Р. Лафферти - Девятьсот бабушек
Ты даже представить себе не можешь, какой это огромный труд. Мне не хватало очень многого: материалов, образцов, планов, опыта. Я совершал ошибки. Не стану отрицать, что с силой тяжести я просчитался. Простая математическая ошибка — ее мог допустить всякий. Планета слишком мала для такой гравитации, но я уже переделал расчеты и применил их в других творениях, о которых предпочитаю не говорить. На более крупную планету материалов здесь нет. Поэтому менять я ничего не буду. Что сделано, то сделано, и пусть остается как есть. Ошибка, воплощенная в жизнь, превращается в истину.
Ты удивляешься, что у моих птиц растут волосы? Скажу честно, я не знал, как делают перья. Ты тоже ничего бы не сделал без образцов и шаблонов. Тебя изумляет, почему мои бабочки жалят, а осы нет? Но откуда мне было знать, что легкокрылые создания с устрашающей раскраской на самом деле безвредны? Всего этого не понять тем, кто в жизни не создал и крошечного мирка… да что я мечу перед тобой бисер?
Вот ты никак не можешь решить, говорю я с тобой или же это бред. А какая, в сущности, разница? Ведь все, что есть в твоем мозгу, заложено туда мной. Ты боишься смерти — не бойся. Помни, что ничто никуда не исчезает. Из твоих останков я создам что-нибудь новое. Это и есть закон сохранения материи, как я его понимаю.
А известно ли тебе, что абсолютно все желают только одного — одобрения? Похвала — это и есть главная движущая сила, и творец нуждается в ней как никто другой. Неживые предметы и живые существа создаются только для одной цели: им предназначено славить творца, а, если они этого не делают, их пускают в переработку. У тебя была возможность воздать мне хвалу, но ты предпочел насмешку.
Хоть один из вас создал какой-нибудь мир? Поверь, для этого надо одновременно помнить миллионы вещей. Нет плохих миров, и никогда не было. Потому что каждый из них — триумф. Действительно ли я создал другие миры, а потом забыл об этом? Создам ли я новые миры, о которых пока лишь мечтаю? Все это слова. Но даже ваши мифы говорят, что я — творец мира.
Я рассказал бы тебе больше, да ты все равно не поймешь. Вот завершу опыт сохранения твоей материи, тогда все тебе и откроется».
— Хрипун сегодня был очень разговорчив со мной, — сказала Джорджина. — А с тобой?
— И со мной тоже.
— Сказал, что создал Беллоту. Тебе тоже? Ты ему веришь?
— Сказал. И что с того? Мы с тобой бредим. Хрипун не может общаться с нами.
— Ты твердишь это, чтобы убедить себя? Он сказал, что когда разорвет нас на части, то возьмет кусочек тебя и кусочек меня, соединит их вместе и создаст что-нибудь новое. Потому что мы слишком поздно обрели друг друга. Правда, мило?
— Прелестно.
— Но я не понимаю, почему он сделал траву такой колкой? Мои ступни — сплошная рана.
— Джорджина, постарайся сохранить хоть крупицу рассудка. Хрипун не создал траву, он вообще ничего не создал. Он просто животное, а мы с тобой бредим наяву.
Они шли дальше. Наступил вечер. И опять в голове Брайана раздался голос Хрипуна:
«Откуда мне было знать, что трава не должна колоться? Все заостренные вещи колются. Кто бы мог подумать, что она должна быть мягкой? Если бы вы сообщили мне это не так грубо, не позоря меня, я бы сразу все изменил. Но теперь ничего менять не буду. Пусть трава ранит ваши ноги!»
Они шли и шли, день то и дело сменялся ночью.
— Брайан, как ты думаешь, Хрипун знает, что планета круглая? — спросила Джорджина.
— Раз он ее сделал, значит, знает.
— Да, конечно, я совсем забыла.
— Черт возьми, Джорджина, я ведь иронизирую! Ты совсем потеряла разум, впрочем, я тоже. Разумеется, он ее не создал. И разумеется, он не знает, что она круглая. Он всего лишь животное!
— Тогда у нас перед ним преимущество.
— Я тоже думал об этом, когда был в здравом уме. Мы обогнули почти половину этой миниатюрной планеты, ведь Беллота — величиной с орех. Хрипун больше не находится между нами и нашим лагерем. А ведет себя так, будто преимущество все еще у него. Осталось километров шестьдесят. Надо прибавить шагу, но постепенно. Лагерь на возвышении, его видно с расстояния нескольких километров. И скоро мы его увидим. Если услышишь Хрипуна, уверяющего, что он разгадал нас, не обращай внимания. Животным не дано вступать с человеком в телепатическую связь.
Действие наркотиков не прекращалось.
