Оберон Ману - Илларион – неправильный эльф (СИ)
Так вот.
Во-первых, мы может значительно усилить твою помощь. Во-вторых, это может тебе пригодиться, лично. Видишь ли, есть версия, что в открытой системе неодушевлённые во втором смысле попросту не выживут. Короче, если согласишься, надо вырастить в тебе орган инженерного тела, отвечающий за всеобщность. Душа во втором смысле, если попросту.
Что в этом хорошего? Ты сможешь ощущать себя, как часть вселенной, а вселенную — как продолжение себя. Ну, со временем. Ты сможешь почувствовать общность с другими одушевлёнными. Ощущать их боль или счастье как свои собственные. Ты сможешь лучше понимать окружающий мир. Лучше в нём ориентироваться. По мере одушевления появляются возможности всякие разные. Например, возможность ощущать, а потом и видеть ауру собеседника. Ты сможешь просто видеть — честен он с тобой или хочет обмануть. Много плюшек, короче.
Разум = функция души во втором смысле. Ум = функция тела и только тела.
Пять из ста разумны, остальные — умны. Им пох на всех, кроме себя.
Ладно.
Недостатки? Да по той же причине. Ощущать чужие боль и счастье в наше время сложно. Слишком много боли. Ныне мы все находимся на переломе бытия. Системный кризис цивилизации мёртвого существования, основанной на Лжи и Насилии, — подходит к концу. Общая сумма накопившихся напряжений неминуемо выльется в ту или иную форму кризиса. Воистину Закулисным интересно, чтобы началась война всех против всех, это идеальный способ Жатвы. Нам, Живым, было бы интересно всеобщее раскаяние, но на это надежды нет. Слишком много банальных биороботов, живущих по преданию, рассуждающих по авторитету. Слишком много тех, кто успел стать демоном.
Демон = существо, существующее во имя своё, рассматривающее всех окружающих как свою законную добычу и находящееся в наркотической зависимости от постоянного притока извне некробиотической энергии. Волнового излучения боли, страдания, смерти.
Начальник в офисе, устраивающий регулярный разнос сотрудников по утрам. Зубной врач, полицай, продавец бодяжных продуктов, уголовник, — много их, ибо имя им легион.
У вас там тоже заражены демонизмом, ты в том числе.
Да, это излечимо. Но только в случае собственных усилий. Одушевление и раздушевление — вещи сугубо индивидуальные. Происходят осознанно. Ребёнок в песочнице отнимает чужую игрушку. Ограбленный плачет, это неприятно, но эту неприятность можно преодолеть. Если побить плачущего. Ведь отобравший испытывает неудобство от его плача. Пусть не сознает механизма происходящего, но сам факт-то — налицо. И тогда ребёнок — грабитель изгоняет ограбленного из песочницы. Это — тренировка в отказе от души во втором смысле. Неодушевлённым быть выгодно. Тебя не трогает чужая боль. Тренирующиеся на демона растут в своём демонизме. И все рассказы про «слезинку ребёнка» они начинают использовать, Наслаждаясь Ложью.
Одушевляться же можно, начиная заботиться о другом.
— О ком? — спрашиваю.
— Да вот хотя бы о ней, — говорит он.
И указывает на зелёную
Я с сомнением смотрю на неё же.
Она вскидывается и начинает смотреть на нас, переводя глаза с него на меня и обратно. Явно поняла, что разговор зашёл о ней.
— Ну и как мне это делать? — с сомнением спрашиваю я.
— Шоколад — помнишь? — и шоколадку показывает.
— Да! — восклицаю и облизываюсь.
— Хочешь?
Спрашивает!
— Конечно, хочу!
Он протягивает мне плитку и говорит, не отпуская, когда моя рука уже тянет лакомство.
— Поделись с ней. Отдай половину.
И смотрит на меня. И все они, местные, на меня смотрят.
Я сглатываю слюну. Не хочется… целая шоколадка — это больше, чем половина. Жалко отдавать. Но если представить дело так, что я меняю половину сладкого на появление души… Я с сомнением смотрю на командира. Тот понимает мои сомнения и говорит:
— Нет, с одной шоколадки ты душу себе не наработаешь. Этот процесс должен быть постоянным.
— Что? — восклицаю. — Мне ей каждую напополам делить?
Трое по ту сторону костра закрывают низ лица руками, опускают глаза и начинают дрожать плечами. Чего это они?
— Ну, не только это, — серьезно отвечает командир. — Но с этого проще начать. Давай.
Я вздыхаю, скрепя сердце ломаю шоколадку напополам и чуть подрагивающей рукой протягиваю половину в её сторону.
— На, — говорю.
