Шимун Врочек - Танго железного сердца
А потом Динке кажется, что она одна из них. Самка серого кита. Ее кожа заросла наростами и кишит паразитами. Она слепа на левый глаз. Она годами вынашивала детеныша, чтобы потерять его через месяц. Она помнит, как горело внутри нее молоко, которое больше некому пить. Она помнит, как бурлила вода, как резали поверхность воды гладкие, словно отмытые с мылом, черно-белые спины касаток. Как бился малыш, когда они играючи заходили в атаку. Стремительная изящная смерть. Как кричала она, когда вода вспенивалась красным. И она, понимая, что уже ничего не выйдет, раз за разом бросалась к детенышу. Как он, белесый и неуклюжий, вдруг перестал грести и замер. А она, не желая верить, раз за разом пыталась взвалить его себе на спину. Как она кричала в пустоту моря. Кричала о том, что ее мальчика больше нет.
Мой мальчик.
Как мне тебя не хватает. Мне тяжело держать стену. Я старая глупая самка серого кита.
Я знаю, в этой стене стоят и твои убийцы. Касатки. Я их не проклинаю. Нет.
Пусть я не увижу, как ты сильный и смелый, заросший наростами, нагуливаешь жир и выпрыгиваешь из воды, чтобы взмахнуть хвостом и поднять мириады брызг…
Пусть не увижу.
Я знаю, пока я здесь, ты не умер.
Мой мальчик.
Пусть они знают, что я держу стену и за тебя тоже.
УТРО В СОСНОВОМ ЛЕСУ
Зайцам он написал следующее письмо:
Дорогие зайцы!
Пишу вам неожиданно, сам не ожидал от себя такого. Пожалуйста, у меня к вам одна просьба. Скажите кроликам, чтобы не жрали мои елки. Иначе я им вырву уши с корнями.
С наилучшими, Ваш МедведьОтложив перо, он долгое время разглядывал кляксу, оставленную после подписи. Вот так всегда. Придется переписывать, а то эти зайцы подумают, что он совсем неграмотный. А это всего лишь большие лапы. Он медленно вытянул перед собой лапы, медленно расправил пальцы, так, чтобы показались загнутые, коричневые с желтоватым, когти. Такими только убивать.
Медведь покачал головой. Убивать плохо. А идти по лесу легко и бесшумно неся свой трехсоткилограммовый вес, ставя лапу и мгновенно раздвигая пальцами сухие иголки — это хорошо. А убивать плохо. Кролики ведь ни в чем не виноваты. Он глухо застонал. И я ни в чем не виноват. Когда из-под веток метнулась серо-белая спина, он среагировал рефлекторно. Раз — и когти в чем-то мокром и мягком, с окровавленным мехом. И все. Тогда он взял маленькое тельце на руки. Оно безвольно обвисло, темные глаза бессмысленно смотрели в вверх, туда, куда уходили стволы сосен, утыкаясь в голубое небо. Не умирай, попросил он тогда молча, слезы стояли в горле. Не умирай. Пожалуйста. Это ошибка.
Налетел ветер, и верхушки сосен закачались в вышине.
Он начал раскачиваться, словно ветер налетел и здесь, внизу. Маленькое тельце было еще теплым. Он сидел и баюкал его, как своего медвежонка. Глупый кролик!
Зайцы, пожалуйста.
Он очнулся от грохота. Оказалось, он снова сидит, раскачиваясь, а стол уже завалился, бумаги рассыпались по комнате. Чернильница укатилась. Перо лежало в лужице чернильной крови.
Есть вещи, которые делают бессмысленными любые удачи. Любые завоевания.
Зайцы, я вас прошу.
Он опустился на колени и начал собирать рассыпавшиеся листки. Колено пронзила острая боль. Осколки. Чернильница недалеко улетела.
Он начал собирать их в ладонь.
Медвежонка больше не было. Закрыв глаза, он мог бы снова увидеть, как Маша взбирается на ствол поваленной сосны, а медвежата (четверо… их было четверо) в косых лучах солнца, пробивающего сверху, играют и взбираются вслед за матерью.
Утро. И больше этого нет.
Выстрел. Сорвавшаяся птица мечется испуганно.
Нет. Он открыл глаза. Поднял ладонь к лицу — внимательно рассмотрел. Кровь из вдавленного в ладонь осколка стекла смочила пальцы. Так же, как было с кроликом.
Он тогда держал на коленях теплые мохнатые тела и раскачивался. Зайцы, пожалуйста…
Зайцы, не надо. Теплый свет косо ложился на стволы сосен, на сухие оранжевые иглы.
…Баюкая своих медвежат.
Зайцы.
Не стреляйте.
Они выходили из леса, держа на весу дробовики. Наглые, смеющиеся. Стволы дымились.
Сосны раскачивались над его головой. Летали птицы.
Медведь в полной тишине смотрел, как растягивается и плывет перед ним картина леса. Длинные уши. Смех.
