Сергей Панарин - ...И паровоз навстречу!
Ящер издал звук, который, вероятно, обозначал хмыканье. Крайние головы закрыли глаза, средняя чуть приподнялась от земли, стала разглядывать Колю сквозь полуопущенные веки:
– Угу… Долго ты возишься, Николас Могучий, вот что я тебе скажу.
– В смысле?!
– Нерешительный ты, робкий. Молчи-молчи! Дай старику закончить. Да, робкий. Сейчас ты думаешь, мол, как же! Я и великана победил, и дракона вот тоже (кстати, внука моего глаза лишил, но ему наука будет), и с рыцарями дрался, и с гомункулусами, и Дункельонкель от меня бегал. Думаешь? Думаешь. Да ведь это заячья храбрость, Николас. Тебя обстоятельства в угол загоняют, и тогда ты просыпаешься для борьбы. А остальное время ходишь подобно теленку на привязи. Ведет тебя Всезнайгель, ты за ним. Расстались, ты топаешь с земляком своим или вовсе с вражеской шпионкой. С колдуном воссоединился и рад – снова тащишься за ним, дипломата корчишь. А из тебя посол, как из меня карлик.
Дракон перевел дух. Средняя голова закрыла глаза, улеглась на траву, левая очнулась, уставилась на Колю.
– Да, конечно, – продолжила она. – Потом ты созрел для похода. Девушка из деревни, все дела. Но разве ты кинулся за ней сразу же? Нет, тебе потребовалось время на самоуговоры. Я, кстати, не считаю тебя трусом. Ты смелый мальчик. Смелый – это тот, кто умеет переступить через страх. Ты умеешь. Но тебе надо долго готовиться. А времени все меньше. Вскоре твой враг погубит не только девушку Эльзу, но и весь наш мир.
Правая голова сменила левую.
– Эх, еще бы не жег ты так время… – многозначительно произнес дракон.
– Но что я могу? Что я могу без работающего Знамени? – спросил, закипая, солдат.
– Ты про священную материю, которую носишь на торсе? М-м-м, внутренним взором я вижу ее алое свечение. И знаешь, мнится мне, твоя трусость вновь играет с тобой в опасные игры. Опасные и смешные одновременно. Прислушайся к совету старика Гроссешланге, начни действовать. Чем напористее ты будешь, тем быстрее выздоровеет твой артефакт. Пожалуй, я сказал все, что хотел. Вперед, человечек.
Правая голова улеглась рядом с двумя другими. Веки смежились.
– Эй, Гроссешланге, – робко позвал Лавочкин. – А куда идти-то?
Ящер не отвечал. «Спит, наверное», – решил рядовой.
– Елки-ковырялки! – досадливо воскликнул он. – Еле доплелся сюда, прочитал банальную лекцию, а потребовался совет – хлоп, и отрубился. Прямо, как мой дед.
– На север, – ни с того ни с сего выдохнул дракон, открыв самый левый глаз.
– О, с добрым утром, страна, – хмыкнул Коля. – Значит, в Наменлос?
– Да, в том направлении. Встреча у тебя назначена.
– Кем назначена?!
– Логикой событий, – загадочно выдал Гроссешланге.
– А мне кажется, в том, что со мной тут творится, нет никакой логики, – проговорил солдат.
– Немудрено. Вы, герои, довольно тупой народец. Все, покинь меня. Беседовать с людьми невыносимо утомительно.
– И тебе удачи, – буркнул Коля и пошел на север.
Впрочем, прямо на севере возлежал Гроссешланге.
Глава 14. «Время, вперед!», или Японские мотивы
Лавочкин бодро шагал по гигантскому лесу Драконьей долины. Примерно в полдень он переправился через реку, ловко пробежав по поваленному стволу дерева. К счастью рядового, никаких приключений не случилось.
Ближе к вечеру прямо перед солдатом возник Аршкопф.
– На, бери! – мерзко пропищал он, вручил Коле бутылку и исчез в облаке серного дыма.
– Фу, накоптил, – проворчал Лавочкин.
Он счел, что завеса демонстрировала неприятие черта. На самом деле Аршкопф был рассержен на солдата. Зачем тому было прятаться?
Коля покрутил в руках темную мутную бутылку.
«На кой Болваныч ее прислал? – задался вопросом парень. – Праздничный паек от прапорщицких щедрот? Надо будет выпить чарку за пробуждение его совести».
Сунув бутылку в заплечный мешок, рядовой двинулся дальше. Как ни старался он успеть дойти до северной оконечности долины засветло, сумерки застали его в лесу.
Ночевать здесь не хотелось. Жутковато как-то было.
Солдат продолжил поход, надеясь, что все обойдется.
Сумерки сменились теменью. Несколько минут Коля шел наугад, пока не заприметил свет.
«Ага, сейчас выйду на поляну, где водят хороводы великаны», – пошутил парень.
Великанов не оказалось. Был костер.
