Уильям Нолан - Детские игры
— Шон.
— Да, правильно. Но это не я тебя привезла сюда, так ведь?
— Я сам пролез — через окно.
— Надо будет и тебе что-нибудь купить, Шон. Когда я поправлюсь, мы вместе отправимся в «Кидди Март» и купим тебе… купим тебе… что хочешь… все, что тебе захочется. Сначала все завернем в красивую бумагу — чтобы ты мог потом развернуть… как подарок на рождество или ко дню рождения… Когда я поправлюсь. Когда голова перестанет болеть. О, как же у меня болит голова. Словно бараны сталкиваются своими рогами…
— Ничего мне не надо покупать.
Она устремила на него совершенно безумный взгляд — лицо исказила судорога, тонкие губы скривились.
— Я была так добра к ним, а они вон что сделали. Говорят, что не хотят здесь больше оставаться, и я должна… разрешить им… и вот, что я получила взамен. Ты должен побывать в моем подвале. О, мой… Я так старалась, а взамен получила…
— Очистить вас от этой грязи?
— Грязи?
— Они завалили вашу постель землей. Вы что, забыли?
Она снова посмотрела на него.
— Ну надо же. А я думала, что это было вчера… или… Ну конечно, когда у тебя так болит голова, может что угодно случиться. Да, да, стряхни с меня все это.
Он чуть изогнулся над кроватью и принялся смахивать комья глины на пол. Земля стала гулко ударяться о деревянные доски.
— А ты совсем другой, так ведь? — спросила она. — Я не заставлю тебя оставаться здесь.
— Оставаться?
— У меня. Как в семье.
— Что, и домой не вернуться?
— Это стало бы твоим домом.
В ее взгляде появилось что-то страшное — что-то такое, что Каштану очень не понравилось.
— Я бы мог приходить к вам в гости, — сказал мальчик. — А сейчас мне надо уходить, и…
— Нет! — Ее голова оторвалась от подушки, желтые глаза жутко закатились — прямо как у Старого Крикуна перед тем, как они пристрелили его.
Внезапно он вспомнил про ключ и троих друзей, дожидающихся его снаружи.
— Мне надо идти.
Он повернулся и побежал по лестнице вниз, затем остановился и посмотрел, не преследует ли она его. Нет, все в порядке. Голова старухи снова откинулась на подушку, веки сомкнулись. Но сейчас ему было уже страшно. Все-таки чокнутая она была, это точно.
Он побежал дальше по лестнице, высматривая тех ребят, ту девочку, которая обещала ему найти ключ. Но в холле их не было. И в кухне тоже.
— Эй! — крикнул он.
Ответа не последовало — слышно было только эхо его собственного голоса в пустом доме.
Рядом с камином виднелась распахнутая дверь, за которой начиналась уходящая вниз лестница. Значит, они спустились в подвал. Он просунул руку за дверь и стал нащупывать выключатель, но на стене его не оказалось. Он огляделся. Прямо у него над головой от одинокой голой лампочки свисал грязный шнурок. Он потянул его — стало светлее. Внизу, у самого основания лестницы, с потолка свисал точно такой же шнур — еще одна лампа без абажура.
Он стал спускаться.
— Эй, ребята! Вы там? Что вы делаете в такой темноте? — Он дернул второй шнурок. Снова вспыхнул свет и поначалу ему показалось, что подвал совершенно пуст.
А потом он увидел их. Они расположились в один ряд — десять маленьких бугорков, чуть возвышающихся над полом подвала.
И на одном из них лежал его ключ.
Чувствуя, как у него кружится голова, он двинулся дальше. «Ты должен побывать в моем подвале… Я была так добра к ним, а они вон что сделали…»
Он опустился на землю, на свои заляпанные травой колени. Что же эта безумная старуха?..
Руки его потянулись к ключу, скользнули мимо него, уткнулись в мягкую кучу земли. «Говорят, что не хотят здесь больше оставаться, и я должна…»
И тогда он увидел…
В то же мгновение он снова вскочил на ноги, спотыкаясь, бросился вверх по лестнице, побежал через холл. На стенах не было никаких рисунков. И детей никаких не было.
Дергаясь из стороны в сторону, он опрометью вбежал в темную гостиную. На небе уже появилась луна, которая слабо просвечивала между деревьями, заглядывала в окно.
Подпрыгнув и помогая себе руками, мальчик выбрался наружу и побежал. Его терзал страх. Он думал о той старухе. О том, как она спускается по лестнице. Как хватает его, пока он пытается пролезть в окно, удерживает его своими холодными, мертвыми пальцами, тащит назад, волочит в подвал. «О, Боженька, помоги мне — это Каштан с тобой разговаривает. Помоги мне выбраться отсюда, и я стану… кем только захочешь… только помоги мне убраться отсюда!»
