Достоевский…»
Вероятно, Грзенк любовался своим фантомом слишком откровенно, потому что Дубровин вдруг повернулся, посмотрел на него с недоумением и прокричал ему в самое ухо:
— Чингиз Тамерланыч, вы меня слышите?
Старый узбек покачал головой, что, мол, нет, не слышит.
— Вы глухой? Грзенк закивал.
— И по-русски не понимаете?
Грзенк опять помотал головой, показывая, что не понимает. Семен Маркович сострадательно вздохнул.
Молчаливый майор аккуратно сложил газеты, убрал их в «дипломат» и достал колоду карт.
— А не сыграть ли нам в преф? — предложил он.
— Почему бы и нет? — сразу согласился Корсаков.
Они начали игру. Дубровин с минуту любовался мелькавшими за стеклом столбами, а потом нерешительно спросил:
