Валентин Леженда - Античные хроники
— Тону!! — истошно завопил могучий герой. — Мамочка, я сейчас утону…
Демонстративно скрестив руки на груди, Агамемнон с ледяным спокойствием наблюдал за барахтающимся в море Аяксом.
Сие представление длилось около десяти минут, пока до вдоволь наплескавшегося в холодной воде могучего героя наконец дошло, что он барахтается на мелководье: вода едва доходила Аяксу до колен.
Дабы окончательно не потерять лицо, могучий герой сделал вид, что он просто решил искупаться.
— Да, — сказал он, оправляя растрепавшуюся бороду, — водичка здесь что надо. Как я, однако, отлично сполоснулся. Агамемнон, а ты не хочешь окунуться?
— Окунуться? — Густые брови Агамемнона поползли на лоб. — Я, пожалуй, помою в этой луже сандалии.
Добравшись до берега, горе-путешественники скептически осмотрелись. Пейзаж вокруг был что надо. Остров циклопов по сравнению с ним мог показаться Елисейскими полями (не современными, боже упаси! — Авт.). Черные-черные скалы, черная-черная каменная земля… что там еще было черное? Ну, чайки были черные — на это герои обратили внимание в первую очередь.
— Что ж, — сухо произнес Агамемнон, — давай-ка попробуем забраться вон на ту скалу и с ее высоты осмотреть окрестности. Надеюсь, они будут выглядеть более оптимистично, чем берег.
М-да, одно дело сказать, и уж совсем другое дело-задуманное выполнить. Особенно с таким помощником, как Аякс, сын Оилея.
— Слушай, Аякс, напомни мне, кто был твоим отцом? — спросил Агамемнон, когда могучий герой в третий раз с разбегу врезался в скалу головой, желая доказать приятелю, что без проблем сможет на нее взбежать.
— Мой отец? — Могучий герой задумался. — По-моему, он спортсменом был. Во всяком случае, так мне рассказывала моя покойная мама, пока ее немейский лев не сожрал.
— Какой лев? — несколько опешил Агамемнон.
— Ну немейский же! Она его по ошибке со своим домашним песиком спутала. Зрение у мамы было никуда, и вот когда она Гефеста в лесу выгуливала…
— Гефеста?
— Ну да, так звали ее песика… Короче, он у нее с веревки сорвался, вредный, сволочь, был на редкость. Ну, мама за ним погналась, хвать за хвост, тут ей песик голову и откусил…
— Какой песик?! — заорал Агамемнон. — Ты что, надо мной издеваешься?
— То есть не песик, — поправился Аякс, — а лев немейский. Он в кустах тогда дремал, мама его хвост за веревку Гефеста приняла.
— Ага! — обрадовался Агамемнон. — То-то я теперь вижу, какая у тебя наследственность. Ну а отец?
— А что отец?
— Ты знаешь о нем что-то еще, кроме того, что он был спортсменом?
Аякс глубоко задумался, и это грозило затянуться надолго.
— Ладно, потом расскажешь, — нарушил возникшую паузу Агамемнон. — Давай присядь немного, я тебе на плечи заберусь.
Аякс послушно присел.
Акробат из Агамемнона был никудышный, но он все-таки ухитрился забраться на небольшую скалу, благо ступенчатых выступов на ней нашлось предостаточно.
Открывшийся взору древнего грека вид или, правильней сказать, панорама выглядела не менее удручающе, чем мрачный берег. Черные скалы да туман кругом, хотя нет, секундочку…
Агамемнон встал на цыпочки.
— Что там? — прокричал снизу Аякс, вызвав небольшой камнепад.
Агамемнон показал приятелю на голову, после чего проворно спустился вниз.
— Я видел дым, возможно от очага, — отдышавшись, ответил он. — Это где-то в северной части острова, если это, конечно, остров, а не материк. Пойдем, пожалуй, в этом направлении.
Аякс весело кивнул и, достав из-за пазухи рог, собрался в него торжественно протрубить.
Утратив на несколько секунд дар речи, Агамемнон грубо воспрепятствовал светлому порыву свихнувшегося героя.
— А ну верни рог. — Аякс угрожающе пошел на Агамемнона, который уже успел выхватить меч.
— Я верну его тебе только в том случае, если ты пообещаешь в ближайшее время в него не трубить.
— Хорошо, — подозрительно легко сдался Аякс, — я не буду трубить, вместо этого ты послушаешь мое новое стихотворение.
Рука Агамемнона, сжимавшая меч, дернулась. Восприняв это как согласие, Аякс картинно воздел к угрюмому небу могучие руки:
На остров неизвестный мы тогда приплыли,
Сто двадцать человек,
Уставшие, оголодавшие мы были.
