Лякмунт - Основание
Петров задумчиво почесал подбородок, пробормотал что-то похожее на «вот видишь, можешь, если петух клюнет», — и покинул лабораторию.
Ирина вскоре закончила телефонную беседу и подошла ко мне.
— Ты представляешь, какие крайние меры он имел в виду? — поинтересовался я.
— Уже представляю, — мрачно сказала Ирина. — Боюсь, что тайна секвенций очень скоро выйдет за пределы нашей небольшой, почти родственной компании. В результате всё изменится очень сильно.
Я сел в кресло, вытащил себе сигарету из пачки и жестом предложил Ирине. Она отрицательно мотнула головой, я закурил и начал ждать. Я догадывался, что должно было произойти в самое ближайшее время.
Я не знал, каким именно образом будет реализован мой план, но артистические возможности моих старших партнеров не вызвали у меня ни малейших сомнений. Поэтому, когда в помещение вошли сначала Роберт Карлович, а потом Петров, я был уверен, что мне достаточно будет лишь чуть-чуть им подыграть. Основное старые джентльмены сделают сами.
Так оно и получилось. Джентльмены приблизились к нам с Ириной. Мы в это время без особого удовольствия допивали холодный кофе, который я так ловко уберег от последствий скверной координации Роберта Карловича.
Петров обратился ко мне, голос его выражал печаль:
— Траутман, должен сказать, нас расстроила твоя просьба. Но я всегда стараюсь выполнять, что обещал. Сейчас ты принесешь обещание и никогда не сможешь участвовать в секвенциях всеобщего безразличия. Ты готов, не передумал?
— Не то слово, что готов, — ответствовал я, — а прямо-таки стремлюсь и вожделею.
Ирина вскочила со своего кресла, присела у моих ног и, взяв меня за руку, умоляюще попросила:
— Андрей, не делай этого, пожалуйста!
— Не делать чего? — удивился я. — Не обезопасить себя от принятия участия в вашем милом ритуале в качестве жертвы? Кажется, я уже высказывался по этому вопросу.
Я высвободил свою руку и кивнул Петрову:
— Можем идти.
Когда мы уже почти подошли к выходу из лаборатории, Петров обернулся к Ирине и предложил:
— Не желаете соприсутствовать, мадемуазель?
Мадемуазели не оставалось ничего, как последовать за нами.
Принесение нерушимого обещания не слишком отличалось от того, что я проделывал у Петрова. Правда, обошлось без полиграфа, и не понадобился стул. Обещаний оказалось не два, а одно. Но оно включало описания обеих секвенций заморозки — трёх и трёхсотлетней. Как только я подтвердил обещание кровью, почувствовался грэйс. Аромат, что не удивительно, был очень силен. Наверное, из-за того, что предмет обещания не вызывал у меня ни малейших сомнений, как только я дочитал клятву до конца, произошел ароматический взрыв. Нот было ровно четыре, как и положено. Я взглянул на Ирину. Она побледнела, закусив губу, на глазах выступили слезы.
О чем, интересно, она плачет, вдруг подумал я, о том, что жертвенный агнец оказался бесчувственным бараном, или жалеет безвременно погибшие монады?
— А теперь уходите! — прорычал Петров, обернувшись к Ирине. — Уходите и расскажите всем, что шкура Траутмана вам теперь так же неинтересна, как шкура любого другого граспера. И не забудьте, что я вам сказал о крайних мерах. Еще один инцидент, и секвенции сделаются главной темой интернета и газет.
Я с сожалением подумал, что больше никогда не увижусь с Ириной. Как выяснилось очень скоро, я ошибался.
Глава XII
Ирина излагает свою версию событий из предыдущей главы.
Девочки довели меня почти до места. Мы остановились на перекрестке наискосок от сквера, и я посмотрела на лица подруг. Общее выражение делало их очень похожими. Казалось, что они не просто волнуются за меня, а провожая на верную погибель, видят в последний раз.
— Всё будет хорошо, — я ласково погладила по щеке Джейн, стоящую ко мне ближе других. Её лицо тут же разгладилось, и выражение обреченности сменилось выражением любви и надежды. Я увидела, что и остальные как-то расслабились. Как глупо было спорить с Мамой, когда она решила применить ко мне секвенцию любви и убеждения. Эта хорошая секвенция — наша, женская. Она почти не вызывает боли и производит лишь ничтожное разрушение. Любовь и доверие, которые она принесла, стоят этой небольшой платы. Мама, как всегда, права. Теперь каждое мое слово вызывает в людях любовь и доверие. И это будет продолжаться еще шестьдесят часов, точнее пятьдесят восемь. Два часа уже прошли.
