Сергей Фокин - Адские врата
Вскоре что-то в доме громыхнуло, будто посуда разбилась.
— Можно идти, она вернулась.
Не стал уточнять Никола, где Матрёна умудрилась побывать, если никто в калитку не входил и не выходил. Скидку сделал на то, что от страха у нечистого поджилки тряслись — может, и с мозгами сделалось плохо.
Постучали в дверь каким-то хитрым образом: видимо, чёрт знал условный сигнал. Правда, старуха встретила их весьма необычно: ещё в сенях разразилась отборным матом. Пробубнила, что носит тут всяких, по ночам спать не дают, а сама, когда открыла дверь, даже и ко сну подготовлена не была: передник на ней висел грязный да закопчённый, точно от печи она только что отошла.
— Бабка Матрёна, не обессудь и не сердись. Это я, кузнец Никола. Со мной жена моя Оксана и ещё один… его ты, говорят, тоже хорошо знаешь.
Подняла старуха фонарь повыше — и увидела чёрта. Тот скроил жалобную мину — виноват, мол. Матрёна ещё раз смачно ругнулась и прошла в дом, так ничего и не сказав. Похоже, это было с её стороны приглашением.
Вошли они следом, и Никола почувствовал, что пахнет серой и гарью.
— Дымоход, у тебя, похоже, засорился, — сказал миролюбиво, стараясь расположить старуху к себе. — Тяга плохая.
— Знаю, — отозвалась та, направившись к комоду, на котором стояли горшочки разной величины, стаканчики с цветными жидкостями и пара горящих свечей. Света в гостиной хватало, и те явно были зажжены для других целей.
Пока хозяйка неторопливо разбирала посуду, Никола придвинулся ближе к скамье, стоящей возле стола, и присел на её край, дав знак Оксане садиться рядом. Чёрт, чей хвост так и не выпускали из мозолистых рук, принужден был расположиться прямо на полу. Заметив это краем глаза, хмыкнула старуха и покачала головой, точно с осуждением.
Она занималась своими делами достаточно долго, но кузнец не решился напомнить о себе. Когда, наконец, та угомонилась и подошла ближе, то первым делом посмотрела внимательно на девушку, сидящую с непроницаемым лицом. Пробормотала что-то, потом придвинулась к чёрту, буркнула себе под нос очередные ругательства, покрутила у виска и произнесла с ядовитой хрипотцой:
— Неудачник, как есть неудачник! Сколько раз я тебе говорила — не задирайся на сильных, довольствуйся малым. Вот она, зависть!
Чёрт не оправдывался, потому что шкурой ощущал, как потешаются сейчас над ним все знакомые в аду — особо те, которые сделали ставки против. Слова старухи не могли уже сделать ему горше.
— Смотрю, ты не трусливого десятка! — Обернувшись к Николе, продолжила Матрёна. — Не каждый решится противиться нечистой силе. Тем более, одолеть её — это, почитай, подвиг для обычного человека. Почто пришёл тогда?
— Дорогу ищу в ад.
Она будто не удивилась нисколько.
— Думаешь, там тебя ждут?
— Ждут. Дети. Вот он украл. А сам туда провести не может. Говорит, не положено по штатному расписанию…
Матрёна снова перевела взгляд на пуще понурившегося чёрта и кивнула:
— Ну, дело хорошее. Только вот знаешь ли ты моё правило, хлопец?
— Какое? — скорее почувствовал, чем подумал кузнец, что слова хозяйки ничего хорошего ему не обещают.
— Не делаю я никогда за просто так. Всегда беру плату определённую, и не каждому она нравится.
— Что же это за плата такая? — насупился Никола.
— Разная. Последнее время годами жизни интересуюсь. — Старуха ответила веско, словно гвоздь по саму шляпку в доску заколотила с одного удара. — Те, которые человек мог бы прожить, да добровольно мне передаёт в полноправное пользование. А за это получает то, что обычными средствами добиться не может.
— Сколько же ты хочешь? — спросил кузнец, огорошенный словами хозяйки. Всё больше вживаясь в атмосферу волшебства, он уже не задавался вопросом, как это возможно сделать. Если Матрёна говорит, значит, может.
И мелькнула ещё одна мысль: всем от простого человека прибыли поиметь хочется, а самому ему сплошной убыток. Что нечисть сейчас, что жульё разное да кровопийцы-капиталисты в недалёком прошлом — похоже, одного поля ягодки.
— За такое двадцать лет, не меньше. — Та подняла палец для значимости. — Если думаешь, что много — ищи дуру, которая тебя слушать станет.
Задумался Никола, а внутри снова закипает всё. Куда же ему деваться?
— Если свои отдавать не хочешь, можем на жену твою договориться. Мне всё равно, чьи они будут. Тем более, — старуха гадко хихикнула, — покуда ей что воля, что неволя — всё едино. В самый раз моментом воспользоваться!
