Алекс Орлов - Тютюнин против ЦРУ
– Это не ругательство, это наш производственный термин.
– Знаем мы ваши термины… – Светлана вздохнула, от чего ее могучий бюст едва не перекрыл Тютюнину дыхание. – Откуда на производстве сахар?
– Не… Не знаю, – соврал Серега.
– Обычно у нас вызовы на кондитерские фабрики, а тут, блин, мездра. – Произнеся это слово, Светлана хохотнула. – На прошлой неделе на пятую кондитерскую экскурсантов из Вьетнама привозили. Так те весь конвейер вылизали. Были семь случае слипания – два тяжелых.
Из-за угла показалось красное лицо санитара.
– Светлана Семеновна, мы готовы – можно ехать!
– Уже иду, – отозвалась та. И, снова притиснув Серегу к стенке, спросила:
– Сигареткой угостишь, женатик?
– А я не курю.
– Я – тоже… Когда-нибудь брошу… Ты вот что, Тютюнин, – Светлана извлекла из кармана кусочек серого картона и протянула Сереге, – здесь телефончик нашего морга, скажешь добавочный 137, и тебя со мной соединят.
– Спасибо, – поспешил поблагодарить Тютюнин.
– Пожалуйста. Если гланды нужно будет вырезать или там стул жидкий поправить – звони.
Светлана подмигнула Сереге и двинулась по коридору, заставляя скрипеть плохо уложенный паркет.
– Уф-ф, – выдохнул Тютюнин и огляделся. Несмотря на удачный исход дела с молью, на душе у него было тревожно. Событие, которое должно было изменить его жизнь, неотвратимо приближалось.
5
Обычно приемка работала до шести вечера, но Серега сбежал на полчаса раньше. Ему не терпелось похвастаться перед женой двумя сотнями премии, а перед другом Лехой тяжелым самоваром и горстью пуговиц – всем тем, что после сдачи на приемный пункт гарантировало им отличное проведение ближайших выходных.
Возле самого дома Тютюнина остановили двое милиционеров.
– Что в сумке? – спросили они.
– Самовар, – честно ответил Серега и, открыв сумку, показал содержимое.
– Действительно самовар, – произнес один милиционер и разочарованно добавил:
– Старый совсем. На медь сдавать будешь?
– Нет, что вы. Я старину очень обожаю. Отчищу его и буду чай из него пить.
– Ну ладно, иди, – совсем заскучали милиционеры. – Пей свой чай.
В хорошем расположении духа Тютюнин вбежал в подъезд и быстро поднялся на свой этаж, однако неожиданно столкнулся там с пенсионеркой Живолуповой, в простонародье – Гадючихой. Гадючиха обладала тяжелым характером и болезненной подозрительностью, оставшимися ей в наследство с тех времен, когда она служила в НКВД.
– Привет, Тютюнин! – с ложной доброжелательностью поздоровалась она.
– Привет, – без особого энтузиазма ответил Серега.
– Гляжу, опять ты чего-то на работе спер…
– Я не спер. Я это купил.
– Купил? – Гадючиха недобро усмехнулась и предложила:
– Если поделишься, никому не скажу.
– А не поделюсь?
– Сообщу в органы, и отправишься по этапу на десять лет без права переписки…
– Как же, обрадовалась! – воскликнул Серега, смело наступая на Гадючиху. – Прошли те времена, когда вы людей в Магадан отправляли! Кончилась ваша власть! Кончилась!
Под напором Тютюнина пенсионерка поспешно отступила, и Серега, открыв ключом свою дверь, оказался в квартире.
То, что он увидел в прихожей, его не обрадовало. Это были туфли, которые принадлежали теще Сергея – Олимпиаде Петровне.
Олимпиада Петровна работала в столовой и каждый день уносила домой пакеты с продуктами. Оттого и туфли она носила на низком каблуке, что значительно способствовало ее грузоподъемности.
Из комнаты доносились голоса, и Серега, осторожно опустив сумку с самоваром, стал прислушиваться.
– Смотри внимательно, Люба, – это же так просто! Полуповорот, а затем легкое движение кистью и р-раз… Поняла?
– Ну-ка, мама, давай я попробую. Значит так… Полуповорот, а затем движение…
– Кистью! – напомнила теща.
– Да знаю я, мама, не лезь… Кистью р-раз!
«Да что они там делают – танцы, что ли, разучивают?» – удивился Тютюнин.
Он осторожно приоткрыл дверь и вошел в комнату, а увлекшиеся занятиями женщины поначалу его даже не заметили.
«И р-раз! Кистью, полуповорот!» – повторяли они свои заклинания и размахивали дубовыми скалками.
– Так вот, значит, чем вы тут занимаетесь! – воскликнул возмущенный Тютюнин. – Бить меня обучаетесь! Да? Вы за этим, Олимпиада Петровна, приходите, чтобы жену на мужа натравлять?
