Андрей Белянин - Оборотный город
— Иловайски-ий! А подать его сюда, шалопая эдакого, — генеральским голосом орал мой дядя Василий Дмитриевич, едва ли не по пояс высунувшись в окно. — Вот я ему покажу, как людям головы морочить, как звание казачье срамить, как…
— Помилосердствуй, ваше превосходительство! — падая на колени, вопило трудовое крестьянство. — Дозволь племяннику своему хоть тётке Дарье погадать, уж сорок пять лет замуж выйти не может! А дед Трифон ещё по прошлому лету в поле бутыль самогонную ведёрную закопал, всем селом без толку ищем! У Спиридоновой младшенькой кой-где свербит, так не бес ли? А у кузнеца жена тока дочек рожает, да все не в отца, может, подмогнёт чем, а?!
Дядя ругался матом и вновь требовал подать меня в любой степени прожарки, ему уже без разницы. Казаки тишком провели лошадей по двору, типа на водопой, и я, прячась за кобыльим крупом, ужом ввинтился в двери…
— Звали?
— Звал?! — Генерал Иловайский 12-й с трудом повернул в мою сторону голову и снял со лба белую мокрую тряпочку. — Ты чего ж мне тут за народные волнения устроил, сукин сын? Ты почто безобразия творишь, балбесина неудобоваримая? Ты с какого опохмелу мне весь полк в балаган цыганский превращаешь, фокусник недоделанный?!!
— Да я-то при чём? Они сами пришли! Мне что, папаху на глаза надвинуть, чтоб не признали?!
— Да хоть паранджу турецкую нацепи! — праведно взорвался дядя. — Сей же час на улицу выйдешь и скажешь всем, что нет в тебе никакого дарования, что на замужество гадать не умеешь, что пропажи отыскивать не обучен и чтоб все по домам шли, а о чудесах Богу молились!
— Со всем моим удовольствием, — от всей души поклонился я. — И кстати, вам бы вечор из хаты не выходить — дождь будет, трубку курительную не ищите — она за оттоманку упала, полковой писарь водку ночами глушит, а депеша о награждении вас золотой табакеркой от государя императора прибудет с минуты на минуту…
Оттарабанив вышеуказанный текст, я на мгновение даже стушевался, потому что и сам ни за что бы не смог объяснить, с чего всё это стрельнуло в мою бедную голову. Но раз прикусить язык вовремя не успел, то лучше честно дождаться разноса.
— Издеваешься, значит. — Дядя медленно встал, демонстративно, одной могучей рукой взметнул оттоманку к потолку и… замер. Резная трубка с длинным пожелтевшим чубуком из слоновой кости валялась на полу.
Я тихо выдохнул…
— Откуда узнал?
— Само в уме проявилось.
— Чуднóе дело. — Дядя поднял трубку, повертел её в руках и задумчиво уставился на меня. — Что ж, испытаем тебя, хлопчик. Вот ежели через пять минуточек курьер с подарком царским не появится, быть тебе поротому! А если…
— Василий Дмитриевич, туточки гонец до вас! — радостно доложил ординарец, распахивая двери.
— Зови, — разом осипшим голосом попросил наш генерал.
В горницу величаво шагнул высокий офицер курьерской службы.
— Ваше превосходительство, уполномочен передать вам лично ценную бандероль от его императорского величества!
— Премного благодарен… Простите, что встречаю не при полном мундире, но… Да вы присаживайтесь, я вот сейчас велю самовар поставить, или водочки с дороги?
— Не откажусь, — охотно кивнул офицер, вытаскивая из-под плаща небольшой бумажный свёрток, перевязанный голубыми лентами и запечатанный сургучом с царскими орлами.
— А-а… что там? — как бы невзначай спросил дядюшка, косясь в мою сторону.
— Вообще-то нам об этом знать не положено, — тонко улыбнулся в усы посыльный и доверительным тоном добавил: — Думаю, там табакерка, из червонного золота, с эмалями и вензелем. Мы уже четыре таких развезли, как знак высочайшего благоволения…
— Ну да, ну да, такая честь, — совершенно потерянно пробормотал дядя и, вновь обратив ко мне взор, обиженно рявкнул: — А ты чего тут застрял, хорунжий? Марш службу исполнять!
— Да как же, ваше превосходительство, — невинно вытаращился я. — Стало быть, порки сегодня не будет?!
— Какой порки? — не понял офицер.
— Пошёл вон, Иловайский…
— Да на конюшне же, плетьми, как обещалися, — с самым скорбным лицом пожаловался я курьеру. — У нас ведь начальство строгое, чуть что не так, ложись на лавку да заголяй задниц…
— О-оу?! — чуть покраснел посыльный, а дядя, едва не скрипя зубами, не погнушался самостоятельно вытолкать меня взашей:
— Вон! Сгинь с глаз моих, язва желудочная! Орёт тут на всю ивановскую, позорит меня перед государевым человеком…
— А порка как же?