— Что ты говоришь, бабка Матрёна? — возмутился кузнец. — Разве можно человека обманывать, судьбой его играть?
Захохотала старуха так, что даже слёзы у неё на глазах появились. Затряслась вся, будто задом по стиральной доске проехала. Утёрлась потом краешком платка, головой покачала и произнесла с придыхом:
— Насмешил ты меня, Никола. Давненько так не веселилась… Такой же наивный, как и везучий. Не буду с толку сбивать, это больше по его части, — она кивнула на чёрта, поднявшего было с надеждой голову. — Цену мою ты слышал, решай сам.
— Решил уже. Согласен. — Кузнец в порыве так дёрнул рукой, что хвост, обёрнутый вокруг неё, едва выдержал. Чёрт пискнул, но, заметив суровый взгляд старухи, зажал себе рот рукой и притих.
— Тогда пойдём в курятник. Такие вещи лучше делать там.
Хозяйка вытащила из ящика комода небрежно завёрнутую в тряпицу вещь, напоминающую череп младенца, и склянку с фиолетовой жидкостью, потом двинулась к выходу первой. Остальные отправились за нею в прежнем порядке.
Возле дверей взяла Матрёна с серванта керосиновую лампу, и нырнула в темноту проёма.
Куры уже спали, иногда тревожно встряхивая крыльями и издавая негромкие звуки. Петух, закудахтав, узнал хозяйку, успокоился и спрятал голову под крылом, чтобы не мешал свет. Насест был полон, но старуха обошла его стороной, и направилась в угол. Низкий потолок нависал над всем пространством курятника, однако стоять в полный рост кузнецу оказалось несложно.
— Думаю, сейчас тебе будет немного странно видеть, что я стану делать, — сообщила Матрёна, обращаясь к Николе.
— Я уже всякого насмотрелся за эти дни, — ответил тот. — Потерплю.
— Мне, кстати, никакого договора не нужно, я работаю под честное слово, — пояснила старуха. — Совершаю свою часть, ты принимаешь работу — и мы быстро всё заканчиваем. Выпьешь из этой бутылочки, — она чуть приподняла склянку. — Даже не почувствуешь ничего.
— А если нет у меня впереди такого количества лет? — на всякий случай спросил кузнец.
— Тогда возьму, сколько есть, не обессудь. Оставлю пару месяцев — и довольно. Возражай, пока возможность есть.
Покачал Никола головой: если уж решился, нечего мешкать. Всё лучше, чем душу закладывать. Отмашку дал старухе, и та начала в транс входить.
Сначала лицо её посерело, потом позеленело, глаза выкатились из орбит, губы стали трястись и бормотать что-то нечленораздельное. Жуть просто! Такого даже в старых фильмах ужасов не показывали. Голливудская братия заплакала бы от досады, достанься ей плёнка с видеозаписью. Но это оказались только цветочки. Через пару минут закружилась ведьма по комнате, волосы распустила, и те начали развеваться, подобно мочалке — смешно и страшно одновременно. И выть начала, да с каждым мгновением всё громче. Бегает по кругу и рычит, как зверь лесной. Куры, наверно, привычные ко всему — даже не шелохнутся лишний раз, чтобы хозяйку не отвлекать. Чёрт с Оксаной тоже молчат, а вот кузнецу не по себе стало. Действительно, такого он ещё не видел.
Между тем завизжала Матрёна, потом как бросится к Николе с загнутыми крючком пальцами — тут уж не выдержал мужик, сам закричал во весь голос. И такой ужасный хор вышел, что взвизгнула даже Оксана, на мгновение пробудившись от своего забытья. Куры дружно зашлись кудахтаньем, а чёрт — тот просто затаился, посматривая сквозь зажмуренные веки то правым, то левым глазом.
Впрочем, судя по тому, что старая ведьма снова отскочила в угол, всё шло, как и задумано. И вполне вероятно, что закончилось бы для кузнеца драматически, но… В этот момент случилось непредвиденное. Наверху, на потолке, послышался шум, возня, потом хрип, перешедший в трехэтажные ругательства. Пара досок выгнулись дугой, с треском лопнули, и оттуда в облаке мелких соломинок, опилок и пыли свалился отец Савелий собственной персоной.
Был он одет, супротив обычного, в рясу поповскую, на шее имел огромный серебряный крест, а в руках, точно бомбы с зажигательной смесью, держал две наполненные бутыли. Лицо его, присыпанное мусором, выглядело точно неживое — ни дать ни взять американский янки после линчевания. Зато через эту маску просвечивали два ярких огня — глаза, горящие героическим пламенем.
— Никола! — возопил Савелий, повалившись на пол и изо всех сил пытаясь подняться. — Я иду на помощь! Держись!.. Я уже близко… Не робей, православные! Свят, свят, свят…