– И вовсе не за этим! – спрятав скалку за спину, стала оправдываться теща. – Просто навестить дочку зашла, а Люба здесь одна заскучала. Да и физкультура ей необходима.
– Физкультура ей необходима? Да она этой физкультурой каждое воскресенье занимается – у меня вон на спине синяки не проходят! – И, чтобы доказать свою правоту, Тютюнин стал срывать с себя рубашку.
– Да ты бы еще штаны снял, бездельник! И правильно, что синяки! Другой бы уже не пил, раз жене не нравится!
– Я, к вашему сведению, Олимпиада Петровна, и не пью, а только выпиваю. Я ведь меру-то знаю! Я не какой нибудь запойный!
– Не запойный?! – Теща усмехнулась и уставила руки в боки, не скрывая своей скалки. – А кто с двадцать третьего февраля по восьмое марта пил? Алкоголик!
Получив такое ясное напоминание, Серега едва не сник. Действительно было. Однако, чтобы не оставлять поле битвы врагу, он сам перешел в наступление:
– Если я алкоголик, то вы расхититель народного имущества! Вы, Олимпиада Петровна, из ресторана ушли, куда вас на хорошую зарплату устроили. А почему? Уж не потому ли, что там воровать нельзя было, а вы, дорогая теща, без этого не можете?
– Не смей так говорить с мамой! – вмешалась Люба.
– Не бойся, доча, я ему сейчас отвечу, – сказала Олимпиада Петровна, раздувая ноздри, словно разъяренный носорог. – Значит, ты думаешь, дорогой зятек, что уел меня этим? Мол, таскаю и все такое? А вот и не уел! Я вот энтими самыми руками с пятнадцати лет домой несу! Я энтими самыми руками за тридцать лет работы на автомобиль «москвич» натаскала и на кооперативную двухкомнатную квартиру! А ты чего для своей жены сделал?
– Да я… Да я сегодня премию получил! Вот! Меня на работе ценят! – закричал Серега и шлепнул на стол двести рублей.
– Ой, правда, что ли, премия? – воскликнула Люба и, взяв в руки две сотенных, посмотрела их на свет, словно ей не верилось, что они настоящие. А теща лишь усмехнулась и покачала головой.
– Двести рублей. С поганой овцы хоть шерсти клок.
– Да ладно тебе, мама. Может, он еще принесет.
– Принесет, как же, – потеряв поддержку Любы, Олимпиада Петровна стал а успокаиваться. – Зашла к дочке на минутку, так он тут же скандал устроил.
– А зачем вы в гости со своей дубовой скалочкой ходите, Олимпиада Петровна? У вас так принято, что ли?
– А ну и что же, я, может, женщина одинокая, ко мне на улице каждый раз пристают. Нужно же чем-то обороняться.
– Пристаю-у-ут? – передразнил Серега. – Размечталась! Не то что пристают, за километр обегают!
– Перестань терзать маму, Сергей! – вступилась Люба. – Она все делает из лучших побуждений.
– Да, из лучших побуждений. И скалочку тебе дубовую заместо сосновой подарила, и обучает, как мужа бить, чтобы наверняка угробить уже. Я поражаюсь, Олимпиада Петровна, как вы еще стальную скалочку дочурке не подарили. Чтобы как удар, так сразу и труп.
– Все, Люба! – обиженным голосом объявила теща. – Этого я потерпеть не могу и сейчас же уезжаю. Ноги моей у вас больше не будет, Сергей Викторович! Ни одной ноги! – С этими словами она направилась в прихожую, а довольный Тютюнин вышел на кухню. Не часто ему случалось утереть Олимпиаде Петровне нос, однако сегодня это удалось.
Скоро в прихожей хлопнула дверь, и Люба пришла на кухню.
– Сергей, – произнесла она сухим, почти официальным тоном. – Нам с тобой нужно поговорить.
– А можно попозже, а то я жрать хочу?
– Попозже нельзя, Сережа. – Люба присела на табуретку рядом с мужем и, посмотрев ему в глаза, сказала:
– Мне мама про тебя страшную вещь рассказала.
– Ну и что? – не глядя на жену, отозвался Сергей, проверяя по кастрюлькам, что привезла теща на этот раз.
– Мама сказала…
– Ну?
– Мама сказала, что…
– Ну что твоя мама сказала?
– Что ты, Сережа, возможно, еврей.
6
Не выходя из кухни, Сергей созвонился с Окуркиным Лехой, который по случаю пятницы пораньше сбежал с работы.
Окуркин работал на ложкоштамповочном предприятии, где зарплату не платили месяцами. Поэтому он мог как угодно нарушать дисциплину, не боясь, что его за это попрут с производства.
До того как стать мастером ложкоштамповки, Леха три года отработал в лыжезагибочном цехе. Дело ему нравилась, однако постоянные недоразумения из-за выяснения места его работы вынудили Окуркина оставить лыжи.
Происходило это очень просто. Стоило кому-то спросить Леху, где он работает, следовало вполне нормальное пояснение:
– На лыжезагибочном станке.