— Это не пояс наркотических растений, — заметил Брайан. — Это наркотический сезон на всей планете. Климатическая вакханалия. Карнавал… но не для нас.
— А ведь Хрипун подходит на роль карнавального короля. В суете карнавала легче поверить, что это он сотворил космос. Помню, в детстве меня взяли на карнавал в соседний городок. Там был большой медведь с короной на голове, ехал на разукрашенной платформе. И я поверила, что он — король карнавала. Это был не обычный медведь. Теперь мне ясно: он изображал Хрипуна. Мне тогда было шесть лет. Как, по-твоему, Хрипун лучше объясняет гравитацию, чем Фелан?
— Во всяком случае, его объяснение понятно. И, скорее всего, оно более честное. Я всегда считал, что в постулате Фелана кроется математическая ошибка, а он ее не признавал из чувства противоречия.
— Одно дело — не признавать ошибку, другое — на основании ошибки построить мир. Брайан, ты знаешь, который сейчас час?
— Триста двенадцатый. С тех пор как нас высадили на Беллоте, прошло ровно триста одиннадцать часов.
— За нами прилетят, когда будет триста тридцать шесть часов. Интересно, мы успеем дойти до лагеря и взять ситуацию под контроль?
— Если нам суждено дойти, успеем. Ты очень устала, Джорджина?
— Нет. Я больше не устану никогда. Слишком долго я шла, как во сне. Никогда не чувствовала себя так прекрасно. Гляжу на свои бедные, израненные ноги и думаю, что они не мои. Минуту назад я жалела себя — как девушку, на которую свалилась беда. А теперь вижу, что это лишь половина меня. И мне становится легче. Правда, может это не я, а только мое подобие.
— А мне кажется, что исчезло мое тело. Смотрю на эту старую никчемную оболочку и думаю, надолго ли ее хватит.
— Хрипун опять жаждет поговорить с нами.
— Я слышу. Черт возьми, Джорджина, нельзя поддаваться этой глупости! Хрипун всего лишь старый раненый зверь, который гонится за добычей. Опять начался бред! Интересно, сколько будет выдвинуто теорий, объясняющих коллективные галлюцинации?
— Тише, я хочу его послушать.
И голос Хрипуна опять зазвучал в том и другом мозгу:
«Если у вас есть какие-то знания и вы утаиваете их от меня, то вы совершаете величайшее преступление. Творец не может все держать в голове, я многое запамятовал из того, что знал и умел ранее. Сейчас мы в преддверии нового мира, который будет похож на Беллоту. А вдруг я только и делаю, что повторяюсь? Эти холмы вдали — мое творение. Что вы думаете о них? Говорите прямо, не медлите. Может статься, я не смогу долго ждать и узнаю все сам, съев ваш мозг. Мне нужен улучшенный мир, а как его сделать, если не ведаешь, что творишь?»
— Брайан, он забыл, что создал Беллоту круглой.
— Он никогда ничего не создавал. Это наше подсознание уверяет нас: Хрипун не знает, что лагерь, в котором много оружия, уже близок.
— Но если он не говорит с нами, как тогда объяснить, что мы слышим одно и то же?
— Не знаю и принимаю это как данность. Не люблю бессодержательных объяснений.
И вот наконец наступил вечер, когда вдалеке замаячил лагерь. Если бежать всю ночь, к рассвету они будут на месте.
— Усталость берет верх над наркотиками, — сказал Брайан. — Они нам так надоели, а сейчас я считаю их благом.
— Что-то случилось?
— Похоже, наркотический сезон позади. Карнавал окончен.
— А знаешь что, Брайан? Мы могли бы и не совершать кругосветное путешествие. Надо было всего лишь разделиться и пойти в разные стороны. Хрипун погнался бы за кем-то одним, а другой побежал бы в лагерь за оружием. Но нам трудно было бы расстаться.
— Чисто женское объяснение.
— Найди более подходящее. Ты бы хотел со мной расстаться?
— Нет.
Ночь была короткая и трудная — их последняя ночь. Они бежали, гонимые проснувшимся страхом.
— Я наркоман, Джорджина, а у растений больше нет наркотических свойств. Силы у меня на исходе.
— Я опять понесу тебя, если сама не рухну.
— Черт! Ты не сможешь. Ты ведь всего лишь женщина!
— Нет, я не «всего лишь женщина». Ни про кого нельзя говорить, что «он всего лишь». Возможно, от этого все наши беды. Ты подумал о Хрипуне, что он «всего лишь животное». Он прочитал твои мысли и оскорбился.
— Он не мог прочитать мои мысли. Он животное. Я изрешечу его мохнатую шкуру, как только доберусь до оружия. Надо спешить, Джорджина. Нельзя допустить, чтобы он поймал нас или обогнал в темноте.
