Альберт Иванов - Летучий голландец, или Причуды водолаза Ураганова
Вообще столица выглядит бедновато в отличие от соседних вылизанных, свежеокрашенных приморских городков для туристов, приезжающих покататься, стоя на досках, по тугим волнам океанского прибоя.
Об этом мы и говорили с одним американским матросом в портовом кабачке, где телевизор подвешен прямо над входом, а в глубине режутся в карты. Я сидел за чашечкой кофе, американец — за стаканом джина со льдом. Джон, по-нашему Иван, между прочим, рассказал мне поразительную историю. Подобную даже я впервые слышал! Сам он из простой рабочей семьи. Много лет назад, во вьетнамскую войну, дезертировал из армии агрессора (сознательный человек!) и сначала скрывался здесь, в Лиссабоне, куда его занесла нелегкая судьба на попутных пароходах. Парень он крепкий, умеет руками работать, а не только головой: то грузчиком, то рыбаком, то сборщиком фруктов исколесил нею страну. А напоследок устроился на мысе Рока, недалеко от Лиссабона, — ходил и продавал приезжим гербовые свидетельства, два доллара за штуку, о том, что — имярек — сподобился побывать на самой западной точке Европы. Работал он на хозяина лавочки, торгующей, помимо тщеславных свидетельств, открытками и прочей бумажной чепухой для туристов.
Жил он, конечно, не в гостинице, а в одном старом заброшенном форте, подвесив себе гамак под стропилами уцелевшего куска крыши. Когда по ночам листы железа гремели над головой, ему порой казалось — опять звучит канонада, и Джон вскакивал с ужасной мыслью, что вновь очутился во вьетнамском окопе. «Слава тебе, господи!» — успокаивался он и снова засыпал.
Местные жители считали его чокнутым. Обросший, как хиппи, вечно босиком, он был под стать своему заброшенному жилью, которое избегали крестьяне-издольщики из-за дурной славы. Местечко действительно было мрачным. Каменный форт простирался и в ширину и в глубину запутанной сетью полуобвалившихся подземных ходов вплоть до выхода к морю. По двум этажам, врываясь сквозь бойницы и разбитые проемы окон, завывая, шастал морской ветер, и там, куда он постоянно бил, отложилась на перегородках соль…
Но после войны в тропиках Джон считал эти каменные джунгли райским уголком. Сюда никто не совался, хотя бы из боязни запросто сломать ногу даже ясным днем, и это вполне устраивало Джона. Он вообще держался подальше от местного люда, особенно от властей. В стране тогда была диктатура, и его могли — чем черт не шутит! — выдать дядюшке Сэму. Поэтому Джон, плохо знавший португальский язык, и вообще от греха подальше, притворялся глухонемым. Если о чем-нибудь спрашивали, только мычал да еще показывал на уши. Такой, знаете, увалень, безобидный чудак. А сам себе на уме: ждет, когда война кончится. Главное, переждать. И о’кэй! Время — не деньги, время — жизнь.
Так вот спокойно тянулись деньки и месяцы. И однажды…
Джон ночью проснулся от каких-то стонов. Ветер, что ли?.. Прислушался: явно человеческие стоны и всхлипы отдаленно пробивались из развалин форта.
Джон зажег толстую свечу и, прикрывая ее красными от огня пальцами, двинулся по извилистому ходу. Он хорошо знал форт, весь облазил не раз, и шел уверенно, не боясь оступиться. Сквозняк шевелил пламя, и мохнатые тени метались по стенам и потолку. Стон и плач становились слышней…
Он выбрался к знакомому колодцу, выложенному замшелым пористым камнем наподобие кирпичной кладки. Старинный колодец был очень глубок. В свое время Джон смазал ржавый ворот, намотал на подъемный барабан метров тридцать толстой веревки и каждый день опускал вглубь звонко стучащее о стены ведро, чтобы достать чистой и холодной подземной воды.
Стон доносился откуда-то снизу, прямо из колодца, усиленный этой каменной трубой, которая глухо вздыхала и дышала, будто живая. У него волосы зашевелились на голове. Но, может быть, от сквозняка…
Не знаю, как бы я поступил на его месте. Наверное, так же, как он.
Джон укрепил горизонтально свечу в трещине кладки, у края колодца, и, жалея, что нет фонарика, полез вниз. Спускаясь на веревке и ловя босыми пальцами ног выщербины в стенах, он видел горящую свечу и вверху, и далеко внизу, где отражалась макушка колодца, и вскоре его охватило жуткое ощущение: спускается он или поднимается неведомо куда ногами вперед. Только тающий воск, горячо падающий на руки и голову, поддерживал в нем чувство реальности — верх там, значит, он все-таки спускается. А стоны и всхлипыванья звучали все громче и отчетливей…
Внезапно на середине пути ноги уткнулись в какую-то нишу. Упершись в нее и поджимая колени, он присел на корточки, не выпуская веревки из рук. Здесь, в стене, на месте когда-то выпавшего камня был проем, невидимый сверху даже в солнечную погоду. Из проема сквозило слабым прохладным ветром, и стоны доносились именно оттуда. Джона и неведомого беднягу, казалось, разделяло лишь десятка полтора метров.
