Кир Булычев - Похищение чародея
— Кончай баланду, — сказал парень высоким голосом. — Закурить лучше дай.
— Фамилия? — спросил Колобок. — Имя?
— Я ж говорил. А сейчас прошу по-человечески: дай закурить.
— Развяжи ему руки.
Парень потер онемевшие кисти и взял «Шипку» у Симео-нова.
— Теперь говорить будешь?
— А чего говорить? Все и так знаете.
— Начнем сначала. Некоторые тут наши товарищи еще не все слышали. Как зовут тебя? Ну!
— Про Зою Космодемьянскую слышали, белые сволочи? — спросил пленный.
— Ладно, больше тебя слышали. И про Павлика Морозова, и про генерала Карбышева. А ты Ефимов Владислав, 1948 года рождения, проживаешь на Второй линии Васильевского острова. А если дальше все не расскажешь, морду набьем.
Колобок говорил серьезно, и парню это не понравилось.
— Не имеете права, — сказал он. — Сейчас не война, и вы не милиция.
— Что делал в Эрмитаже?
— Ничего.
— А ну-ка, Симеонов, покажи ему свою дуру.
Симеонов полез в обширный карман галифе и извлек оттуда злодейского вида пистолет времен Войны за испанское наследство.
— Мы тут шуток шутить не собираемся. И в милицию тебя сдавать не будем. Некогда. Так что отвечай: зачем в Эрмитаж пробрался?
Парень покосился на пистолет, затянулся и сказал:
— В разведке был.
— Вот так-то лучше. Кто послал?
— Ребята.
— Какие?
— Да чего вам говорить, все равно не знаете их. Ну, Колька Косой.
— И что узнать ты должен был?
— Я вам скажу, свои пришьют.
— Не пришьют. А не скажешь, мы пришьем. Сейчас у нас здесь действуют законы военного времени. Ты не смотри, что мы в юнкеров переодеты. Мы такие же советские люди, как и ты, только посознательней тебя. Отвечай, гад, пожалеешь.
И в голосе Колобка прозвучало настолько твердое убеждение в том, что пленный обязательно пожалеет, что парень опустил глаза вниз и спросил:
— А пытать будете?
— Пока без пыток обойдемся. А если будешь упрямиться…
— Ладно, скажу! Только чтоб наши не узнали. Послали меня на разведку, чтобы узнать, какие еще входы есть, чтобы не охранялись.
— Зачем?
— А нам сказали, что, когда Зимний возьмем, можно будет почистить. Как Суворов. Три дня на разграбление, молодые соколы. Вот мы и решили узнать, как скорей других к дворцу прорваться. Чтобы первыми. Тут, еще сказали, и бабы будут.
При последних словах пленного Зося вздрогнула. Ей все еще казалось, что происходит какая-то ошибка, недоразумение. Все выяснится, и этого милого юношу отпустят к маме…
— Какие бабы? — спросила Зося и не узнала своего голоса.
— Да такие, как ты, чтобы побаловаться. Ведь штурм же.
— Это же безобразие! Срочно нужно позвонить!
— Обсудим потом. Сядь, Зося, не мешай допрос кончить.
Зося огляделась. Лица юнкеров были серьезными. Никто не собирался шутить.
«Как же так, — думала Зося, — как же это может случиться на пятидесятом году советской власти, когда наш народ уже настолько воспитан и сознателен?»
— Давай дальше, выкладывай.
— А что выкладывать? Как я пробрался, меня ваши и взяли. Узнали. Бабка какая-то вредная, уборщица: «Ты, — говорит, — что делаешь?» Ну, я рванул по коридору, в каменный ящик спрятался, а там мертвяк лежит. Я дал голосу, меня и взяли.
— Ясно. И многие так думают, как ты?
— Да, считай, многие, — сказал парень. — А то чего бы мне спешить в разведку идти?
Парня увели.
— Теперь я хочу вам одну штуку показать, — сказал Колобок. — За мной!
У небольшого окна, выходящего в сквер у правого торца, Колобок остановился. В комнате не горел свет, и отблески прожекторов позволяли разглядеть то, что творилось на улице. Темные фигуры перебегали от дерева к дереву, устраиваясь в засадах поближе к боковому фасаду.
— Сюда, поближе, — сказал Колобок. — Видите?
Часть стекла была аккуратно вырезана и чудом держалась в раме.
9Матросы завинчивали последние болты — крепили орудия к палубе. Кран подавал на борт тюки с листовками и бенгальскими огнями. «Аврора» выходила в Неву через час.
Капитан, из бывших особистов, сухой недоверчивый человек в больших круглых очках, вызвал к себе председателя судового комитета Грушева.
— Неприятно мне с вами разговаривать, — сказал он откровенно. — Всю жизнь я других драл, а пройдет каких-нибудь часа два, и меня самого возьмут как контрреволюционера.