Он уже преодолел половину пути — все так же спотыкаясь, чуть не падая, через что-то продираясь, отталкиваясь, подтягиваясь и моля Бога только об одном — чтобы его не поймали. Однажды он все же упал, всем телом распластался на траве. Жесткая земля словно бросилась ему навстречу. Ударившись о нее, он покатился в сторону, теряя ориентацию, но все же цепляясь за землю; наконец снова вскочил на ноги и побежал вниз по склону холма.
Вода в ручье была холодная, но он кинулся в самую глубокую его часть, забыв про устилавшие дно камни.
Они его не дождались. Ни один не дождался. Даже Макс — тот самый воображала Макс, который якобы вообще ничего на свете не боялся. Все ушли домой. А может, они просто спрятались где-то там поблизости, притаились, ожидая, когда он выберется через окно, чтобы схватить его? Может, они все еще там, ждут и гадают, что же случилось…
Впрочем, это уже не имело никакого значения. Вообще ничего не имело значения. Только бежать — куда угодно, лишь бы подальше от того дома.
Он пробежал мимо деревянной «крепости» Лэнни, затем бросился вниз по холму в сторону шоссе, а потом понесся через поле к дому. У него разболелся живот, саднило грудь. Одежда вымокла в ручье, руки покрылись ссадинами от падений в том доме.
Но он не останавливался. Он продолжал видеть перед собой то маленькое лицо в неглубокой могиле. Маленькие глаза, которые так и остались открытыми. Маленький нос. Темные волосы. Теперь, пролежав столько времени в земле, она уже не казалась такой хорошенькой…
Наконец он оказался на своей улице, свернул за угол, перелез через стену. Дом. Дверь. Он всем телом шмякнулся о деревянную панель, забыв про ключ, колотя ее руками, пиная…
Внутри работал телевизор. Смех. Передача для всей семьи. Счастливые люди. Счастливый конец.
Мать подошла к двери.
— Ну что, Шон, опять взялся за старое? Уже десятый час. Ты что, не знаешь, что по улицам бродит полно сумасшедших!..
Но он уже не слышал ее. Перед глазами продолжала стоять лишь маленькая девочка, взирающая на него из своей глинистой могилы. А в ушах звучал лишь его собственный истошный вопль.
Танит Ли
Юстас
С Юстасом мы дружим давно. В сущности, он мой единственный друг. Правда, он почти лысый — если не считать волос, которые растут у него между пальцами; и говорит он глухим, немного рыкающим голосом, а при ходьбе иногда неожиданно заваливается на спину.
Но я не обращаю на это внимания, поскольку он единственный, кто старается не замечать, что у меня три ноги.
Эвелин Э. Смит
Тераграм
Странная, необъяснимая тишина установилась в классной комнате. Было уже далеко за полдень, но ученики не шумели. Вместо того чтобы рваться на свободу знойных улиц, они сидели, будто впав в глубокую летаргию. Она добралась даже до учительницы, которая беспрерывно дергала своей птичьей головой с черными завитушками, пытаясь прогнать истому механическим действием и с раздражением чувствуя себя мученицей во имя долга.
Тишина была сверхъестественная, она прерывалась лишь монотонной декламацией ученика и резкими замечаниями учительницы. Даже шепот не нарушал эту тишину. У учеников не было ни сил, ни желания делиться друг с другом секретами. Где-то вдалеке звякнули колокольчики на тележке мороженщика и задумчиво зажужжала машина для стрижки газонов.
Маргарет нежилась у открытого окна, с упоением подставляя под золотые лучи обнаженные руки и ноги. Она наклонила голову, чтобы ласковое солнце прикоснулось к ее затылку, где коротко стриженные рыжеватые волосы доходили до воротничка.
Острое наслаждение разлилось по ее венам, ритмически отдаваясь в крови, переполнявшей каждую клеточку тела. Тщательно выводя буквы, она писала в тетради: «Маргарет. Маргарет. Маргарет».
Это занятие моментально наскучило ей, хотя раньше никогда не надоедало, и она написала в обратном порядке: «Тераграм. Тераграм. Тераграм».
Затем она принялась рисовать — но не картинки, а маленькие бессмысленные значки, которые, как смутно она ощущала, имели какое-то значение, но чего-то ей еще чуть-чуть не хватало, чтобы его понять. Когда-нибудь, набравшись знаний, она поймет. А сейчас она была слишком молода. У нее еще было время.
Все время мира.
Один значок она рисовала с особым удовольствием — пятиконечную звезду. Рисовать ее нужно было, не отрывая ручку от бумаги. Она нарисовала несколько звезд таким образом и удовлетворенно вздохнула.