Я сняла свои мягкие и уютные сапожки. Ступни сразу же ощутили шершавость и холод асфальта. Я приняла из рук девочек треножники, как-то примостила их подмышками, по два с каждой стороны, и двинулась через центр перекрестка к скверику. Вдали мигали желтым светофоры, не было видно ни одной машины. В скверике я сразу же устремилась к лужайке, которую присмотрела еще вчера. Не горело ни одного фонаря, лужайка была слегка освещена дальним рассеянным светом, а кусты выглядели совершенно черными. Некоторая легкомысленность пейзажа, которой я опасалась при дневной рекогносцировке, полностью исчезла. Я с удовольствием отметила, что выбрала идеальное место для таинственного обряда с треножниками, белыми дымами и босой отроковицей.
Глянула на часики. Светящиеся в темноте стрелки показали, что я в графике. Есть еще десять минут, чтобы все подготовить. Я не спеша расставила треножники в вершинах воображаемого квадрата, достала зажигалку, посмотрела еще раз на циферблат и поняла, что придется подождать еще пять минут. Вытащила сигарету, прикурила и уселась по-турецки в центре квадрата. Именно в этом положении вскоре застанут меня бычки. Сигареты, правда, уже не будет. Я попыталась представить, чем сейчас занята Мама. Я знала, что в этот момент она думает только обо мне, и это было очень приятно. Я похлопала себя по карману джинсов, чтобы проверить, на месте ли мобильный телефон. Нащупала трубку и успокоилась. Потом подумала, что фокус с мобильным, который придумала Мама, удастся сегодня в первый и в последний раз. Он прост и изящен. Прост до гениальности. По поручению Мамы какой-то студент-технарь за час внес в конструкцию телефона несложные изменения. Теперь, если нажать на кнопку выключения телефона, внешне он будет вести себя, как и положено. Экранчик вежливо попрощается и потухнет, а телефон будет оставаться в сети, и знающему человеку несложно будет определить, где именно находится телефон. Если все будет идти, как задумала Мама, тем самым, будет известно, где именно находится Лайонхарт. Я еще не знаю, как это может быть использовано, но каждая дополнительная возможность увеличивает наши шансы на успех. На победу, я бы даже сказала.
Потом я подумала, что не зря говорят: «Если человек талантлив, он талантлив во всем». Мама, объединившая вокруг себя лучших людей, которые обеспечивают стабильность и само существование Мира, Мама, которая между делом придумала изящный фокус с моим мобильником, оказалась еще явным гением в области языков. Выяснилось это так. Когда Мама объяснила международному сообществу медведей, что грядет Армагеддон, и что произойдет он в самое ближайшее время и именно в Москве, все наши предложили прислать свои боевые группы. Мама с благодарностью приняла предложение о помощи, но тут же объяснила нашим сестрам, что не стоит усугублять Армагеддон вавилонским столпотворением. Поэтому мы согласились принять только около десятка маленьких отрядов, состоящих из единомышленниц со всех концов света. Тогда-то я и познакомилась с Джейн. Эта девушка показалась мне заносчивой и даже высокомерной. Она не упускала ни одного случая, чтобы рассказать, какая замечательная страна ее Америка, как там чудесно жить сейчас и как прекрасно будет жить несколько лет спустя. При этом она демонстративно тактично не замечала массу недостатков, присущих моей стране. От ее снисходительных похвал тому, что она видела в Москве, меня начинало буквально корежить. Когда я ей пыталась объяснить, что за российским, возможно, невзрачным фасадом скрывается то хорошее, чего у них никогда не было и никогда не будет, она лицемерно со мной соглашалась. Думаю, что талант унизить человека только за то, что он живет не так, как они, у американцев в крови. Как-то раз я не выдержала и спросила:
— А тебе не обидно, что великое событие, которое определит судьбы мира на сотни лет, произойдет в Москве? Более того, силами добра будет руководить не американка, а русская женщина?
Знаете, что мне ответила Джейн? — Айрин, Мама, конечно же, американка. Американка с Юга, как и я. Просто ты не разговариваешь с ней по-английски и не в состоянии этого понять.
Только после этого я стала догадываться о незаурядных лингвистических талантах Мамы. Чтобы проверить свои предположения, я как-то, между прочим, сказала Мирей, очаровательной темнокожей девушке из французского отряда:
