Терри Пратчетт - Делай Деньги
— Да, золото обязательно должно быть, — присоединился мистер Извозчик.
Последовало общее бормотание согласия, и воодушевление Мойста резко упало.
— Но я думал, мы все согласились, что золото вам не нужно? — вообще-то, они не соглашались, но попробовать стоило.
— Ах, да, но оно должно быть где-нибудь, — заметил мистер Извозчик.
— Это делает банки достойными доверия, — сказал мистер Поулфорт таким тоном сокрушительной уверенности, которая была отличительным признаком самого знающего из созданий — Человека В Пабе.
— Но я думал, вы поняли, — сказал Мойст. — Вам не нужно золото!
— Все верно, сэр, все верно, — мягко сказал Поулфорт. — Пока оно там есть.
— Э, а вы случаем не знаете, зачем ему там быть? — спросил Мойст.
— Делает банки достойными доверия, — сказал Поулфорт, основываясь на убеждении, что истина усваивается благодаря повторению. И, судя по кивкам отовсюду, таково было мнение Улицы Десятого Яйца. Пока золото где-то было, банки были достойными доверия и все было нормально. Мойст от такой веры чувствовал себя униженным. Если золото где-то есть, точно также цапли перестанут есть лягушек. На самом же деле никакая сила не могла заставить банк быть достойным доверия, если он не хотел таким быть.
Но все равно, даже так, неплохое начало для первого дня. С этим можно работать.
Начался дождь, не проливной, но один из таких добротных дождей, в которых почти можно обойтись без зонта. Никакие кебы по Улице Десятого Яйца не ездили, но один стоял у обочины на Проигрышной Улице, с лошадью, склонившейся в упряжи, кучером, ссутулившемся в пальто и фонарями, мерцающими в сумраке. Поскольку дождь переходил в капательно-промокательную стадию, то вид кеба для промокших ног был в самый раз.
Мойст поторопился к нему, забрался внутрь, и голос во мраке произнес:
— Добрый вечер, мистер Липовиг. Как приятно с вами наконец-то встретиться. Я Пупси. Уверена, мы станем друзьями…
— А знаешь, это было здорово, — произнес Сержант Стражи Колон, когда фигура Мойста фон Липовига скрылась за углом, продолжая набирать скорость. — Он вылетел прямо через окно кеба, не задев края, наскочил на того подкрадывающегося парня, я еще подумал, очень хорошо прокатился, когда приземлялся, и все это время не выпускал собаку. Не удивлюсь, что он раньше уже такое делал. Но, тем не менее, в целом я должен его упрекнуть.
— Первый же кеб, — согласился капрал Ноббс, покачав головой. — О боже, о боже, о боже. Не подумал бы, что такой человек, как он, на этом даст маху.
— Вот и я в точности того же мнения, — отозвался Колон. — Когда знаешь, что у тебя есть враги по-крупному, никогда, никогда не залезай в первый же кеб. Закон жизни. Даже то, что под камнями живет, это знает.
Они понаблюдали, как ранее подкрадывающийся человек мрачно подбирал остатки своего иконографа, пока Пуччи орала на него из кареты.
— Готов поспорить, что когда придумали первый кеб, никто не посмел в него сесть, а, сержант? — радостно заметил Нобби. — Спорим, что кучер первого кеба каждую ночь возвращался, помирая с голоду от того, что все этот закон знают, да?
— Да нет, Нобби, с людьми, у которых нет врагов по-крупному, все будет нормально. Теперь пойдем и отчитаемся.
— Что это вообще значит, „по-крупному“, — проворчал Нобби, когда они направились к зданию Стражи на Требушной Улице и к верной перспективе чашечки горячего сладкого чая.
— Это значит крупные враги, Нобби. Очевидно же, как нос на лице. Особенно твой.
— Ну, она крупная девочка, эта Пупси Щедрая.
— И скверно иметь таких врагов, как эта семейка, — высказал мнение Колон. — Каковы ставки?
— Ставки, сержант? — невинно спросил Нобби.
— Да ведь это же ты их собираешь, Нобби. Ты всегда их собираешь.
— Не могу никого привлечь, сержант. Предрешенный исход, — пожаловался Нобби.
— А, ну да. Разумно. Липовига к воскресенью найдут обведенным мелом?
— Нет, сержант. Все думают, что он победит.
Мойст проснулся в большой мягкой кровати и подавил крик.
Пупси! А-а-а-а! И в состоянии, которое склонны деликатно называть „дезабилье“. Ему всегда было интересно, как выглядит дезабилье, но он никак не ожидал увидеть его так много за раз. Даже теперь некоторые из его клеток памяти все еще пытались умереть.
Но он не был бы Мойстом фон Липовигом, если бы определенный запас беззаботности не объявился залечить раны. В конце концов, он вывернулся. О да. Это было не первое окно, в которое Мойсту приходилось выпрыгивать. И яростный крик Пупси был почти таким же громким, как треск упавшего на булыжники иконографа того типа. Старая ловушка с наживкой на сладкое. Ха. Но он уже очень давно не делал чего-то нелегального, чтобы поддерживать разум в должной форме циничной предосторожности. Год назад он бы не заскочил в первый же кеб, это уж точно. Хотя, если поразмыслить, только очень странные люди способны подумать, что его может привлечь Пупси Роскошь; он не мог представить, чтобы такому поверили в суде.
Мойст встал, оделся и с надеждой прислушался, нет ли признаков жизни на кухне. Признав их отсутствие, он сделал себе черный кофе.
Вооружившись им, Мойст прошел в кабинет, где в своем ящике дремал мистер Непоседа, и на столе лежала обвиняюще черная шляпа.
Ах да, он же собирался кое-что с ней сделать, не так ли?
Мойст достал из кармана пузырек с клеем — из числа таких удобных, с кисточкой на крышке — и после аккуратного размазывания стал наклеивать сверкающие хлопья как можно ровнее.
Он все еще был поглощен этим занятием, когда в зоне его видимости, подобно солнечному затмению, вырисовалась Глэдис, держа то, что оказалось беконно-яичным сэндвичем длиной в полметра и толщиной в пару миллиметров. Еще она принесла ему копию Таймс.
Мойст простонал. Опять он попал на переднюю страницу. Ему это очень часто удавалось. Это все из-за его атлетического языка, который сбегал от него каждый раз при виде блокнота.
Э… Он еще и на вторую страницу попал. О, и в колонку редактора. Да чтоб его, даже на политическую карикатуру, которые никогда не были смешными.
Первый Мальчишка: „Почему Анк-Морпорк не как необитаемый остров?“
Второй Мальчишка: „Потому что когда ты на необитаемом острове, тя не могут укусить акулы!“
Уморительно.
Его рассеянный взгляд вернулся к заметке редактора. Вот они-то, напротив, часто бывали забавными, потому что исходили из предположения, что мир был бы лучшим местом, управляй им журналисты. Они были… Что? Что это?
Время обдумать немыслимое… ветер перемен наконец-то подул в погребах… несомненный успех новой Почтовой Службы… марки уже де-факто являются валютой… свежие идеи необходимы… молодежь у руля…
Молодежь у руля? Это от Уильяма-то де Слова, которому было почти столько же, сколько и Мойсту, но который писал такие заметки, как будто у него зад набит твидом?
Иногда за всей громоздкостью было сложно сказать, что именно думал де Слов по поводу чего угодно, но здесь сквозь клубящийся туман многосложных слов, кажется, в Таймс думали, что Мойст фон Липвиг, в общем и целом, учитывая все, сложив одно к другому, сопоставив все факты, был, возможно, нужным человеком в нужном месте.
Мойст понял, что Глэдис стоит за его спиной, когда заметил красный свет, отразившийся от меди на столе.
— Вы Очень Напряжены, Мистер Липовиг, — сказала она.
— Да, точно, — ответил Мойст, снова прочитывая статью. Боги, этот человек и впрямь писал так, будто высекал буквы в камне.
— В „Журнале Самых Что Ни На Есть Леди“ Была Интересная Статья Про Массаж, — продолжила Глэдис. Потом Мойст думал, что, наверное, надо было распознать нотку надежды в ее голосе. Но тогда он думал: не просто высекал, но с очень большими засечками.
— Они Очень Хорошо Снимают Напряжение, Вызванное Суматохой Современной Жизни, — настаивала Глэдис.
— Ну, мы такого точно не хотим, — ответил Мойст, и внезапно все потемнело.
Странным было то, размышлял он, когда Пегги и Эймсберри привели его в себя и вправили кости туда, где они должны быть, что он действительно чувствовал себя намного лучше. Может, в этом и был смысл. Может, ужасная раскаленная боль нужна была для того, чтобы показать, что есть в мире вещи намного хуже, чем случающиеся время от времени побаливания.
— Я Прошу Прощения, — сокрушалась Глэдис. — Я Не Знала, Что Так Случится. В Журнале Говорилось, Что Адресат Испытает Восхитительный Фриссон.
— Не думаю, что это означает способность увидеть собственные глазные яблоки, — заметил, потирая шею, Мойст. Глаза Глэдис засветились так ярко, что ему пришлось добавить: — Хотя сейчас я намного лучше себя чувствую. Так приятно смотреть вниз и не видеть своих пяток.
— Не слушай его, не так все плохо было, — с сестринской солидарностью вмешалась Пегги. — Мужчины всегда поднимают большой шум из-за крошечной царапины.
