Михаил Успенский - Чугунный всадник
Всадник зловеще захохотал и гулко ударил себя в грудь дубиной. Потом медленно, раздельно заговорил на скрежещущем незнакомом языке. Слов никто не разобрал, но всякий понял, что ничего хорошего впереди не маячит, что вот теперь-то как раз и начнется самое страшное, что чугунные уста гласят самую жестокую правду, что все кончено.
— Мы создадим все необходимые условия! — старался перекричать страшный голос Павел Янович. — Полное государственное обеспечение, зеленый паспорт! Если вплотную встанет вопрос о человеческих жертвоприношениях, мы поднимем его на ближайшем же заседании и решим в положительном смысле…
Чугунный палец указал на самого оратора, и Павел Янович в ужасе побежал в толпу с явной целью слиться наконец с массами целиком и полностью. Но санитары предали своего начальника с такой скоростью, что даже сами не заметили, как он был впихнут в первый ряд, чтобы познать пожатье чугунной десницы.
24. УЖО ТЕБЕ!
Залубко зажмурился и ждал удара. Но удара не последовало. К подножию памятника вышел дядя Саня.
— Ты чего рычишь? — спросил он негромко. — Ты думал, я тебя в чугунном виде не признаю? Поди, и ты меня помнишь? Не забыл еще? Ножка-то болит? Это, ребята, мой давний знакомец…
И он рассказал всему личному составу, кто такой этот самый чугунный всадник, откуда взялся, что символизирует, зачем вокруг него выстроили сначала стену, а потом и Заведение, почему кирзовую крупу приходится завозить из Гренландии и на какие шиши, что в действительности произошло на Савеловском вокзале в далеком году, откуда под зданием такая пропасть крови, и во что обошлась обитателям Неделя донора. Дядя Саня приводил при этом такие подробности из биографии чугуняки, что толпа ахала, а чугуняка поеживался. Верить было страшно, а не верить — нельзя.
— Не-ет! — отчаянно возопил нарком Потрошилов. — Неправда! Почто тогда и жить — все псу под хвост!
— А управиться с ним можно так, — продолжал дядя Саня. — Надо только крикнуть всем погромче: «Ужо тебе!»
Всадник охнул, вонзил чугунные шпоры в живые бока, и конь, визгливо заржав, спрыгнул с пьедестала. Дядя Саня успел еле-еле отскочить. Чугуняка замахнулся своей дубиной.
Тут из толпы выскочил Тихон Гренадеров и крепко рванул коня за поводья. Конь взбрыкнул изо всех сил и выбросил всадника из седла.
Вот мы смеялись над вокальным достоинством санитаров, а оно еще как пригодилось! Санитары заревели на разные голоса:
— У-жо-те-бе! У-жо-те-бе!
Спешенный всадник еще пытался достать Тихона ужасной дубиной, но его босые ноги все глубже и глубже уходили в почву. Спасаясь от очередного удара, Тихон сам не заметил, как вскочил в седло и стал носиться вокруг чугуняки и охаживать его велосипедной цепью. Бывший всадник ревел и ругался по-своему, а земля все сильней набухала кровью.
— У-жо-те-бе! У-жо-те-бе! — скандировала вся толпа.
Вот уже скрылись узорные персидские шальвары, вот и по грудь погрузился всадник, только дубина его месила кровавую грязь. Вот осталось только одно чугунное личико, вот уже и шапочки страшной не видно…
Тут загудела и сама земля, и Заведение тяжко, со всхлипами стало уходить вниз — этаж за этажом. Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, потом — со скоростью клети лифта. Обитатели стали кричать, что все их личные вещи пропали, но чего уж там, какие там вещи!
Санитары перемешались с неохваченной массой, прятались и цеплялись за рядовых обитателей, словно и самим им, санитарам, было суждено последовать в тартарары за всадником и зданием.
Наконец мелькнул последний, недостроенный этаж — и толпа людей оказалась в чистом поле, окруженная четырехугольным кровавым рвом.
Неба над головой было более чем достаточно, в нем плыли облака, птицы и, в немыслимой высоте, дутый Кузьма Никитич. По ту сторону рва, там, где были Стальные ворота, стояла сторожка невидимого вахтера Иннокентия Блатных. Сторожка была неплохая, двухэтажная, отделанная мрамором, с гаражом и баней. Даже сквозь стены было видно, какая внутри роскошная обстановка. Но сам невидимый вахтер так и остался невидимым — только и слышали, как захлопнулась за ним дверца золотого «роллс-ройса», выигранного вахтером у императора Бокассы в очко.
— Товарищ Блатных! — кричал Павел Янович. — Немедленно вернитесь и представьте финансовый отчет.
Иннокентий остановил машину, крикнул в мегафон, какую часть вахтерского тела он рекомендует использовать Павлу Яновичу в качестве финансового отчета, и рванул с места.
— Транспорт только для руководящего состава… — пискнул Залубко и осекся. Ров был шириной метров восемь.
— Товарищи, без паники! — инициативу в свои руки захватил Друбецкой-заде. — Наши исторически сложившиеся структуры еще никто не отменял. С минуты на минуту ожидается прибытие инструктора райкома нашего непосредственного куратора. Только что получено соболезнование от племен Берега Берцовой Кости. Приветственную телеграмму прислали труженики треста столовых и ресторанов. Покойный президент США Эйзенхауэр выслал десять самолетов с сухим пайком. Санитарную службу прошу срочно собраться на закрытое заседание по поводу текущего момента и (он покосился на деморализованного Залубку) разбора персонального дела. Остальным заткнуть уши!
Дядя Саня в ответ на это воспроизвел с большой точностью реплику беглого вахтера и добавил:
— Санитаров не бить — и так юшки хватает!
— Мостки надо строить, — сказал кто-то. — Или плот.
— А трибуну разберите да стройте, — сказал дядя Саня. — Ну, Тихон, как дальше жить будешь? Без памяти-то снова упрячут!
— Нет, Александр Васильевич, — отозвался с коня Тихон. — Я теперь что надо вспомнил. Адрес вспомнил: проспект Дилетантов, дом восемь, квартира сорок. Там кадра живет.
— Какая кадра? — опешил Синельников.
— Попсовая, какие еще кадры бывают?
— Ох, — только и молвил дядя Саня и закричал санитарам:
— Эй, авангард! А заседание-то у нас пленарное?
— Пленарное, пленарное, — отвечали ему. — Отвяжись.
— Ну, мы тогда поехали! — сказал дядя Саня и вскочил на коня за спину Тихону. — Жеребец здоровый, вон какую тяжесть носил — небось перепрыгнет. Пока мы за подмогой ездим, они, глядишь, тут что-нибудь за основу примут, а то и в целом.
— Ребятушки! — раздался слабый голос наркома Потрошилова. — А меня-то возьмете?
— Куда же тебя, старого черта, денешь? — сказал дядя Саня.
