Андрей Белянин - Жениться и обезвредить
Соль на рану досыпал собственной рукой надёжа-государь, без всякого приглашения заявившийся к нашим воротам. По улице верхом он всё-таки ехал по-царски – в длинном кафтане, византийском плаще, собольей шапке и с эскортом стрельцов.
Мозги ещё остались, народ дивить не стал, но к нам в горницу (переодевшись в сенях) ввалился во всей красе: парадно-выходное кимоно, чёрное, с золотыми драконами, два самурайских меча за поясом, босые ноги, белая повязка с красным кружочком на лбу и улыбчивое русское лицо. Рязанский театр-кабуки на гастролях в Токио…
– Коннитива! – низко поклонился Горох, сложив руки перед грудью.
Мы все, за исключением царицы, приветствовали его ответными поклонами. Государь наверняка отметил холодность супруги, но смолчал.
– Рюмочку водки с дороги? – неуверенно предложила Яга. – А… коням твоим пива?
– Саке, – поправил я.
– А не чаю ли крепкого с лимоном? – цыкнув на меня, продолжила бабка.
– Зелёного с жасмином, – продолжал я, игнорируя все её мимические посылы заткнуться и не провоцировать самодержца. – Вы ведь к нам не по делу, да? То есть просто в гости, по-добрососедски. Циновки нет, за стол не приглашаю, но что сможем – устроим… Митя! Быстро накидай нам прямо тут соломы на пол. Назим, организуй чайную церемонию, но покороче – два чайника азербайджанского, без сахара, и не убегай, будешь у нас сегодня гейшей – читай стихи и обмахивайся веером! Всем остальным сесть на пол, сощурить глаза и улыбаться, улыбаться!
– Ты издеваешься надо мной, Никита Иванович, – сквозь зубы прорычал государь, хватаясь за рукоять катаны.
– Запрет на обнажение оружия в присутствии высочайших особ! – строго напомнил я.
Горох мигом притих, порылся в памяти, нашёл нужную строку в кодексе бусидо и уже совсем готов был просить прощения, как резко опомнился:
– Да ведь я сам – царь!
– Правда?! А мы тогда кто?
– Как это кто? Ты мне не умничай тут! Вы – слуги мои верные, закону и порядку оплот, дружина милицейская. Тайный сыск!
– Вот именно, – согласился я, вставая и садясь за стол. – Мы не японцы. Относитесь к нам как к русским людям, а в балаган поиграем после службы. Вам плюшку или ватрушку?
– Роллы с копчёным угрём и икрой летучей рыбы, – усаживаясь напротив, съязвил он. – Зануда ты, участковый, и шуток не понимаешь. Казню я тебя али сошлю куда-нить под Архангельск… Будешь там белых медведей дорожным правилам обучать. Скучно мне стало… У вас-то веселее, поди? Давай докладывай, пока я чаёвничать изволю…
Горох принял из рук Яги чашку, налил в блюдечко, поднял его и… не удержав, выплеснул горячий чай себе же на бороду. От родного государева мата с переливами и звона разбитого блюдечка почему-то сразу полегчало всем. Царица так вообще едва ли не в ладоши захлопала, типа вот он, любимый муж, в своём естественном режиме. Потом, правда, быстренько опомнилась, приняв прежнюю неприступную позу оскорблённой добродетели. Моя невеста вовремя подсунула свежее полотенце, и утёршийся Горох терпеливо выслушал все наши соображения по сложившейся ситуации.
Проблема ещё не встала в полный рост, но такие неприятные вещи лучше давить в зародыше, не дожидаясь худшего. По окончании доклада он задумчиво ковырнул ногтем ближайшую ватрушку, выгреб творог, сунул в рот и удовлетворённо кивнул – вкусно… Бабка незаметно показала Назиму большой палец.
– Знатное печево у вас в отделении, – думая о чём-то своём, отсутствующе проговорил наш царь. – Как ни зайду, всегда разносолами да сладостями всякими балуете. Одного не пойму: что ж, суши японские так трудно слепить, что ли? Комочек риса да ломтик рыбки сырой сверху – всех делов-то, а государя уважите…
Моя домохозяйка так же незаметно показала домовому кулак. Значит, в следующий раз суши точно будут.
– Так о чём это я… и к чему? А-а, вспомнил! К тому, что все сказки ваши мне в боярской думе пересказывать нельзя – засмеют… Дескать, возчика убили, купцы на невесту сыскного воеводы указали, а вся милиция трогательную отмазку нашла – мол, всему виной Лихо Одноглазое! Которого и видеть-то нельзя, и потрогать не получается, арестовать невозможно и победить нечем, потому как оно – само невезение! А как тут бороться, коли не везёт?! Никак! Ручками развели да по углам и разбежалися, вот и вся моя милиция храбрая.