У костра сидела троица. Коля сразу обратил внимание на ближнего к нему парня. Тот сидел, приосанившись, и горделиво задирал нос. Голова пижона поднялась на длинной тонкой шее так, что Лавочкин подумал о шарике, надутом гелием, и даже забеспокоился, не оторвется ли голова-шарик от шеи-ниточки и не улетит ли.
За представительным малым сидела миловидная девушка. В простом, но не самом дешевом платье, с аккуратной прической. В глазах – какое-то детское любопытство, дескать, кто это к нам пожаловал?
Напротив девушки сидел третий незнакомец. По первому Колиному впечатлению, серый неприметный человек средних лет. Усатый, круглолицый. Потом солдата насторожил его бегающий взгляд. «Либо вор, либо еще хуже», – решил рядовой. Правда, на коленях незнакомца покоилась лютня.
– Здравствуйте, – обратился к троице Лавочкин.
– Привет тебе, любезный путник, – ответила девушка.
Тембр у нее был волшебный: мягкий, будто обволакивающий, и в то же время звонкий, как колокольчик.
– Гмык, – буркнул лютнист что-то неразборчивое.
Гордец вовсе промолчал.
– Разрешите скоротать ночь у вашего костра, – попросился солдат.
– Бур-бур, – опять невнятно выразился лютнист, и его глаза забегали еще быстрее.
– Конечно, присаживайтесь, – то ли перевела, то ли сказала наперекор музыканту красавица.
Коля посмотрел на парня, задравшего нос, и сел к огню, стал греть руки.
– И откуда, осмелюсь проявить интерес, вы идете? – подал голос гордый.
– С юго-запада, – промолвил Лавочкин. – От границы с Черным королевством.
– И что же, ты был там? – Девушка наивно захлопала ресницами.
– У границы-то, да, был, – поосторожничал солдат. – Неспокойно там.
– Угу… – На этот раз реплика «речистого» мужика была вполне понятна.
– Вы играете? – Коля кивнул на лютню.
– Нет, просто сижу, – еле слышно ответил «речистый».
Рядовой улыбнулся:
– Я вообще спросил, а вы сразу шутите.
– Ларс у нас немного грубоват в общении, – пояснила красавица, – зато поет нежные песни.
Музыкант снова пробурчал нечто непереводимое, отвернулся.
– А это, – девушка показала на статного, – не кто иной, как…
Пижон оборвал ее, замахав рукой.
– Мое имя слишком известно, чтобы меня представляли, – изрек он.
Лавочкин присмотрелся к лицу гордеца. «Хм, пучеглазый, чернявый, кудрявый, курносый, в меру губастенький… – отмечал солдат. – Нет, не знаю».
– Кирхофф [31] он. Тот самый. Филипп который, – проговорил лютнист Ларс.
Статный зыркнул на спутника недобрым карим оком.
Коля порылся в памяти и чуть не хлопнул себя по лбу: «Конечно! Я слышал это имя. Дриттенкенихрайхский король поп-музыки! Но что он здесь делает?!»
– Почему вы не в столице, Филипп?
– Спасаюсь бегством. Искусство и война несовместны, – патетически произнес Кирхофф.
– Разве под Пикельбургом враги?
– Золотой мой, ты откуда такой взялся? Враги уже в самом Пикельбурге!
В больших глазах певца стояли слезы.
У солдата отвисла челюсть. «За три дня?!» – недоуменно подумал он.
– Так ведь армия Дункельонкеля только что была в Дробенланде… – вымолвил Лавочкин.
– Вы правы, любезный путник, – ответила девушка. – Война длится всего второй месяц, а полчища черного мага уже хозяйничают в Дриттенкенихрайхе. Дьявольские уловки позволяют им продвигаться с пугающей скоростью.
– Постойте-постойте! – Рядовой даже вскочил на ноги. – Как месяц?! Чуть больше недели назад…
Он оборвал себя на половине фразы и снова сел. Мозг солдата лихорадочно работал. Либо красавица врет, либо…
– Елки-ковырялки! – выдохнул Коля. – Маленький народец! Хоровод! Вот про что я читал у братьев Гримм. Поляна, танцы, пролетевшее время.
– О чем это ты? – оживился лютнист.
– Я был в хороводе маленького народца, – сказал парень.
– Вздор и выдумки. – Кирхофф поморщился. – Вашего так называемого маленького народца не существует.
– Однако в легендах о нем кое-что говорится, – возразил Ларс.
– Ха, в легендах, – раздраженно передразнил беглый поп-король.
– А также в балладах и преданиях. Помните сказку «Шаловливый мальчик с шаловливый пальчик»?
– Ларс, – укоризненно протянула девушка.
Солдат невольно залюбовался ею. Сейчас красавица состроила полупритворную гримаску обиды, и очарование этой игры затмевало сам повод. Стало очевидно, что девушка заранее простила лютниста, но попеняла ему не без оснований.