— Ничего, — успокоил его Грушев. — Ради революции можно и пострадать. Дурного мы вам не сделаем. А как кинооператоры и журналистская сволочь отойдут подальше, отпустим.
Последний тюк с листовками Декрета о земле опустился на броневую палубу.
— Снаряды привезли? — спросил Грушев у капитана.
— Все сделано.
— Где лот и причиндалы?
— В шлюпке, все приготовлено. Как только выйдем к Балтийскому заводу, созовем судовой комитет, и я… — тут капитан сдержанно вздохнул, — тут я откажусь вести крейсер дальше. Под предлогом мелководья. И тогда вам придется на шлюпке выйти лотом промерить, вернуться и сообщить команде, что я… ну, в общем, что я антисоветский элемент.
— Контра, — вежливо поправил капитана Грушев.
— Эта самая. Вы в шлюпку сядете, плащ не забудьте — дождик.
— Нельзя — с вертолета телекамеры будут снимать.
«Аврора» дала длинный сигнал. На клотик вполз красный флаг. Крейсер восстал.
Прогулочный трамвай с интуристами некоторое время следовал за легендарным крейсером вверх по Неве, потом отстал — туристов повезли осматривать Кировский стадион.
Грушев заглянул в каптерку — взял у артельщика пачку сигарет. Он волновался. Тут же разодрал пачку и закурил. Именно в этот момент в каптерку ворвался матрос и крикнул, как положено:
— Измена! Капитан, мать его, не хочет дальше крейсер вести!
Грушев молнией взлетел на мостик. Капитан стоял, полузакрыв глаза, и рука его твердо лежала на машинном телеграфе. Стрелка телеграфа замерла на «самом малом».
— Что делаешь, капитан? — входя в роль, закричал Грушев. — Что делаешь, сволочь? Там наши товарищи гибнут!
От неожиданной ярости Грушева на мостике наступила гробовая тишина. И все услышали, как со стороны города доносятся частые выстрелы.
— Не могу, — ответил капитан. — Не могу быть предателем. Ведите крейсер. Глубины должны быть нормальными. Я вам как ветеран партии обещаю.
Грушев сделал вид, что не расслышал этого малодушного монолога.
— Сам пойду на шлюпке, — сказал он. — Промерим глубины. Судовой комитет берет власть в свои руки.
— Да я сам согласен, — упорствовал капитан. — Я же член партии с двадцать девятого года!
— Дура! — прошептал Грушев, когда матросы уводили капитана. — Дура, тебя же не посадят.
— Это как знать, — ответил капитан.
Телевизионный глазок, спрятанный в углу штурманской, неуверенно замигал. В эти минуты передача с «Авроры» была прервана.
Грушев молодецки вскочил в шлюпку. Гребцы уже сидели на банках и только ждали сигнала, чтобы рвануться вверх по течению.
— Вперед! — сказал Грушев. — Умрем, но исторический залп произведем!
Вертолет телевидения спустился совсем низко и снимал Грушева крупным планом.
— Лот давайте, — сказал Грушев. — Лот где?
— А черт его знает! — растерянно произнес рулевой. — Вроде только что здесь был.
— Что-о-о?
— Не знаю. Может, забыли в суматохе.
— Так как же мы промеры сделаем?
— А вы не волнуйтесь, товарищ Грушев, — сказал один из гребцов. Грушев его знал в лицо — гребец работал в районном отделе комитета. — Мы же так, для видимости…
— Точно, — добавил рулевой. — Сделайте вид, что опускаете. Только поскорее — с вертолета вроде бы машут. Им все равно в дожде не разглядеть.
Грушев наклонился над бортом и сделал вид, что опускает в воду веревку. Он не знал, каким бывает лот, но вернее всего — это и есть веревка. Серые волны плескались у самой руки. Над Ленинградом поднималось дождливое утро — седьмого ноября 1967 года.
— Ну, хватит, что ли?
— Хватит, — согласился Грушев. Его вдруг охватило разочарование. Главная часть роли была уже сыграна. В дальнейших событиях ему отводилась подчиненная роль. Для Грушева праздник кончился. Но секретарь райкома умел держать себя в руках.
— Заворачивай, — сказал он. — Пошли к Зимнему.
Через пять минут шлюпка причалила к борту. Машины крейсера заурчали, и он двинулся вверх по реке. Еще через пять-десять метров он сел на мель.
10Заседание Временного правительства прервалось под утро. Керенский снял парик и вышел в коридор, вытирая им лоб. Свет юпитеров в зале заседаний был неприятен не только яркостью, но и тем, что превращал зал в баню.
Министры поспешили вниз, в буфет, операторы выключили свет и отвезли камеры по углам, а затем отправились по домам.
