Витязь в кошачьей шкуре (СИ) - Ракитина Ника Дмитриевна

Василий почуял, что у него встает дыбом шерсть.

Если кто и был тут ведьмой, то вот эта… женщина.

Анна затравлено поглядела на нее.

— Ну?.. И кто вы? — спросила бывшая Дормидонтова теща.

Луша, стараясь быть вежливой, обронила холодное, как ледышка: «Добрый день». И представилась.

— И за каким лядом вы пожаловали? У нас вроде как ничего не пропало.

Она злобно зыркнула на дочь.

— А у вашего зятя?

— Так он покойный же, — прошипела баба, нависнув над Лушей и сжимая под передником кулаки. Участковый детектив встала, выпрямилась, как лучик, показывая, что мать Анны ей не страшна.

— Лентяй безродный, пьяница! — накручивала себя теща. — За все время ничего в дом не принес, кроме топора-самосека, да и с тем управиться не мог. Руки не оттудова росли!

— А сапоги?

Ведьма быстро-быстро закрутила под передником пальцами. Луша глядела ей в красное, как кирпич, потное лицо, и как шевелится передник, не видела. А вот баюн заметил очень хорошо и испугался. И не придумал ничего лучше, как вклиниться между Лушей и ведьмой, боднув ту в живот башкой.

— Ах ты! Нечисть! Дрянь! — завопила тетка. Баюн зашипел, скаля острые зубы, распушил шерсть, становясь вдвое шире и поднимая хвост. — Сгинь!

Луша сурово глянула на нее:

— Котика моего попрошу не обижать!

А Василий хоть и опасался ведьмы, но было ему сладостно.

— Пропали у зятя вашего… сапоги, — вернулась Луша к делу. — Оттого томится призраком у Калинова моста. Добрых людей смущает.

— Не бегал бы к Галке — так не томился бы! — отрубила баба. — Резвым зайцем мост перебежал.

— Мама!

Тетка накинулась на Анну:

— А ты не знала? Не знала что ль? Слушать мать родную надо, когда та говорит!

Она, как ошпаренная, кинулась в сенцы и вернулась с узлом.

— Нате! Берите! — теща покойника швырнула сапоги детективам под ноги. Из мягкой сафьянной кожи. С красными узорами и золотыми подковками. Верней, с одной, с правого подковка где-то потерялась.

Василий подтолкнул их башкой и вежливо обнюхал, шевеля пышными усами. Тетка хотела наступить ему на хвост, но справилась с собой. Аннушка прикрыла рукою рот.

— Мама?

Что-то не так было с этими сапогами. Пахли они неправильно. Ни соснового духа, ни сырой земли, ни тлена.

Он боднул Лушу под колено башкой. Мол, не те сапоги. Так кто же разрыл могилу? И почему теща его покрывает? Видимо.

— А это точно те сапоги? — проявила недюжинные телепатические способности Луша.

— Как же не те? — громыхнула толстуха. — Вот же и набойки позолоченные, и подковки, и узор…

Она помахала обувкой перед лицом вдовы. Та закивала, подтверждая.

— Не иначе сосед обозленный, Галкин муж, разрыл могилу из мести, — пояснила тетка почти весело, — снял с моего зятька несчастного да в овраг у кладбища выбросил. Вот, — она продемонстрировала оборванный лоскут на просторной юбке. — О сук подралась, пока за ними лазала.

Луша поднялась:

— Не надо было вам улику поднимать. Надо было на месте оставить. Чтобы не затоптать следы. Идемте, покажете, где нашли.

— Хы, — выдохнула баба, опять разгневавшись. — Стану я тебе по оврагам дальше лазить. Тебе надо — ты и ищи!

— Хорошо, — участковый детектив убористым почерком дописала в протокол новые данные. — Распишитесь здесь и здесь, что с ваших слов записано верно.

Тетка подняла тяжелую голову:

— Так я нешто грамотная? Давай палец приложу.

Обмакнула указательный палец в чернила, пришлепнула к бумаге и ушла, на ходу вытирая руку платком.

— Теперь вы, — кивнула Луша Анне.

— Вроде те. Не знаю я… — вдовица залилась слезами, сморкаясь в передник. Но закорючку под документом поставила.

— Сапоги я изымаю до конца следствия.

Аннушка ухватила ее горячей рукою за руку:

— Вы уж помогите ему! Пожалуйста! Он хороший, и дите, и меня любил. Бестолковый только. А маме не верьте. Врет она!