Теперь, когда все наконец-то и должно было выясниться, Джон чуть не повернул назад. Оставить же веревку и ползти на ощупь по тесному кромешному проходу он решился лишь потому, что иначе презирал бы себя потом всю жизнь.
Вдруг у него на мгновение закружилась голова, перед глазами засуетились крошечные искры, затем он словно прорвал лицом и руками колючую холодную паутину — впереди блеснул… не может быть!., дневной свет. Камни под локтями и коленями перешли в рыхлую землю — еще, еще немного — земля неожиданно подалась, провалилась, и вместе с глиняными комьями он покатился вниз. Вокруг вверх ногами замелькали: вход в пещеру, откуда он выкатился, река, солнце, деревья, какие-то бородатые люди в широкополых шляпах!
Круговорот резко остановился — Джона грубо схватили, ткнули в прибрежный песок лицом, заломили руки за спину и крепко связали. В спину ему уперся ребристый сапог.
— Ловко ты его подманул! — прозвучал чей-то бас. Джон поклялся бы, что говорили на совсем незнакомом языке, однако он странным образом не только все понимал, но и сам, как впоследствии оказалось, мог на нем разговаривать.
— Еще бы не ловко, — ответил насмешливый тенорок.
— А как запрятался, паразит, — вторил им мягкий баритон. — Не выдержал, к дружку поспешил на помощь — паршивый интеллигент!
Джон повернул голову набок. Левым глазом он увидел трех незнакомых человек в болотных сапогах с кинжалами на ремнях, в незнакомой, но явно военной форме с металлическими квадратными пуговицами на блекло-зеленых мундирах, а на головах торчали широкие шляпы с острыми тульями. Все трое верзил были медно-красными от загара, особенно веснушчатые руки, открытые до локтя. Они переговаривались как хорошо поработавшие люди:
— Далеко забрался…
— Сутки плыть обратно…
— А, может, повесим, как того?..
Троица машинально подняла головы. Джон тоже посмотрел туда, чуть не вывернув глаз.
На суку разлапистого синего дерева, обвитого лианами, висел такой же босой, как и он сам, человек в лохмотьях — веревка перехватывала шею повешенного. И если б не столь багровое лицо, Джон мог бы поклясться, что это Джим из тридцать пятого батальона, убежавший вместе с ним и потерявшийся во вьетнамских джунглях.
— Ну, этот вообще бы не дотянул ни до казармы, ни до суда, — сплюнул бас. — Хлипкий на расправу. Уж больно удачно ты его подстрелил, — одобрительно похлопал он по плечу тенорка.
— Хлипкий-то хлипкий, — заметил баритон, — а все утро стонал, пока не загнулся. Пришлось уже дохлого вешать.
— Во-во! — расхохотался бас. — А тебе пришлось вместо него у пещеры подвывать, пока эта жалкая тварь, — он пнул ногой пленника, — из того лабиринта не выползла, как змея на манок. Большой артист в тебе пропадает!
Ужас. Кошмар… Джон не понимал, что он, где он, куда он… Одно знал, это не сон, кисти рук под веревкой горели огнем, а пинок баса был куда чувствительней, чем наивное: ущипни меня, я не сплю?!
Джона подняли и поволокли — только теперь он смог увидеть ее — к зеленой самоходной барже с высокой трубой и красными деревянными надстройками. У кормы болтался на канате ялик не ялик — лодчонка с тупым носом.
Пленника протащили по сходням и бросили в тесную дощатую будку, закрыв ее снаружи на колышек. Баритон сел на страже у щелястой двери, накрыв нос шляпой и зажав в коленях винтовку, похожую на винчестер, виденный ранее разве что в фильмах о покорении Дикого Запада.
Баржа задергалась, зашумела, задышала. Сквозь щели было заметно, как сносит дым на странный тропический лес (впрочем, он всегда был для Джона странным, даже без этих синих деревьев) и на убегающую бурую воду. Прерывистый, меж досок, пейзаж стал удаляться…
— Отпустите. Да отпустите же меня! — словно только сейчас опомнившись, закричал Джон на том же языке, который не мог знать, но все-таки знал. — Развяжите!.. За что? — Он еще что-то кричал, бесновался, глядя, как уходят назад глинистый склон над берегом с темным отверстием пещеры и дерево с повешенным.
