Татьяна Устименко - Эра зла
— Неправда ваша, — прогудел отец Григорий. — Иерей Григорий Агеев я есмь! Деревня Мухомортовка Рязанской губернии!
Золотистые брови его святейшества изумленно поползли вверх.
— Агеев? — недоверчиво переспросил он. — Как, зачем нам Агеев?
— А геев у нас и так много! — язвительно хмыкнул въедливый секретарь.
Отец Григорий воинственно насупился, готовый до последнего вздоха защищать свою честь и достоинство. Прикрываемый им крест как живой выскочил у него из-под ладони и, попав в лучик проникающего через оконный витраж света, заиграл всеми цветами радуги, пустив солнечного зайчика прямо в глаза папы. Бонифаций склонился в кресле, поближе всматриваясь в крест, потрясенно охнул и схватился за сердце…
— Ваше Святейшество, вам плохо? — Папская свита испуганно бросилась к растерянному пастырю, но Бонифаций мгновенно овладел своими эмоциями, категоричным жестом руки отказался от помощи и согнутым пальцем поманил к себе остолбеневшего на месте отца Григория. Агеев перекрестился для храбрости и, дерзко вступив на красную ковровую дорожку, приблизился к креслу папы. Зал замер, затаив дыхание и наблюдая за вопиющим нарушением церемонии, расписанной до малейшей детали, до шага, до последнего поклона…
Бонифаций перевернул крест, висящий на шее православного иерея, и чуть шевеля губами, беззвучно прочитал несколько слов, начертанных на его обратной стороне.
— Вы знаете, что обозначает эта надпись? — спросил он шепотом на чистейшем русском.
— Нет, — честно ответил Агеев, справившись с минутным замешательством и вспомнив, что папа поляк по происхождению, а значит, вполне способен владеть русским языком. — Я показывал его специалистам, но никто не сумел перевести эту надпись, хоть некоторые лингвисты и идентифицировали ее французские корни…
— Архаичный лангедокский диалект… — задумчиво бормотнул папа. — Вот, значит, как оно сложилось, и сейчас я вижу самый старый знак эрайи из всех известных мне до сего момента. Вот, значит, оно как…
— Эрайи? — не понял Агеев.
Бонифаций поднял на Григория заметно посветлевший взор.
— Так вы ничего не знаете о своем предначертании?
— Ангелы мне являлись, — скованно ответил иерей, стесняясь и сомневаясь в том, что ему поверят, — и призвали меня в воинство Божье. Так и жду с тех пор, когда придется за Господа постоять…
— Ясно, — кивнул папа. — Значит, то вовсе не ошибка вкралась в наше приглашение, а определился промысел Господень. Мы-то ведь приглашали Григория Добродеева, а приехали вы…
Тут отец Григорий с готовностью продемонстрировал свои документы и письмо с приглашением в Ватикан. Бонифаций с интересом изучил собственную подпись, четко выведенную под фамилией Агеева, и признал ее подлинной. Его прежде нахмуренный лоб немного разгладился, принимая отстраненно-благостное выражение.
— Верую в то, что Иисус от нас не отвернулся! — облегченно вздохнул он.
— Прикажете его прогнать? — тотчас встрял ушлый секретарь, небрежным кивком головы указывая на ошеломленного всем происходящим Агеева.
— Нет! — поспешно вскрикнул папа, нервно вздрагивая. — Ни в коем случае! Поселить в хорошую квартиру, причем бессрочно, выдать денег на питание. Уж коли ангелы чего-то ждут от этого иерея, то и нам потерпеть не зазорно.
— Как же так?.. — судорожно сглотнул отец Григорий. — А домой-то когда?..
— Считайте себя нашим гостем! — чересчур радушно всплеснул ладонями его святейшество. — Поживите у нас в Риме, отдохните. Мы еще встретимся.
— Это приказ! — жестко отчеканил секретарь, доверительно наклоняясь к уху едва раскрывшего рот иерея. — Не вздумайте отказаться. Да о подобной милости лишь мечтают!
Отец Григорий намеревался протестовать, но снова встретился глазами с папой и передумал, ибо читалось во взгляде Бонифация нечто такое, что сразу словами и не опишешь: надежда, восторг, уважение. А удостоиться такого внимания со стороны верховного понтифика — это и правда дорогого стоит!
