Никогда не было, но вот опять. Попал 2 (СИ) - Борков Алексей Николаевич

Дедок сквозь очки внимательно осмотрел меня, потом подал какую-то книжку.

— Вот эту посмотрите, сочинение французского писателя Габорио, или вот сочинение господина Крестовского, а если хотите почитать стихи, то вот совершенно новое издание «Стихотворений» покойного Надсона.

— Надсона? А что он уже умер?

— Два года в январе будет, как преставился.

— Нет Надсона нам не надо. Возьму, пожалуй, Габорио и «Мёртвое озеро»

Я расплатился за книги и отошел в сторону в изрядном обалдении. Это что же, если книжный дедок не врет, то этот мир не знает стихов Некрасова? Да ну! Не может быть! Хотя почему это не может быть? Ну что я помню из его творчества, кроме тех строчек, что учил наизусть еще в школе. Я ведь даже и не знал, что тот еще и романы писал, или может, там в другом мире, он никаких романов и не писал? Черт его знает, может и не писал. Ну что мне о нем известно: журнал издавал какой-то, в карты поигрывал, с женщинами вроде какие-то заморочки у него были. А у кого из творческих людей заморочек с ними не было? А вот еще вспомнил, водочный заводик товарищ имел, причем гнал там самый поганый шмурдяк, травил, можно сказать, народ, о котором душой изболелся.

Хотя это, скорее всего фейк интернетский. Любят наши господа либералы подвалить ложку-другую дурно пахнущей субстанции на хвост любому отечественному гению, если он не Солженицин, не Сахаров, или какой-нибудь, на ночь не упомянутый, Амнуэль Песах. Впрочем, против Амнуэля я ничего не имею, просто вспомнилась фамилия редкая и, полагаю, диссидентская.

А вот Некрасов, несмотря на все его закидоны, поэт первоклассный, но не мой. Полистал в свое время сборник его стихотворений, и только. Не впечатлило. Как там у Фета: «И многое с песнями канет мне в душу на темное дно…», но вот мне не кануло, а значит, некрасовских стихов я не заучил. А как было бы здорово, без особого напряга, осчастливить этот мир гениальными строками, да еще и денежки за это слупить с благодарной интеллигентной публики. Но не срослось. Как говорится «увы мне».

Ну, бог с ним с Некрасовым, хотя с другой стороны интересно, как повлияло на «общественное сознание» отсутствие столь важного идеологического фактора как «гражданская лирика» такого большого поэта.

Подозреваю, что никак не повлияло, поскольку «общественное сознание» понятие настолько размытое и трудно уловимое, что сколь-нибудь исчислить его совершенно невозможно. А поскольку ни телевидения, ни интернета и в помине нет, то формируют «общественное сознание», течения более глубинные, нежели эти поэтические «бурления в воздусях». А поэзия, это по большей части, возможность «отрешится и воспарить» над убогой действительностью. Как там у барда: «Что прелесть ее ручек, что жар ее перин, давай брат отрешимся, давай брат воспарим». Неожиданно вспомнились строчки из стихов другого поэта, хорошо характеризующие отношение поэзии и убийственной прозы бытия:

«Давным-давно, давным-давно,

Когда по северу кочуя,

Я видел лебедя крыло,

Я видел лебедя крыло…

Им подметали в чуме».

Помнится, когда в юности прочитал это впервые, меня чуть было не воспарившего, как будто мордой на асфальт уронили.

Ну а сейчас основательно «отрешится и воспарить» не дал Архипка. Он подвел мальчишку лет десяти в замазанном и порванном костюмчике. Весь какой-то взъерошенный, малец держал в руках кепчонку и шмыгал разбитым носом. Мой «мушкетер», с ником Белый, чуть подтолкнул пацана ко мне и проговорил:

— Вот Немтырь! Смотри….

Я внимательно оглядел сначала насупившегося пацана, затем Архипку и сказал:

— Ну посмотрел и что? Белый! Не мямли, говори коротко и по делу.

— Вот его трое пацанов лупили там за рынком. — Архипка махнул рукой, показывая, где было дело. — Четвертый постарше командовал. А этот — указал он на пацана — злющий такой, его собьют, а он подымается и опять на тех троих кидается. Я того который постарше шуганул — они и сбежали. А этот говорит, что они у него ведро с кружкой отобрали и деньги.

