Ярослав Веров - Третья концепция равновесия
«Прямо как самое себя разглядывает», — мелькнуло в сознании.
Пятиться пришлось недолго. Спина уперлась во что-то твердое, и Крюгер обнаружил, что все его конечности прижаты к спине и бокам каким-то хитрым захватом. Фомич, не прекращая поступательного движения, придвинулся вплотную и, не мешкая, ударил под дых.
— О-у-г-х… — охнул Крюгер. — Фантом, а как больно-то.
Да ладно врать-то, — заметил Лукреций, поддерживая Крюгера сзади. — Фомич, ты же не снял с него скафандра. Ну-ка, Крюша, раздевайся. Щас я тобой займусь.
После чего смачно опустил на голову Крюгера все свои верхние поочередно. Поплыл звон. Кеша убрал захват, и Крюгер тряпичной кучей повалился на камни.
— Ну как? — участливо поинтересовался Лукреций, зайдя из-за крюгеровской спины. — Учти, это только начало.
— А-а-а… — жалобно начал Крюгер.
— Кеша, смотри, не переусердствуй, — вмешался Фомич. — Он нам еще живым понадобится.
— Зачем? — удивился Лукреций.
— Так надо. Не спеши совершать необратимые поступки, Кеша.
— Ну, если так…
И Лукреций для начала исполнил малый винт. Дальше пошло веселее. Крученые, касательные, простые и с загибами сыпались. Крюгера носило и больно швыряло. Довершил дело пышный брохистохрон.
Лукреций присел на камушек перевести дух и огляделся. Во взгляде читалась тоска.
— Ну и что дальше-то? — поинтересовался Кеша сам у себя. — Вот тоска-то. Как говорится, испытал все радости жизни. Из Отстоя убег, Крюгеру навалял, Белое Дерево здесь. Казалось бы — живи и радуйся. Ан нет. Размножиться что-ли?
— То есть как? — не понял Фомич.
— Как, как. Как все — почкованием. Ну почему я не гуманоид?
— И ты туда же. Брось. Нас ждут великие дела. А о гуманоидах забудь. Они совершили множество ошибок. Их путь — не наш путь.
Фомич посмотрел вверх и тенью взмыл туда же:
— Давай, Лукреций, пообщаемся. Все равно больше делать нечего.
Лукреций глубоко вздохнул, сплюнул и, рванув свечой, стал такой же монументальной тенью.
— Вот теперь дело. Так даже теплее. Так дышится легче. Так веселее. И жрать не хочется, — загудел Фомич из поднебесья.
— Фомич, ты как и не ты. Я тебя другим помню. Крепко Мнимый Мир прошелся по нам обоим. Шмурлом реперным прошелся, а? Мы с тобой теперь друг на друга не похожи.
— Как раз наоборот. Друг на друга-то и стали похожи. Вот только меня все ухо переднее смущает.
— А оно как, слышит?
— Да слышит, отчего ж, да только как-то странно. Шум моря, шум далекий звезд. А то и мысли местных аборигенов улавливает.
— А щас ты его чувствуешь?
— Все свое ношу при себе. Куда от него? А ты тоже не тот. Я вот удивляюсь, как ты тогда, при переходе из мнимого, додумался, что время остановить надо?
— Какое время? Я тебе ничего не советовал. Твоя ж Галактика — твое и время. А вот ты мне вовремя подсказал, ну, насчет замысликов отстрелить.
— Каких еще замысликов? Мне не до того было. Время застопорить — это тебе не блюм всосать.
Две тени на мгновение остановили свой непрекращающийся танец. Первым опомнился Лукреций.
— Ах вот даже как… Есть, значит, еще Голоса Могучих Сил во Вселенной.
— Поехали, Кеша. Нам стоять нельзя. На нас тут смотрят.
— А ты им кивни. Им это нравится.
Фомич кивнул. Аборигены, столпившиеся внизу у подножия великой горы Пука, восторженно взвыли. А затем в священном ужасе разбежались по делам.
— Ну что, теперь поверил? — спросил Яна-Пунь у бежавшего рядом сынишки.
— Как не поверить, — отозвался тот. — Вот только второго все равно не разглядел.
— Ну ты даешь, сын!
— Вот видишь, как просто, — заметил Фомич.
— А когда они от тебя пророчеств потребуют, какие будут твои действия?
— Пророчествовать. А они уж сами истолкуют, как им заблагорассудится.
— Кстати, помнишь Богатырскую Сагу?
— Конечно. На память пока не жалуюсь: даже если и не хочу, все равно помню.
— Так вот. За пару дливов до нас там у них объявился один Герой. Они в пророчества у себя глянули, прикинули — Он. Так ему и сказали. Вот он и попер на рожон. Стал со всеми расправляться, разделываться, с темными силами бороться. Эти нарадоваться не могли. А он возьми и засыпься. Причем, не на Императоре даже, а на его втором министре. Эти в трансе. Глянули опять в пророчества, пересчитали — нет, не Он. Пока из транса выходили, тут и мы нагрянули. Вспышкой, так сказать, стремительной Силы.