Таким вот неожиданным образом отец Григорий и поселился в симпатичной квартирке, находящейся в принадлежащем Ватикане районе, да ничтоже сумняшась повел беззаботную и праздную жизнь, с охотой посещая церкви и соборы, не испытывая какого-либо стеснения в средствах и наслаждаясь вполне безоблачным существованием. Но, увы, так продолжалось недолго. Вскоре в городе появились стригои, в Риме воцарился хаос, а затем началась настоящая война. Отцу Григорию перестали выдавать деньги и отказали в аудиенции у папы. Ватикан затворил ворота, укрывшись от наступающей со всех сторон Тьмы. Аэропорты и вокзалы не работали, город превратился в ловушку, в коей вампиры без стеснения охотились на людей, а по утрам на улицах находили обескровленные человеческие трупы. Все городские коммуникации быстро вышли из строя, с продовольствием и питьевой водой становилось все хуже, а люди в панике забивались в подвалы, превращаясь в озлобленных испуганных крыс. Отец Григорий выживал, как мог, прекрасно понимая, что о нем забыли…
Ополовинив бутыль с вином, отец Григорий наконец-то осознал, как сильно он устал. Ему приелось прятаться по углам и ждать неизвестно чего. Осточертело копаться в помойке и мерзнуть по ночам, задолбало шарахаться от собственной тени и затыкать нос на вонючей, залитой нечистотами лестнице подъезда. Надоело терпеть несправедливость жизни. Впрочем, его нынешнее прозябание и жизнью-то называть стыдно, так — маета одна. А значит, терять ему нечего! Уж коли обещанное знамение не идет к нему навстречу, то остается последнее: самому пойти вперед, напролом, да взять за рога свою непокорную судьбу!
За окном немного посветлело. Мутный, какой-то грязный рассвет нехотя расползался за заклеенным бумажными полосками стеклом, такой же безрадостный и безнадежный, как сама жизнь. Уже несколько дней на улице стояли особенно злые морозы, а колючая вьюга в безумном вальсе кружила по дворам, расшвыривая обжигающий снег так яростно, что за три метра уже ничего не было видно. Отец Григорий надел на себя все имеющиеся в его распоряжении теплые вещи, до самого горла застегнул телогрейку, скрывая крест, прихватил недопитое вино и вышел на улицу, даже не закрыв за собой дверь квартиры. А к чему совершать лишние движения, если в оной берлоге даже красть нечего? Внутренний голос подсказывал: сюда он больше не вернется. Изредка прихлебывая из бутылки, иерей наобум брел по обледенелой мостовой, неустойчиво покачиваясь и пьяно икая. Прорезиненные валенки скользили ничуть не хуже конькобежных ботинок, а ветер завывал на тысячу голосов да с остервенением бросался на человека, заставляя того морщиться и отворачиваться. Снег неустанно сыпал с неба, словно вываливался из прохудившегося насквозь решета, предательски скрывая опасный лед. Вскоре Агеев замерз, ибо согревающее действие алкоголя не выдержало напора штормовой стихии и почти уже сошло на нет. Его решимость куда-то испарилась, очень хотелось домой, в Мухомортовку, ну или хотя бы обратно в квартиру, на свою лежанку, к чадящей буржуйке. Народу на улице почти не было, лишь несколько тощих силуэтов неопределенного пола, закутанных в рванье, осторожно пробирались вдоль стен домов, занятые поисками пищи. Внезапно в самом центре проезжей части показалась высокая мужская фигура, одетая в добротный, отлично выдубленный овчинный полушубок и целенаправленно шагающая наперерез снегу и ветру. Отец Григорий изумленно замедлил шаг, завороженный стремительностью походки странного незнакомца, а также крайней решительностью, написанной на его остроскулом лице с упрямо сжатыми губами. Голову мужчины прикрывала черная вязаная шапочка, в расстегнутом вороте дубленки поблескивала тяжелая серебряная цепь, обвивающая шею, а на его плече висел массивный автомат неизвестной иерею модели, выглядящий на редкость устрашающе. Незнакомец стремительно и очень близко прошел мимо отца Григория, так что пьяный священник не удержался на ногах и звучно шлепнулся на пятую точку, окатив мужчину щедрым ливнем, состоящим из осколков вдребезги разбившейся бутыли и остатков недопитого вина.
— Анафема! — комично-плачущим басом произнес отец Григорий, сожалея о пропавшем вине, но незнакомец принял его реплику на свой счет и чуть притормозил, наградив алкоголика презрительным взглядом.
— Свинья! — выразительно припечатал он по-русски. — Пьяная свинья! — После чего развернулся на каблуках и зашагал дальше.
— Помоги! — простонал иерей, неуклюже возясь на скользком льду и чувствуя острую боль в вывихнутой лодыжке. — Сходи за доктором…
— Еще чего, — небрежно бросил нахал, следуя своей дорогой. — Свиньям доктора не положены!
— Ну тогда за вет… — жалобно продолжил чуть приподнявшийся отец Григорий и снова упал, на сей раз вниз носом, не успев докончить начатую фразу.
