Андрей Белянин - Опергруппа в деревне
– А ить скоро вечер, с погодою повезло, дождичка до конца недели не будет, всем радикулитом чувствую. Хоть для землицы лишний раз напиться не помешает, по осени урожай богаче будет… А там, глядишь, и зазноба твоя пожалует…
– Бабуль, вы вообще о чём?
– Об отвлечённом, Никитушка. – Яга по-прежнему не сводила глаз с заоконного пейзажика. – Уж ты прости меня, а тока столь злодейскую подлость нам тут учинил австрияк энтот, снежками недобитый, что меня на мысли о вечном потянуло. Хочу поглядеть, как хлеб растёт, как облака небом плавают, как воробьи босоногие в лужах трепещутся…
– Если мы так и будем сидеть сложа руки, то трепыхаться им недолго.
– И то правда. – Бабка развернулась ко мне, и в её глазах загорелись опасные зелёные огоньки. – Значится, предложение моё таково… сей же час мы с тобой, сыскной воевода, в лес пойдём. Хочу сама на энту Проклятую гору пристально налюбоваться. По закату встречу с Кощеюшкой устроим, уж я на него во всеоружии пойду. Ежели что утаил, скелет недогрызенный, как пусть на сострадание наше и не рассчитывает – я его сама в единый миг заарестую! Васька!
Кот высунулся из-за печки, скорчил недовольную физиономию и мрачно показал мне пухлый кулак…
– Ничего не попишешь, милай… собирайся в дорогу, седлай какую ни есть псину-кобелину, повезёшь в Лукошкино весточку на царский двор!
– Не на царский, – поспешил поправить я, – а к Еремееву, нам завтра же нужно доставить сюда шесть… нет, лучше десять мешков крупнопомолотой соли.
– Слыхал? – Моя домохозяйка ещё раз понукнула кота, которому явно не улыбалось нестись чёрт-те куда, на незнакомой собаке, в качестве простого курьера. Но пойти пойдёт, никуда не денется, с Ягой шутки плохи… – Записку Фоме Силычу лично из лап в руки передашь!
– А может, всё-таки и к царю? – всерьёз призадумался я. – Всё равно узнает, так потом обид не оберёшься. Хотя и нужен он нам здесь, как рыбе складной зонтик. В общем, надо как-то поделикатнее…
– Ну уж как решишь, так и напишешь! А покуда скажи, участковый, как преступника международного за химок брать будем?
– Пока не знаю, – пришлось сознаться мне. – Но уверен, если мы не прекратим расследование, он попытается снова устроить покушение на кого-нибудь из нашей опергруппы и выдаст себя окончательно. Придётся побыть мишенями…
– Нерадостная перспектива вырисовывается, на старости лет свинцовым пулям лоб подставлять… А ну как не выдержит?
– Понимаю. Самому грустно, но других идей пока нет. По логике, он ведь прячется где-то совсем рядом… Если не у боярина и не в деревне, то где?
– Лес большой, по лету в шалашике жить так ещё и прохладнее, чем в избе дымной, – уверенно предположила наша опытнейшая сотрудница. – Но чую я, неспроста его до сих пор мальчишки озорные с любопытства не выследили. Схрон у него серьёзный! И кабы не самой Каргой-Гордыней предоставленный…
– Вы думаете, они уже спелись?
Яга значимо кивнула. Потом перевела взгляд в окно и чуть изменившимся голосом произнесла страшное для меня имя:
– Маняша-а… С коровою!
* * *
Я тихо застонал, обхватив голову руками. И ведь не сбежишь уже никуда, потому что буквально вчера она была практически зачислена мною в штат нашего отделения. А мне там и одного Митеньки по уши предостаточно! Слушайте, а может, мне её уволить как-то? Ну за чрезмерно накрашенные губы, непозволительные для скромного имиджа работника органов. Или за неуставной покрой сарафана и отсутствие причёски бобриком… Нет, надо срочно что-то придумать! Или я её уволю, или она меня доканает…
– Здрасте вам, Никита Иванович, отец родной! – один в один по-митькински поздоровалась румяная дочь местного кузнеца, с поклоном входя к нам в горницу. – Вот, пришла вечернюю службу нести. Сотрудник ваш младший, что с евреем Моисеевичем сало не получил, дак сызнова начал яйца у людей выбивать, меня к вам направил.
– Слово «яйца» у меня уже вызывает дрожь и икоту, – тихо пожаловался я Яге, в этом было уже что-то фрейдистское. – Хорошо, Маня, а корову вы зачем привели?
– Да как же без коровы-то! – всплеснула полными руками эта красавица. – Ить я ж её, кормилицу, ещё телёнком мокроносым помню, вместе росли, вместе и службу нести будем. Она небось по моей указке любого лиходея – на рога и в речку!