В следующее мгновение он почувствовал укол иголок между пальцем. И понял, что бежит. Сквозь выстрелы. Сквозь вспышки. Своим огромным, бесшумным трехсоткилограммовым весом разрезает действительность напополам.
Сквозь наглые улыбки. Сквозь кровь, кишки и тела. Пальцы погружаются в окровавленный мех.
Сквозь крики ужаса и сизый туман теплого воздуха из разорванных тел.
Зайцы, не надо.
Вы сами меня заставили. Я не хотел.
Очнувшись, он прошел в ванную, вытер пальцы одноразовыми салфетками, вытягивая их по одной из картонной коробки. Он комкал их и бросал в ведро, забранное пластиковым пакетом. Салфетки пахли перечной мятой и свежей горечью.
Закончив, посмотрел на себя в зеркало. Медведь, которому незачем жить, все равно остается медведем.
Вернувшись к столу, тщательно затер пятно чернил на ковре. Собрал осколки чернильницы. Салфетки кончились. Он вернулся в ванную, нашел еще одну упаковку салфеток, но открывать не стал. Оставил в полутьме на фаянсовой раковине. Вдруг придется повторить. Не хотелось бы пачкать кровью новенький кафель.
Вернулся к столу и сел.
Встал, подошел к шкапу, открыл и достал с полки новую чернильницу и новое перо. Принес на стол. Вернулся к шкапу и с треском распечатал пачку розовой толстой бумаги. Вынул несколько листов и принес на стол. Посидел. Обмакнул перо в чернила. Помедлил. Медленно, стараясь не капнуть чернилами на свежий лист, пахнущий лавандой и сухостью, аккуратно вывел:
Дорогие зайцы!
Пишу вам неожиданно…
БОЖЬИ ТВАРИ
(в соавторстве с Александром Резовым)
Я даже не успел ничего сообразить. Секунду назад профессор стоял, держа в руках карту, и своим обычным спокойным тоном объяснял, что осталось недолго, что дом вот-вот появится из тумана, и все, наконец, закончится. Его палец медленно путешествовал по расплывшимся линиям, останавливался, возвращался к исходной точке… Вдруг профессор резко изменился в лице, вместе с выдохом изо рта вырвалась густая струйка крови. Он качнулся, прижимая к животу проклятый кусок бумаги. Затем грузно упал на колени, обдав все вокруг серыми брызгами. На осточертевшей за эти дни черно-белой картинке появились первые цветные мазки, которые расползались и бледнели на темной поверхности воды.
Профессор еще мешком заваливался на бок, а Гредин уже направился ко мне. Высокая фигура в болоньевом плаще с натянутым до самых глаз капюшоном, в резиновых — выше колен — сапогах; с огромным рюкзаком за плечами, со слегой в руке. Почти точная копия меня, если бы не нож.
Он шел медленно, проваливаясь в вязкую жижу; я пятился, с ужасом оглядываясь — словно здесь, на болотах, за десятки километров от ближайшего жилья мне мог кто-то помочь. Липкий туман ложился на лицо, закрывал обзор; мне казалось, что я потерял фигуру из вида, что она появится за спиной, нанесет новый мазок на этот неблагодарный холст. Но туман на секунду рассеивался, Гредин появлялся невдалеке, хрипел, сплевывал, шел.
Тогда, повинуясь внезапному озарению, я скинул рюкзак, отчетливо понимая — без него мне не протянуть и пары дней; там еда, медикаменты, компас, моя карта — там вся оставшаяся жизнь; отшвырнул слегу и, развернувшись, бросился бежать.
В первые минуты показалось, что само болото восстало против меня. Передвигать ноги было трудно, и бег получался несуразным, карикатурным, как при замедленной съемке. Пуститься вплавь было бы куда проще. Упасть в бурую массу и грести руками, пропуская между пальцами тягучую слизь. Отплевываться, закрывать глаза…
Гредин вдруг возникал совсем рядом, хватал за шею, вонзал в спину нож, но потом выяснялось, что это ветки полусгнивших кустов зацепились за плащ, а недавний приятель кричит нечто вызывающе-обидное приглушенным в тумане голосом. «Чертаев, где же ты? Чертаев! Мы ведь почти у цели!», — летит вдогонку, а перед глазами стоят те двое, оставшиеся в лесу. Наверное, я тоже в чем-то виноват — недоглядел, не предупредил, испугался, в конце концов. Да и как там было не испугаться…
Яростное шипение заставило меня обернуться. Дрожащее красное облако летело через туман, оставляя за собой длинный извивающийся хвост. Оно пронеслось в нескольких метрах над моей головой и исчезло далеко впереди, превратившись в мутную красноватую дымку. Я что есть силы рванул к ближайшим кустам — нужно было успеть, пока Гредин не перезарядил ракетницу, — перебрался за них, захлюпал дальше, пригнувшись.