— Пошёл во-о-о-он!!!
— В смысле зайти через часок или подождать вас на конюшне? — смиренно полюбопытствовал я. И кстати, очень вовремя успел выкатиться за дверь, не дожидаясь, пока в мою голову полетит бандероль с царским подарком.
Уф! Первые две минуты я даже успел погордиться очередной маленькой победой. Всегда греет душу, когда в споре старшего и младшего верх берёт подчинённый. Это мелочь, но ведь согласитесь, приятно до жути…
У кого был или есть старый родственник-генерал, меня поймут. Я люблю дядю, но изводить его не перестану хотя бы из принципиальной заботы о его сердце. Оно же без меня будет биться ровно и хило, а со мной сплошные стрессы, скачки давления, переживания, жизнь бьёт ключом и не даёт стариться! У него просто нет на это времени, пока я рядом…
Ну и практически сразу же, словно бы в наказание за мою гордыню, я столкнулся нос к носу со старостой села Калач. Дородный такой дедок в новеньком армяке с начищенной бляхой и с густой бородищей в стиле «бурелом». В двух-трёх местах намертво запутались сломанные зубья от расчёски, а подстригали её явно не чаще раза в год, и только кровельными ножницами.
— Слыш-ко, козачок, — с окающим вологодским акцентом обратился он, цепко ухватив меня за пояс. — Ты, случаем, такого Иловайского не знашь ли?
— Знам, — привычно переходя на крестьянский диалект, сориентировался я. — Кто ж его не знат?
— Добро. — Из хватки могучего старца не было никакой возможности вырваться. — Ужо укажь нам на него, так я те рюмочкой отблагодарствую!
— Оно ж святое дело, коли рюмочкой. — Я решил почти не врать, почти. — Да тока Иловайский — энто ж сам енерал будеть! До него небось спроста не проскочишь…
— А ты уважь обчество, да и проскочи! Дескать, дожидаются его суда да совета, пущай и он свою персону добрым людям явит, не погнушается!
— Ну-у… — замялся я. — А нельзя ли поперёд рюмочку?
Староста кивнул кому-то из толпы, и селяне мигом налили мне гранёный стакан самогону. То, что доктор прописал! Оставалось выпить, не умереть и на секундочку вернуться назад, дабы смачно дыхнуть дяде в нос в присутствии офицера курьерской службы. После чего под громогласный мат-перемат грозный ординарец вынес меня за шиворот и при всём честном народе вышвырнул со двора!
— Ох и грозен энтот Иловайский, — крестясь, прогудел староста из бороды. — Однако ж ништо, покуда тут потопчемся. А козачка жалко-о…
* * *Свобода! Я счастливо сбежал к нашим, весьма довольный собой. Полк находился на законном отдыхе перед очередным походом. Погода баловала, перебоев с харчеванием или амуницией мы не знали, местные относились к нам по-божески, все возникающие недоразумения решались мирно. Одного шибко умного (но неловкого) казака выпороли нагайками за кражу курицы у попадьи, да ещё двум хлопцам помоложе пришлось-таки жениться, у девок оказалось много родни — и все с вилами.
Не дожидаясь, пока кто-нибудь из есаулов припряжёт меня к общественно полезной деятельности, я быстренько умёлся на конюшню, снял там лишнюю форму, оставшись в шароварах да белой рубахе, забрал из стойла араба и отправился купать его на ближайшую отмель.
«От начальства далеко, так и дышится легко!» — обычно балагурит Прохор, но даже верного денщика я сейчас не хотел бы видеть. Уж слишком многое на меня навалилось, я сейчас имею в виду этот смутный дар предвидения. Ведь я буквально только что без всякой подготовки, стопудово угадал всё, что должно было произойти. И оно произошло! Как, почему — не понимаю, будет ли ещё — знать не знаю, что с этим теперь делать — вообще ума не приложу!
Если с кем и требовалось поговорить, так разве что с белым арабским скакуном. Он хоть перебивать не будет и с советами лезть тоже…
— Ну что, брат мой непарнокопытный? — Я ввёл довольного жеребца по колени в тёплую донскую воду, пригоршнями поливая ему бока. — Сам видишь, до чего нас довели твои дурацкие забеги с того раза… Чего смотришь? Не я виноват, а ты! Ты меня сбросил и дозволил увести себя под землю кровососам-конокрадам. За тобой я был вынужден спускаться туда, где мне плюнули в глаз, а в результате и началось всё это безобразие. Кого надо наказать, а?
Араб испуганно прижал уши, покаянно опустил голову, сделав вид, будто чувствует себя страшно виноватым и полон раскаяния вкупе с желанием загладить и искупить…
