Вячеслав Шторм - Спящие Дубравы
Так вот, лишь сделав добрый глоток, я обратил внимание на то, что столик, за которым я сижу, похоже, уже занят. Напротив меня расположился на редкость занюханный и хорошо одетый тип (сплошной бархат, кружева и золотые цацки) и цедил что-то из ма-ахонького кубка (я бы в таком и зубы не намочил). Вообще-то я человек вежливый, но мой зад под влиянием «Отравы», «залакированной» элем, отчаянно протестовал против поднятия и перенесения его куда б это ни было. Да и откуда я тогда мог знать, что этот тип-недавно избранный местный мэр Джадур Кривоус?
— Тебе ч-че? — спросил я у достойного горожанина, когда больше не мог игнорировать его влюбленный взгляд, накрепко приклеившийся к моей скромной персоне. Не знаю, почему именно влюбленный, — мой мозг в ту минуту просто не мог найти лучшего определения. Зато я отметил, что длинные рыжие усы, щегольски закрученные кверху, делают моего соседа похожим на таракана-переростка. Какая гнусь!
— Да я… так… — мой вопрос явно застал его врасплох, однако пялиться на меня он не прекратил. Допив свой эль, я вежливо подождал пару минут, чтобы дать понять Таракану, что кое-кто тут лишний. Естественно, не я. Только до него, видать, туго доходили совершенно простые вещи, — он сидел, будто прибитый к лавке ржавыми гвоздями, и продолжал пялиться на меня самым неприличным образом.
Вот теперь я начал понемногу сердиться. Любой скажет, что Сэд из Сосновой Долины — парень мирный и никому зла попусту не желающий, но всему же есть предел! Я — свободный человек и имею право на уединение!
— С-ушай, у-ди, а? — в последний раз предложил я, старательно скрывая раздражение. — Мне щас охота побыть наедине с собой…
Иллюстрируя свои слова, я широко и звучно зевнул. Только Таракана и видели. И хотя Черч меня впоследствии долго убеждал в обратном, я все же считаю, что мозги у него были не в порядке. Как иначе объяснить то, что, едва оказавшись на улице, мэр принялся вопить, что какой-то пьяный в дымину полутролль-полухримтурс собирается откусить ему голову? Даже если не брать в расчет эту дурацкую характеристику, подумайте сами: на кой мне его голова?!
Ну ладно, по крайней мере, он убрался, а горожане были достаточно широких взглядов, чтобы не верить подобным заявлениям человека, только что вылетевшего из трактира. А может, никто не захотел связываться с мужиком, желающим (и, скорее всего, могущим) откусывать головы. На радостях я заказал еще эля и двойную порцию фирменного жаркого, чем истощил вконец свой скудный денежный запас. Правда, мясо оказалось пережаренным и на первый взгляд напоминало подошву моего сапога, но я никогда не претендовал на звание гурмана. Да и потом, едал я в своей жизни такое, по сравнению с которой эта говядина казалась пищей богов.
Добросовестно пережевывая свой нехитрый ужин (или завтрак?), я стал слегка клевать носом, и тут слева послышалось:
— А ты, часом, не заливаешь, приятель?
Оглянувшись, я увидел троих мужчин, сидящих за кувшином вина. Двое, судя по добротным кожаным курткам и длинным ножам у пояса, были зажиточными мясниками, а третий был облачен в невероятную хламиду кричаще-оранжевого цвета. В таких обычно щеголяют купцы, приплывающие к нам с дальнего юга, но этот тип был южанином не больше меня. Никакого сомнения — заинтересовавшая меня фраза была обращена к нему.
— Да говорю ж вам, друзья, все так и было. Мы с братцем тогда плавали по морю Сапоговых и торговали с жителями прибрежных городов. Ну, там, знаете: Лоранна, Эзир, Аламеф… Эх, видели бы вы наш кораблик! Небольшой, но верткий, — лучше не придумаешь для петляния между Аламефскими рифами.
«Что он несет?» — промелькнуло у меня в голове. Бывал я в Аламефе. Городишко паршивый, женщины черные, мух бог весть сколько, пиво кислое и мутное — это да. Но вот рифов там в округе отродясь не было.
Тем временем носитель хламиды продолжал вещать с видом философа, истосковавшегося по аудитории:
— Везли мы, стало быть, раз полный трюм всевозможных пряностей в… ну… как же эта дыра зовется?.. Ну да не важно!
— Что же ты за торговец тогда, если не помнишь, куда товар вез?! — сплюнул один из мясников, но товарищ дернул его за рукав:
— Вот вечно ты, Хогард, перебиваешь. Подумаешь, беда, — забыл человек. Ну и что дальше-то было?