Но сколько ни уговаривала Луша рассказать подробности, больше ни словечка об этом не проронила.

Глава 13

Луша присела на крыльце и еще раз на свету при помощи лупы внимательно оглядела сапоги. Измерила подошву ладонью. Пробормотала:

— Кто же их в овраг выкинул?

Сапоги были исцарапаны, отчетливо пахли ежевикой. С одного подковка отвалилась и видны были в каблуке следы от выпавших гвоздиков. Похоже, насчет оврага теща не врала. И все равно что-то было не так. То ли по размеру мелковаты, то ли, не глядя на все царапины, слишком новые… А Аннушка о поношенных говорила, что остались от отца.

Василий толкался-толкался Луше под локоть башкой. Но девушка лишь отгоняла его и намеков не понимала.

Увязав улику в узел, она подошла к мотоциклу, в тени которого дремал волк. Налила ему воды в миску и положила рядом пару сунутых Анной пирогов. Волк дернул ушами, ноздрями втянул ароматный запах и не открывая глаз стал трапезничать.

А участковый детектив с баюном пошагали по тропинке среди некошеной травы к соседскому подворью.

Труба там была пониже и дым пожиже. Ну, так говорится. Потому как летом среди бела дня хату не топили, в поле все.

Луша посмотрела на солнце и все же распахнула ветхую калитку. Хозяин оказался дома. Дремал в холодке двора, практически спрятавшись под телегу с сеном. Только ноги наружу торчали. Ступни были корявые и серые от пыли. Без сапог.

«А зачем бы он тогда сапоги в овраг кидал? Мог бы себе оставить, — задумчиво спросил себя Василий. И сам же себе ответил. — Так соседи могли опознать. Или Галя… Так цыганам надо было снести, или на ярмарке продать, или обменять… на другие сапоги».

Из глубин двора выскочила с клохтанием рыжая курица, клюнула спящего в ногу, и тот подскочил, тюкнувшись в телегу головой:

— Ах ты зараза!

Выполз и встал, удивляясь, отчего вместо курицы видит перед собой баюна и девушку в форме. Почесал затылок. Потер измятую рожу.

— Ду-уся… ты… вы кто?

Луша представилась и представила Василия.

Мужик уселся на старое колесо, прислоненное к бревенчатой стене хлева, и стал пятерней вычесывать сухие травинки их распатланных серых волос. Со стороны все выглядело так, будто он тощей спиной подпирает готовую завалиться стену. Глаза у мужика были мутные, и рукой он время от времени дергал так, словно хотел приложиться к бутыли с мутным содержимым. И тогда бы ему полегчало.

А гостям даже квасу не предложил. Не соображал, в общем.

— Николай, — сообщил он в пространство. — Мы с Галкой моей поспорили, что продержусь на хозяйстве. А кура, такая зараза, сошла с яец. Еще клюется, зараза!

Он потер ладонями серые штаны. От них злачно пахло раздавленными яйцами. Василий отошел и стал нюхать полынь у плетня. В дырявом кувшине, висящем на колышке, посвистывал ветер. Баюн припомнил черепа на кольях в том дворе, где он был гладиатором, и затосковал.

Допрос тек своим чередом.

— Ду-уся! — воззвал мужик. Баюн наконец понял, что это не имя, а обращение. — Ну вот на кой покойнику сапоги?

— Это ты их взял?

— Тю-у! Нешто я буду с покойника снимать.

— Взял и в овраг выкинул, — давила Луша.

— Это кто тебе наболтал такого?

— Мать Анны.

— Ду-уся… — в глазах соседа плесканулся страх.

Баюн поставил ему передние ноги на колени и жаркими глазами заглянул в лицо. Мужик вжался в стену хлева.

— У тебя был повод отомстить Дормидонту, — вела свое Луша.

— Был. Во-первых, Анна-рукодельница за него вышла. А у него ни кожи ни рожи, один топор-самосек, — он загнул корявые пальцы. — Во-вторых, к Гальке моей он клинья подбивал. Так она дура известная, свиристелка, вздумала доказывать, что работает больше мужика! Сам с ней и мучился потом. Что ж, за это ему мстить?

Луша кивнула, считая ревность вполне веским поводом.

— Не, — сказал сосед и отважно почесал баюну шею под подбородком. — Он как в болоте утоп, так все грехи с себя снял. Хотя как по мне, так лучше б теща евоная утопла. И вообще, я б и днем один не пошел на то кладбище и к оврагу. Страшит там. А Зойка — врет.