Терри Пратчетт - Последний герой. Сказание о Плоском мире
— Но кто именно определяет чудовищность чудовищ и тиранство тиранов? — спросил лорд Витинари голосом, вдруг обретшим остроту скальпеля, который не столь смертоубийствен, как меч, зато впивается в самые интимные места.
Господин Лучше с беспокойством заёрзал на стуле.
— Ну, полагаю… сам герой.
— Ага. А кража редчайших драгоценностей? Здесь меня интересует только сам термин «кража», ведь это поступок, который не одобряют практически все мировые религии, не правда ли? Почему-то меня преследует странное ощущение, что все эти понятия определяются исключительно самим героем. Можно, к примеру, сказать: «Я — герой, поэтому, если я тебя убью, ты автоматически станешь человеком, которого может и должен убить герой». Короче говоря, герой — это лицо, совершающее поступки, за которые оно, согласно закону, немедленно должно оказаться за решеткой или станцевать то, что иначе называется, если правильно помню, пеньковым фанданго. А ещё мы могли бы использовать такие слова, как убийство, грабеж, мародерство и изнасилование. Я правильно понимаю ситуацию?
— Только не изнасилование, — быстро произнёс господин Лучше, наконец нащупав щёлочку, за которую можно было уцепиться. — И только не в случае с Коэном-Варваром. Максимум это можно назвать похищением, гм, юных дев.
— С последующим изнасилованием оных.
— Последующее было невозможно в принципе, — возразил историк. — И я не слышал, чтобы по этому поводу высказывались жалобы.
— С юридической точки зрения, — встрял глава Гильдии Законников господин Кривc, — первым официально зарегистрированным геройским деянием стала кража имущества у законных владельцев. Это подтверждают существующие во многих культурах легенды.
— И то, о чём говорится в легендах, было действительно украдено? — удивился Чудакулли.
— Вне всяких сомнений, — ответил законник. — Кража является основным стержнем легенд. У богов был украден огонь.
— В данный момент проблема не в этом, — перебил лорд Витинари. — Проблема в том, господа, что Коэн-Варвар взбирается на гору, на которой живут боги. И мы не можем его остановить. А он намеревается вернуть огонь богам. В виде… виде… сейчас уточню…
Думминг Тупс поднял голову от блокнота, в котором что-то лихорадочно строчил.
— Пятидесятифунтового бочонка с агатовой громовой глиной, — сказал он. — И как только ихние волшебники допустили, чтобы эта штука попала в руки Коэна?..
— Ну, он ведь был… и, полагаю, до сих пор является тамошним императором, — откликнулся лорд Витинари. — А когда верховный правитель континента просит о чём-либо, предусмотрительный человек вряд ли будет настаивать на квитанции, подписанной господином Дженкинсом из отдела материального снабжения.
— Громовая глина — весьма мощная штука, — заметил Чудакулли. — Но она нуждается в специальном взрывателе. Внутри смеси нужно разбить банку с кислотой. Кислота пропитывает порошок, а потом ка-ак… шарахнет! Это выражаясь культурным языком.
— И к сожалению, тот же предусмотрительный человек счёл необходимым снабдить Коэна одним из таких взрывателей, — добавил лорд Витинари. — И если этот «шарах» случится на вершине горы, являющейся центром магического поля всего мира, то, как я поникаю, это самое поле схлопнется на… На сколько, господин Тупс?
— Минимум на два года.
— Правда? Что ж, парочку лет мы вполне можем обойтись и без этого магического поля, — пожал плечами господин Кривс, всем своим видом показывая, что это будет даже забавненько.
— Со всем уважением, не можем, — произнёс Думминг безо всякого уважения в голосе. — Моря пересохнут. Солнце выгорит и взорвется. Скорее всего, черепаха и слоны тоже прекратят своё существование.
— И всё это в течение двух лет?
— О нет. Всё это случится в течение нескольких минут. Магия — это ведь не только разноцветные огоньки да шарики. Именно благодаря магии существует наш мир.
Во внезапно наступившей тишине голос лорда Витинари прозвучал резко и отчетливо:
— Есть вообще кто-нибудь, кто знает хоть что-то об этом Чингизе Коэне? И кто сможет объяснить нам, почему этот варвар, перед тем как покинуть город, похитил из нашего посольства безобидного менестреля? Взрывчатка — понимаю, варварская штука, но на что менестрель-то ему сдался? Кто-нибудь может объяснить?
* * *
Рядом с Кори Челести дул пронизывающий ветер. Вблизи всемирная гора, похожая издали на иглу, выглядела как каскад грубых, зазубренных, устремлённых и небеса пиков. Центральная вершина, уходящая на несколько миль в высоту, терялась в дымке снежных кристаллов, играющих и лучах солнца. Несколько стариков, прижавшись друг к другу, сидели вокруг костра.