— Ну, так я и говорю, везли, значит, везли, и вот однажды видим: блестит что-то далеко в море. Братец тут же загорелся: плывем, говорит, посмотрим, что за диво. Я ему: далеко, дескать, еще с курса собьемся, а он — ни в какую, плывем, и все тут. Ну, поплыли. День плывем, другой плывем, а не приближаемся ничуть. Тут уж и команда зароптала: а вдруг, мол, это западня пиратская для таких вот лопоухих? Только братец уперся, что твой бык. Я, говорит, никого не держу, и кто плыть со мной не хочет, пусть сигает за борт и гребет до берега. А пиратов я видал там-то и там-то!
— Молодец, мужик! — одобрил Хогард. — И что, нашли чего?
— Найти-то нашли, да только… Короче, на третью ночь, как мы за светом этим подались, наплыл туман, аж воды не видать. Боцман наш говорит: вы, мол, как хотите, но если дальше плыть, то или команда взбунтуется, или заплутаем вконец. Делать нечего, поскрипел братец зубами, отругал нас всех на чем свет стоит, но все-таки отдал приказ поворачивать обратно. И только он рот закрыл, — тут же задул ужасный ветер и понес корабль неведомо куда.
— Врешь! — хором воскликнули оба мясника, не забыв, правда, скрестить два пальца левой руки, отгоняя злых духов.
— Клянусь памятью святых блаженных мудрецов Марка, Энгельта и Ульяниса, коих на моей родине почитают наравне с богами!
«Интересно, — подумал я, — и почему это у всех мудрецов, особенно святых и блаженных, всегда такие идиотские имена? Профессиональное, не иначе…»
Тем временем многие посетители трактира также заинтересовались историей, прочие голоса понемногу стихали, народ стал подтягиваться поближе к столику троицы. Человек в хламиде будто этого и ждал. Он отсалютовал слушателям кубком, сделал добрый глоток и продолжил рассказ:
— Носило нас по морю дня три. Парус сорвало вместе с мачтой, пятерых из команды смыло, а остальные уже по нескольку раз перебрали в молитвах всех известных богов. Но вот проклятущий ветер стих, туман тоже сгинул, и мы тотчас намертво засели на мель. Протираем глаза — земля: песчаное побережье, лес. Только уж больно много разбитых кораблей у берега. И не просто разбитых, а прям в решето! Как из катапульт в упор расстреливали. И ничего — ни костей, ни других следов человека, только остатки парусов на ветру хлопают. Б-рр-р!
Нас тогда осталось четверо: мы с братцем, старший помощник Заступ и юнга Диксенд пятнадцати лет от роду, мир их праху. И на четверых — фляга тухловатой воды, сухарей промокших на двое суток и ни одной мысли по поводу того, где находимся.
Тогда братец говорит: «Сами мы с этой мели не слезем. А даже если и слезем, то без парусов, один шут, никуда особо не уплывем, поскольку я лично ладошкой грести не обучен. Да и воды надолго не хватит. Значится, нужно искать помощи, ведь живет же здесь кто-нибудь».
Поохали мы, посетовали на судьбу… Только как ни крути — кругом прав братец получается. Самое главное, что кто-то и впрямь живет, — на разбитых кораблях хоть шаром покати, одни доски голые, да и те кое-где оторваны подчистую. Не зверюшки же лесные все растащили.
Порешив на том, добрались мы вплавь до берега, на песочек вылезли и стали по сторонам глядеть. Что за диво! Где это видано, люди добрые, чтобы лес на побережье из земли пер чуть не по самой береговой кромке? И ладно бы еще, начинайся он с кустиков или, там, поросли молодой, как нормальному лесу и положено, так ведь нет! Вот прямо у берега торчат такие деревца, что, обходя вокруг, заблудиться можно. А уж до чего высокие! Ежели на макушку залезть, небось, прямо на небе и окажешься.
— Иди ты! — послышался восхищенный возглас кого-то из зрителей. Возможно даже, меня. Рассказчик принял это как должное, благодарно кивнул Черчу, подлившему ему еще вина, и продолжал:
— Понятное дело, проверять высоту деревьев дураков не нашлось… И стоит этот самый лес, будто крепость какая. А главное — тишина. Ни тебе птички поют, ни тебе ветерок листвой шелестит. Жутко, одним словом.
Ну, деваться некуда, потопали мы вперед, да только — что за новое безобразие?! — дорожка. Причем не простая, зверями или человеком проторенная, а широкая, ровная и ухоженная.
— Это как же?
— А вот так, мил человек. Точно кто выметает ее каждое утро и травку вручную выщипывает. И убегает эта самая дорожка в самую что ни на есть лесную глушь, насколько глазу видать, а там ветвится во все стороны. Прямо не лес, а прогулочный парк какой-то… Ладно, мы люди бывалые, и не такое видали, так что поплевали через плечо и двинули по ней. Вот тут-то все и началось, — рассказчик сделал зловещее лицо и на несколько минут многозначительно замолчал. Атмосферу нагнетал, не иначе.