Она смотрит настороженно и брать не спешит. Пожимаю плечами и начинаю аккуратно жевать ту половину, что в другой руке. Она смотрит, потом осторожно берёт протягиваемое ей, нюхает, лижет, а потом засовывает в рот и старательно жуёт, зажмурившись и пуская пузыри изо рта. И вот так вот мы сидим и едим, значит. Ну, съели. Смотрю на командира, спрашиваю:
— А теперь — что?
— Попробуй ей улыбнуться.
— А это как? — интересуюсь.
— Вот так, — говорит он и показывает. Улыбается, значит.
Вот как называется эта странная гримаса! Улыбка!
— И зачем мне это делать? — спрашиваю.
— Ну-у, — пожимает плечами уже он. — Когда человеку хорошо, он улыбается. Это внешнее проявление того, что человеку хорошо. Тут существуют взаимосвязь эмоции и физиологии. Если человеку плохо, он силой удерживает на своём лице улыбку, и через какое-то время ему становится если и не хорошо, то и не так плохо, как раньше. К тому же улыбка, если она идёт от сердца, — это как бы знак собеседнику. Что твои намерения по отношению к нему не несут злобы и насилия в его адрес.
Улыбка — это предложение дружбы. Дружба — это тренировка в одушевлённости. Когда ты делаешь кому-то хорошо, потому что его счастье ты начинаешь воспринимать как своё. Сильная дружба между самцом и самкой называют словом «любовь». Правда, ныне слово испохабили. Например, им называют акт анилингуса, оно же разъет. Не будем подробности…
У вас, у тёмных эльфов, что, никто никогда не улыбается?
— Никто, — говорю.
— А ты — попробуй, — предлагает он.
Самка по ту сторону костра раскрывает маленькое карманное зеркальце и подсовывает мне, чтобы я видел, что у меня получается.
У меня же не получается ничего. Нет, гримасы — да, гримасы получаются. Но это явно не улыбка. Засовываю пальцы в рот, чтобы растянуть губы в стороны. Свет! Как же я про когти-то — забыл! Чуть рот не порезал.
Наклоняю взгляд, ищу пару веточек. Нахожу, своими когтями зачищаю их от коры. Засовываю в рот. Аккуратно растягиваю губы в стороны. Теперь их надо немного повернуть вверх. Вижу в зеркальце своё нахмуренное от усилий лицо и сосредоточенный взгляд. Надо стараться, надо стараться… Командир плохого не посоветует. Командир даёт мне новое умение, и это умение поможет мне спасти мою жизнь, когда его Великое Изменение затронет мир поглубже. Я стараюсь. Я честно и усердно стараюсь.
Тогда, на тот конкретный момент, — я ещё — совсем-совсем — не умел улыбаться.
ЭПИЛОГ
Сколько прошло времени? Не считал, если честно.
Изменений было — много. Всё даже не перечислю.
Нет, Мать Пауков всё ещё без сознания. Находится в Храме. Под постоянным контролем жриц. Им сказали, что она борется с Духом Леса. И это, кстати, правда. Борьба внутри себя. Одна половина стремится уничтожить вторую. Но жрицам командир это не говорил. Наверное, так правильно. Меня регулярно привлекают к попыткам связаться с личностью Матери Пауков. Иногда это удаётся, но очень, очень не на долго. Богиня подтверждает факт своей битвы с Духом Леса. Мы стараемся дать ей сил. Жертвоприношения не применяем. Командир объяснил жрицам, что Дух способен эту энергию — перехватить. Объяснял про душу во втором смысле. Не поняли. Ну ещё бы! Помогать другим — это у нас делали только некоторые отцы, тайно помогавшие своим сыновьям. Вот их-то и привлекли, когда кто-то из жриц вспомнил про данный факт.
Помогло. Не очень, но помогло. Сама сказала во время одного из последних сеансов связи.
Теперь случилось небывалое. Воины в Храме. Постоянно.
Жрицы поумнее принимают. Поглупее — уже закончились.
Командир своим твёрдым светом из глаз — раз! — и закончились.
А воины? А что — воины? Воинами командует Матрона Дома. Свято место пусто не бывает, как выражается командир. Новые Матроны всё понимают и принимают. Сквозь зубы, если честно, но, как опять же выражается командир: худой мир лучше доброй ссоры.
На штыках сидеть неудобно, — говаривает командир. Если учесть, что штык это что-то вроде кинжала, то да, неудобно. В смысле — на одном насилии повелевать — надо быть очень, очень насильственным и неуязвимым.
Поэтому, как опять же говорит он, да и его спутники: политика кнута и пряника, и только так. Кнут — понятно. А вот пряник… Из Подземелья ушёл голод. И этого достаточно, чтобы самые жрицеватые жрицы (забавный язык загрузила в меня Мать Пауков! Столько возможностей!!), — стискивали зубы и держали лицо. А то мигом замена найдётся.