– Э-э, минуточку… – нерешительно вмешался я, но царь грохнул ладонью по столу:
– А ну цыц, участковый! Ты надо мной тешился, что я в одёжки чужеземные ряжуся, обычаи неродные изучаю, стихи не те пишу, садик из камней строю… Дык на то моя самодурская воля, в свободное время от дел государственных никому не во вред. А теперь на себя оборотись! Почему возчик помер? Кто за душу христианскую загубленную ответ держать будет? Кто Лихо твоё обозначенное в мой город запустил? Как его отсюда выгнать? Над кем суд чинить? Раз уж на тебе погоны защитника правды и порядку, так защищай давай! Кто тебе мешает?!
– Ну-у, по большому счёту… никто…
– Эх, Никита Иванович… – Государь встал, пристально посмотрел мне в глаза и направился к двери. – Побасёнки да догадки к делу не подошьёшь. Покуда главного преступника не изловишь – нет тебе моего доверия. Как друг – верю, заслуги прежние помню, ценю и благодарен искренне! Но как царь и самодержец…
Я опустил голову. Все наши тоже молчали. Горох в пять минут поставил нас на место, ткнув в нос так и не раскрытым преступлением.
Уже на выходе, шагнув в сени, он быстро обернулся к царице:
– Домой-то собираешься али как?
– Я есть на службе, – дрогнувшим голосом гордо ответила храбрая австриячка. – Но я буду рада уфидеться в церкви и там молиться за русский народ.
– Ага, – неопределённо хмыкнул государь. – Ну, саёнара вам всем…
По-видимому, хотел сказать что-то ещё, даже снова обернулся, но передумал. Упрямо сдвинул брови, стиснул кулаки и вышел, хлопнув дверью. Лидия Адольфина безвольно опустилась на скамью и тихо заплакала. Вот только их семейных проблем нам для полного счастья и не хватало, господи, просто голова кругом…
Я устало подошёл к окошку, тупо глядя, как Горох опять надевает кафтан, шапку и сапоги, садится в седло и едет за ворота. Бабка увела к себе в горницу всхлипывающую государыню. Митя зачем-то топнул лаптем по полу, что-то высокопарно буркнул себе под нос и унёсся вслед за царём. То ли мстить, то ли объяснять ситуацию, то ли просто жаловаться на тётку Матрёну, потому как «она явный враг роду человеческого, а над капусткой надругалась столь бесчинно, будто б ей любое злодейство с рук сойдёт!..». Куда исчезли Васька с Назимом, я уже не видел, только вздрогнул невольно, когда сзади на мои плечи легли две нежные лебединые ладони…
– Это всё из-за меня, любимый? – Олёна прильнула щекой к моему правому плечу. – Одни несчастья тебе со мной.
– Да уж, угораздило влюбиться. – Я погладил её пальцы. – Не переживай, родная, разнос от начальства для нас обычное дело. Иногда даже полезное… Мобилизует, вдохновляет, заставляет строже относиться к себе и прикладывать максимум усилий для разрешения поставленной задачи! В общем, давай я тебя лучше поцелую.
– А давай ты мне лучше какое-нибудь задание дашь или поручение служебное, – неожиданно упёрлась она. – Всё-таки мы как-никак, а венчаться собрались. Что как жена милицейская от мужниных бед прятаться буду?!
– Тебе нельзя выходить.
– Вчера выходила!
– И что?! Кого после принесли в пыльном мешке, как картошку на овощебазу?
– Я допросы вести могу, – не сдавалась бывшая бесовка.
– У нас в отделении пытки не практикуются.
– А я… тогда я… ну… хотя бы… я не знаю!
– Вот именно. – Я обнял её за плечи и попытался успокоить, как мог, а успокоить женщину можно только одним способом – дав ей то, что она просит. – А пожалуй, есть один момент, где ты могла бы оказаться очень и очень полезной.
– В уборке, стирке да готовке?
– И в этом тоже, но речь об ином. Ты не могла бы съездить со мной на место гибели возчика Брыкина? Да-да, туда, на дорогу, к той самой берёзке, где было обнаружено его тело. Возможно, нам двоим удастся найти какие-нибудь улики и пополнить звенья цепи…
– Любимый, ты у меня чудо! – Радостно захлопав в ладоши, Олёна повисла у меня на шее, болтая ногами. Этим грех было не воспользоваться. – Эй, ты чего?!
– Да? – Я с трудом оторвался от расцеловывания её щёк.
– Но мы там только улики искать будем, так что на большее не облизывайся, милый! Всё после венца…
* * *Видимо, горькое разочарование было столь явно написано на моей физиономии, что Олёна, не выдержав, прыснула со смеху и, чмокнув меня в губы, убежала наверх переодеться в дорогу. Отдышавшись и трезво взвесив все плюсы и минусы, я решил отправиться в путь на Сивке-Бурке. Конечно, лошадь с характером, но время экономит круче любого авиалайнера. На обычной телеге ехали бы целый день, а так обернёмся часа за два. Не может же за два часа моего отсутствия случиться чего-либо совсем уж непоправимого? По крайней мере, очень на это надеюсь. Очень, очень…