А вот Аякс не унывал,
С разбега на скалу высокую герой взбежал…
— Оказывается, нас так много, — ласково, словно с малым ребенком, заговорил Агамемнон, осторожно пятясь к черным скалам. — Ты, главное, дружок, не нервничай, и у нас все будет хорошо.
— Что такое? — удивился Аякс. — Почему ты заговорил со мной таким странным тоном? Ты думаешь, я спятил?
— Ага, — хмуро подтвердил Агамемнон, — еще в утробе матери.
— Ну знаешь ли…
— НЕМЕДЛЕННО поясни мне, почему НАС так много!
— Да это же аллегория. Поэтическая неточность, преувеличение. Да кто же из потомков поверит, что нас было всего двое? Эфиопам на смех такие путешественники. Софоклюс и тот с цифрами словно факир египетский обращается, а ведь он не кто-нибудь, а великий историк, светоч Греции!
— Ладно, — немного успокоился Агамемнон, перестав пятиться. — Ну а что значит это… как его… про то, как ты на скалу взбежал?
— Тоже поэтическая аллегория, — довольно пояснил Аякс, обожавший это словосочетание. — Между строфами тут сокрыт потаенный смысл. Мол, я, пребывая на острове, вдохновился его мрачным пейзажем и воспарил на крыльях поэзии на самый Парнас.
— Мама моя родная, — прошептал Агамемнон, — неужели Асклепий тоже покинул Грецию с остальными олимпийцами?
Случай с Аяксом являлся абсолютно клиническим, что было видно даже невооруженным глазом. Психов в Древней Греции (впрочем, как и во все времена) хватало. Каждый третий герой, можно сказать, был ненормальным (вспомните того же Геракла. — Авт.). Но Аякс, пожалуй, переплюнул их всех вместе взятых.
«Еще немного, — нервно подумал Агамемнон, — и он начнет бросаться на людей».
Под «людьми» царь конечно же подразумевал себя обожаемого. Уж очень ему не хотелось быть задушенным среди ночи полоумным героем. А тот наутро проснется у бездыханного тела Агамемнона, сладко зевнет и радостно так заявит: «Наконец-то морские волны выбросили на сушу труп Одиссея. Похоронить, что ли, беднягу?»
Кошмарная картинка, представшая перед мысленным взором Агамемнона, была настолько реальной, что с ним чуть не случился очередной удар (сердечный приступ. — Авт.).
В первый раз древнегреческий кондратиус хватил царя, когда тот, хорошо протрезвев после первой брачной ночи, взглянул затуманенным, но уже достаточно верно воспринимающим окружающую действительность взглядом на молодую жену свою Клитемнестру, храпевшую на подушке рядом.
Шок был такой, что царя еле-еле откачали (пришлось даже вмешаться самому Асклепию. — Авт.).
Вычухавшись после удара, Агамемнон приказал своей благоверной сбрить к сатировой матери проклятые бакенбарды.
Клитемнестра согласилась, и в семье Агамемнона воцарился мир и покой, именуемый в простонародье супружеской идиллией.
Но эта идиллия длилась не долго…
— Двигаемся строго на север, — заявил Агамемнон, справившись с волной накативших на него гнусных семейных воспоминаний.
Пошли строго на север.
Правда, где север, ни тот, ни другой великий герой не знал. Ну да какая, в принципе, разница? Так или иначе, но наткнулись они вскоре на колодец, у которого стояла с коромыслом…
(Древнегреческий вариант коромысла, в отличие от древнерусского, напоминал современную швабру. — Лет.)
— Вот это мой размерчик! — хрипло прошептал Аякс, с открытым ртом уставившись на чудовищную великаншу, набиравшую в кожаные бурдюки колодезную воду.
Великанша стояла к героям спиной, и мужчины смогли по достоинству оценить впечатляющие габариты ее округлых прелестей.
Куда там пресловутой Навсикае.
Агамемнон на глаз прикинул размер зада великанши, и ему сразу же сделалось плохо.
— Твою мать, — отчаянно простонал он, — мы попали в страну лестригонов.
Случилось худшее из того, что вообще могло с ними произойти.
То, что перед ними не циклопша, Агамемнон понял сразу.
Все-таки циклопы были намного больше лестригонов —как-никак, божественные дети. Хотя в какой-то момент царь и засомневался. От глупых циклопов еще была призрачная возможность сбежать.
Но все же чудовищная девка оказалась лестригоншей, и это стало понятно, когда впавший в состояние полной невменяемости Аякс ее окликнул.
— О прекрасное видение, — гаркнул могучий герой, да так, что Агамемнон на всякий случай проверил свою набедренную повязку, — назови свое имя!
Великанша с недоумением обернулась. То, что Агамемнон поначалу принял за бурдюки с ключевой водой, оказалось ее грудями. Глаза у суперфемины было два, левый, правда, немного косил, но это уже не имело никакого значения.