Ах вот оно как… Я-то думал, что чем-то не понравился безмозглой скотине, а она у них дрессированная! То есть специально науськанная топить честных милиционеров в проточном водоёме и загонять на деревья! Судя по всему, это осознание, вкупе с сопоставлением фактов, слишком явственно отразилось на моём лице, потому что буро покрасневшая Маняша сдала задом и уже пыталась удрать за дверь, но не успела…
– Обеих возьмём, – весомо бросила бабка, фактически одним взглядом пригвоздив девицу к порогу. – Серьёзное дело по ночи будет, великий злодей в деревеньку вашу наведается, так надо, чтоб люди верные с коровами обученными в засаде посидели, спину нашу прикрываючи. Не струсишь ли?
– Ни в жисть! – отважно перекрестилась «добровольная народная дружинница».
– Она за Митьку замуж хочет, – полушёпотом предупредил я Ягу, та понимающе кивнула:
– За него все замуж хотят. Так тем обстоятельством полюбовным и нам чуток попользоваться не грех… И не спорь со мной, участковый! А ты, девка, за веник берись. Щас я тя сама сыскному делу обучать буду…
– Только корову сначала во дворе привяжите, пожалуйста, – вежливо добавил я.
Счастливая Кузнецова дочка, взметнув юбки, ринулась исполнять приказания.
Две женщины в доме, плюс деятельный домовой, да ещё одинокий милиционер, скучающий в разлуке с любимой, – это явный перебор. Поэтому я не мудрствуя лукаво вышел вон, уселся на завалинке у дома, положил себе планшетку на колено и бодренько, эдак минут за десять – пятнадцать, накатал обстоятельную докладную царю.
Всех тайн не раскрывал, вы же сами понимаете, он свой трон не глядя бросит и сюда пешком из бани прибежит – операцией руководить. Нашего Гороха надо знать… С одной стороны, он самодур и бабник каких поискать. С другой (и это куда более важно!), самый прогрессивный царь за всю историю государства Российского. А уж жизнь за опергруппу положить для него вообще – раз плюнуть!
В последний раз я дал маху и сдуру вписал его в штат отделения… Горох и раньше вечно лез к нам с советами и поучениями, а тогда попросту ушёл от молодой жены и всех политических дел в терем Бабы-Яги; надел простое стрелецкое платье и на равных нёс с нами все тяготы и лишения службы. Причём, как бы я на него ни ворчал, дело своё он делал честно, без скидок на возраст, чин и социальное положение…
И вот такому активному государю взять да прямым текстом вылепить, что у нас тут нестандартная ситуация, грозящая в случае выхода из-под контроля погубить весь христианский (а следом мусульманский и католический) мир! Короче, в дружественной, но не фамильярной форме я письменно просил царя срочно отправить мне шесть, а лучше восемь мешков соли. Типа здесь в деревне нам больше делать нечего, как рыжики солить, а их в этом году больше, чем грязи. Если Горох очень занят, то поверит и даст команду Еремееву, если не очень… Ну, есть шанс, что сначала отправит сюда кого-нибудь из бояр, навестить, проверить, доложить. Хорошо бы старика Кашина, этот хоть к милиции нормально относится, остальные любят меня примерно как Буратино касторку…
Готовое письмецо забрал Василий, мрачный до уровня драматического театра. Чёрный бабкин кот пожал мне ладонь на прощание и молча удалился за околицу, где раздавался счастливый лай – наверняка собачья свадьба. Значит, скакуна он себе выберет на месте…
– Э, участковий, – тихо раздалось за моей спиной.
– Да, во внимании.
Назим из дома выйти так и не решился, домовые этого не любят, а потому, щурясь от солнышка, поманил меня к себе. Я подошёл, жалко, что ли…
– Кота ты атправил?
– Ну, допустим.
– Ты! – уверенно обличил меня домовой, улыбаясь во все великолепные тридцать два белоснежных зуба. – Я сам видал! Я тэбе за такоэ дело спасиба сказать хател. Вот, гаварю!
– Всегда пожалуйста, – пожал я плечами, внутренне прекрасно осознавая, что никакой благодарности и близко не заслужил. Домовой сделал знак, чтоб я наклонился к нему поближе, и еле слышным шёпотом поведал:
– Назим знает, какую дырка пауки прячут. Хочешь? Скажу!
– Ну и… какую?
– Балшую!
– Да ну?
– Очен балшую! – не замечая моей иронии, продолжал он. – Зыдес, в пэчке! В пэчку палез – в дырка попал. Тебе для следствия очен надо, да!
– Очень, – так ничего и не поняв, важно кивнул я. Огорчать маленького азербайджанского домового было бы просто бесчеловечным поступком.
– А сама дырка для чего?
– Ход! Пряма далеко к гробу.
– Что?! – Я сгрёб его за грудки.
Назим попытался вырваться и удрать, но я, несмотря ни на что, скрутил этого носатого паршивца и поволок к Яге. Неужели в нашем доме расположен тайный вход в курган, к гробу Карги-Гордыни, а кое-кто знал, знает и молчит?! Но бабка отобрала у меня дымящегося от гнева домового, даже толком не выслушав, и сразу же выпустила на свободу. Тот, естественно, удрал за печь и больше не появлялся. Я чуть было не обвинил её в измене…