— Я тебе больше скажу. Я в пространстве этом мнимом одну интересную вещь обнаружил. Оказывается, был, при гуманоидах еще, один изобретатель. Он вывел Формулу Пророчеств. Ну и, естественно, стал их писать. Почти для всех заселенных миров написал и разослал. Все больше невеселые, о последних временах гуманоидных. Вот только помер не вовремя.
— Это дело обычное.
— Само собой. Пророчества те он на машине считал, а подправлял вручную. И вдруг скоропостижно скончался.
— Да ну.
— Вот ведь. А после его кончины остальные пророчества машина уже сама сваяла и отправила. Вот. Но машину ту так и не обнаружили.
— Ясно. Эпоха вырождения.
— Да уж.
— К чему ты это, Фомич?
— А что если машины вообще не существовало, как и Формулы?
— А сам-то хлопец существовал?
— Да. Вот тебе, Кеша, прихотливые капризы хронологичности мироздания…
— Намекаешь, что одно из двух — или хлопец влез в эти хронопоследовательности, или хронологичность мироздания его за каким-то клюпом породила.
— М-да. Изобретатель изобрел или изобретателя изобрели. Нет, ни на что я не намекаю. Мироздание через те пророчества и зафиксировало предопределенность. Предопределенность конца гуманоидов. После оглашения подлинного Пророчества уже ничего не изменишь, как ни бейся.
— А мне их, веришь ли, Фомич, жаль… Стой, Фомич! Если в хронологичности уже все предписано, то как у нас получилось с Крюгером, мы же его из собственной судьбы выдрали? Или, как это ты излагаешь, пока не оглашено — все можно изменить, переиграть?
Тень Фомича взвихрилась и замерла:
— А кстати, наш гость еще в себя не приходил?
— Не-а. Лежит, милай. Вишь как его разморило.
— Ну тогда еще малость погудим в небесах.
— А о чем? Есть идея?
— Конечно. Учитывая хронологичность сущего. Нет, давай все же очухаем его. Что-то надоело ждать. Лукреций изобразил свист урагана и мягко опустился у ног Крюгера.
— Вставай, солнце уже высоко.
Крюгер застонал и зашевелился.
— Мама, мамочка. Ой, сегментики мои болят. Ой, хватательные мои ноют. Нет мне радости в этой жизни. За что, злодейка судьба, меня так? Лучше бы я и не рождался на этом бесполезном свете. И зачем меня в Верховные понесло, лучше б я в астронавты подался, — вид Крюгера был жалок. Скафандр сам по себе отвалился и теперь валялся рядом, прорастая мягкой пушистой травой.
— Ну что, очухался, родимый? — участливо спросил Лукреций.
— Да есть немного, — осторожно покрутил ушибленной головой Крюгер. — Ну и сон мне приснился, доложу я тебе. Не сон — кошмар.
— Да? А ну-ка поведай.
— Били меня, изверги. Жизни лишали. Издевались, глумились, мучали нещадно. И больно-то как. До сих пор все болит. И кто?! Фомич! Никогда бы его в душегубстве не заподозрил. В узурпаторстве — да, в тиранстве — да, даже в коварстве, наконец, но никак не в душегубстве.
— Вот ведь жизнь какая штука хитрая, — посочувствовал Лукреций.
— А ты-то что здесь делаешь? — сквозь опухшие гляделки Крюгер настойчиво пытался разглядеть Лукреция.
— Да так, — махнул Лукреций. — Ничего особенного. Я тут вроде как местный. Вот Верховного Спонсора давеча отметелили с дружбаном. А так, скучновато у нас тут.
— Техник-Наладчик Лукреций?! — распознал-таки его Крюгер. — Так это ты? Злыдень, ведь это ты меня так отделал. Смотри — спинита болит, обонялка в суспензии вся. Не стыдно тебе, молодой человек? Какой пример ты подаешь подчиненным?
— Окстись. Какие у меня подчиненные?
— Ну к примеру, моим. Как никак — я Верховный, собственной персоной. Эй, Главный Церемониймейстер, эй, Шеф Оркестра, музыку! Я вхожу в тускало!
Крюгер совершил попытку подняться и гордо повернуть голову согласно статье Церемониального Уложения. Сзади спикировал Фомич, веселый, как мальчишка:
— Никаких церемоний. Парад отменяется. Равнение на Пиратов Вольного Времени!
— Как это? — прохрипел Крюгер.
— В смысле физического явления, а не времяпрепровождения. Хотя, в определенном смысле, верно и то, и другое.
— Ребята, ну почему вы Верховного так не любите? Я уже не спрашиваю, почему не боитесь. Верховный по определению выше дрязг, склок и разборок. Иначе равновесия нам не видать как своих гляделок.
— Кто бы говорил о равновесии. Мы всю твою хронологию исчислили и просмотрели. Через пару эпициклов ты камня на камне от равновесия не оставишь. А еще через пару устроишь диктатуру с поголовным выбриванием холок и распылом недовольных. Зваться будешь сперва Гражданином Галактики, затем Черным Императором, ну а уж потом Великим Кибером, единственным во Вселенной. Тобой будут пугать детей, если они к тому времени останутся.