— Надеюсь, он не соврал о той лестнице из света, — сказал Малыш Вилли. — Мы облажаемся по полной, если её не окажется на месте.
— Но он ведь не соврал насчет гигантского моржа, — напомнил Маздам Дикий.
— Какого-такого моржа?
— Ну, помнишь, мы шли по ледяному полю? И вдруг он как заорет: «Берегись! На нас сейчас нападет гигантский морж!»
— А, тот морж…
Вилли снова посмотрел на вершину. Воздух здесь казался разряжённым, цвета — куда темнее, чем обычно: такое впечатление, подними руку — и коснёшься неба.
— Никто не знает, наверху есть туалет? — спросил он.
— Должон быть, — откликнулся Калеб-Потрошитель. — Точняк, я слыхал о таком. Великий Божественный Толчок.
— Чиво?
Они дружно повернулись к тому, что на первый взгляд могло показаться кучей меха на колёсиках. Однако привычный к данному зрелищу глаз видел нечто иное, а именно: древнее кресло-каталку, установленное на лыжи и покрытое сплошным одеялом из шкур. Из шкур таращились подозрительные звериные глазки-бусинки.
К спинке кресла был привязан бочонок.
— Пора кормить его кашей, — сказал Малыш Вилли, подвешивая над огнем закопчённый котелок.
— Чиво?
— БАЛАНДУ ТВОЮ ГРЕЮ, ХЭМИШ!
— Снова клятый морж?
— ДА!
— Чиво?
Все они были стариками, и беседы их в основном состояли из жалоб на боли в ногах, спинах и желудках. Двигались они медленно. Но было в их облике что-то этакое. Главным образом в глазах.
А глаза говорили, что эти старики побывали везде, где бы это самое «везде» ни было. И что бы «это» ни было, они это делали — иногда по несколько раз. И никогда, ни разу в жизни эти старики не покупали местных футболок. И они доподлинно знали значение слова «страх». Страх — это то, что случалось с другими людьми.
— Жаль, Старика Винсента с нами нет, — сказал Калеб-Потрошитель, бесцельно ковыряясь палкой в углях.
— Мы, кажется, договорились больше не поминать его, — резко произнёс Маздам Дикий. — Он отбыл, и клятое дело с концом.
— Да, но как он отбыл… О боги, надеюсь, со мной такого не случится. Такое… оно ни с кем не должно случаться.
— Енто конечно, — согласился Маздам.
— Настоящий был мужик. С честью выходил из всех передряг.
— Конечно.
— И в конце жизни схватить…
— Да знаем мы всё! Заткнешься ты или нет?!
— Ужин готов, — сказал Калеб, доставая из углей дымящийся кусок жира. — Шикарный моржовый бифштекс, а ну навались! Что скажет наш господин Красавчик?
Все обернулись на, судя по всему, человеческую фигуру, которая сидела, прислонившись спиной к камню. Из-за опутывавших её многочисленных веревок фигура слегка потеряла свои очертания, но яркая расцветка одежд всё равно резала глаз. В этом краю не было места ярким одеждам. Тут носили меха и кожу.
Малыш Вилли подошёл к разодетому существу.
— Если пообещаешь не орать, — произнёс он, — я вытащу кляп.
Некоторое время существо безумно вращало глазами, но потом согласно закивало заткнутым кляпом ртом.
— Тогда порядок, можешь жрать свой моржовый… кусок, — сказал Малыш Вилли, выдергивая кляп.
— Как вы посмели утащить меня!.. — сразу завизжал менестрель.
— Послушай, — перебил Малыш Вилли. — Будешь вопить, получишь по уху. Кое-кто с радостью окажет тебе эту услугу. Так что веди себя разумно,
— Разумно? После того как вы похитили…
Малыш Вилли воткнул кляп обратно.
— Пустое место и звать никак, — сказал он, глядя прямо в сердитые глаза менестреля. — У тебя даже инструмента нет. Что ты за бард, если у тебя даже инструмента нет? Есть только похожая на горшок деревянная ерундовина.
— Это лютня, — пробурчал Калеб сквозь набитый моржом рот.
— Чиво?
— ЭТА ШТУКА НАЗЫВАЕТСЯ ЛЮТНЕЙ, ХЭМИШ!
— Агась, я тоже иногда блюю.
— Она предназначена для того, чтобы петь всяким дамочкам модные песенки, — пояснил Калеб. — О цветочках и… всём прочем. Так романтично.
Орде было знакомо это слово, хотя связанная с ним деятельность находилась за рамками их насыщенной событиями жизни.