Понятно! Архипка пожалел мальца и привел сюда, чтобы еще и меня озаботить. Ну что ж, надо соответствовать, тем более, что стоящий напротив парнишка мне понравился. Он был похож на боевого воробьишку, хоть изрядно пощипанного, но не сдавшегося.

— Так боец! Рассказывай, как дело было. — Обратился я к парню.

Тот вытер рукавом разбитый нос и стал рассказывать:

— Я на базаре воду продавал, а этот Крюк говорит, что это их место и я им должен платить по десять копеек в день, а я только пять заработал, а они все деньги, что мамка на хлеб давала, отобрали и ведро. Мамка теперь расстроится, а она и так болеет, только недавно вставать стала.

Пацан судорожно вздохнул и опустил голову.

— Понятно! Денег то много у тебя было.

— Много. Два гривенника и еще пятак.

— Белый, надеюсь, пендюлей ты тем малолетним утыркам отвесил?

— Не догнал, уж больно шустрые оказались. Но ведра у них не было.

— Ведро куда-то Шмырь утащил. — Сообщил парнишка.

— Ты, что знаешь этого Шмыря.

— Нет, не знаю. Слышал, как Крюк сказал: «Шмырь ведро оттартай». Тот ведро схватил и убежал.

— А Крюка знаешь? А впрочем, не важно. Пошли, покажешь, где тут вёдра продают.

Парнишка неверяще глянул на меня, похоже было, что он очень не хотел расстраивать мать:

— Пошли, пошли! Не стой столбом.

Проходя мимо лавки, где торговали всякими сладостями, увидел стоящих там парней. Махнул им рукой. Те быстренько похватали купленные леденцы в виде коричневых петушков и двинули следом за нами.

Идти оказалось не далеко. Миновав четыре ларька, завернули за угол, а там прямо на земле, стояли ведра, какие-то бачки, бидончики, и кружки. Все было аккуратно выполнено из довольно тонкой жести.

Отдав Тохе книги, которые так и нес в руках, взял одно ведро повертел, рассматривая швы. Ведро, в отличие от привычных мне по той жизни, было цилиндрическое, но швы хорошо пробиты и запаяны, ручка из толстой проволоки была вдета в приклепанные ушки. Единственный минус — не из оцинковки. Блин! Ведь могут, если захотят, а мы в деревне в деревянных воду таскаем.

— Чем швы паял? — Спросил я бородатого широколицего продавца.

— Дык как все! Оловом швы лудим.

— Оловом? Оловом это хорошо. Не потечет?

— Керосин держит, а воду и подавно.

— Ну смотри мужик, если потечет я тебе при всем народе на голову ведро это надену.

Бородач ухмыльнулся и произнес:

— Не сумлевайся барчук, мастер дело знает.

— Ладно. Сколько просишь за ведро с кружкой.

Мужик поскреб под высоким колпаком затылок и назвал цену, услышав которую, Митька-Тор отодвинул меня в сторону и включился в процесс торговли. Минут пять они орали друг на друга. Наконец ударили по рукам и Тор, заплатив деньги, вручил мне ведро с кружкой. Я бросил кружку в ведро и протянул парнишке, но тот, набычившись, смотрел на проходящего мимо подростка и ведро не взял.

— Эй! Боец! Ты чего застыл.

— Вон Шмырь. — Указал он на пацана, который увидев мальчишку, развернулся и двинул в другую сторону.

— Белый ну-ка подтащи сюда этого Шмыря.

Архипка в три прыжка догнал, попытавшегося улизнуть, парнишку и, хотя тот был чуть выше и здоровее на вид, чем Белый и даже попытался сопротивляться, но быстро был согнут в дугу и приведен с заломленной за спину левой рукой. Чтобы тот не дергался, Белый придерживал его еще и за волосы.

— Эй! Вы чё творите? Отпустите сейчас же. — Двинулся к нам продавец вёдер. Но Тор заступив, ему дорогу и демонстративно поглаживая левой рукой увесистый кулак, очень хмуро поглядел на враз затормозившего бородача.

— Знаешь его? — Перебил я мужика.

— А чего его знать? Никитка это Оськи Дейнеки сын. — Сказал, подойдя поближе, еще один бородач. — Он и его дружки постоянно здесь на базаре толкутся, то пьяного обшарят, то стырят чего по мелочи. Шантрапа!

— Чё ты мелешь Онисим! — Задергался продавец ведер.

— Ничего не мелю. Мне с моего места всю площадь видно. Да и гонял не раз этих шаромыжников.