Светлана Багдерина - Срочно требуется царь
Сомнение и жажда быстрой, легкой и жирной поживы недолго боролись в насквозь пропитанной коммерцией душе купца.
– Никуда не сворачивать, говорите? – медленно переспросил он через полминуты, и рабочие ликующе закивали, наперебой тыкая пальцами в сторону единственной целой дороги, как будто без того ее можно было не заметить.
– Эй, возчики! – повернулся и зычно выкрикнул купец. – Слухай сюды! Сейчас сворачиваем на Постол! Там, говорят, покупатели есть!
– Я покажу, где постоялый двор! – шагнул вперед сутулый рабочий.
– Садись, борода, на первый воз, – ухмыльнулся купец. – Дотемна-то успеем?
– Успеем, успеем! – довольно заверил его сутулый и, прихрамывая, заспешил к телеге вслед за купцом и охраной.
– А какое зерно везете-то?.. – словно спохватившись, выкрикнул им вслед вопрос упитанный.
– Или крупу?..
– Зерно? – недоуменно остановился купец, словно налетел на невидимую стену. – Крупу?.. Какое зерно? Какая крупа? При чем вообще тут продукты? Мы оружием торгуем – мечами, булавами, алебардами, боевыми топорами…
* * *
«Здравствуй, дорогой дневничок.
Кажется, насчет того, что это самые идиотские слова, которые кто-либо когда-либо вообще мог выдумать, я писал в прошлый раз, поэтому сразу перейду к событиям дня. Сегодня мастер-кузнец, купец и рудокоп во главе с нашим Иваном попытались перенаправить поток товара об ворота и привлечь бизнес продуктово-пищевой промышленности иностранных государств в Постол. По-крайней мере, именно это они собирались сделать, если я правильно записал его слова. Хотя, скорее всего, правильно, потому что я заставил его повторить это раз восемь, пока накарябал на бумажке, и теперь переписываю с нее. Вообще-то, я считаю, что прочтение «Мокро… (зачеркнуто) марко… (зачеркнуто) морко… (зачеркнуто)» короче, той книжки про деньги, что он нашел в подвальной библиотеке, отразилось на нем не в лучшую сторону. Хорошую вещь от людей подальше не упрячут. Раньше я и все остальные, включая его самого, хотя бы понимали, что он говорит. Вот вам еще одно доказательство того, что от денег всё зло.
Ладно, ну ее, книжку, к веряве, как говорят местные. Перейду лучше к событиям.
Событий не слишком много, и все они так себе, чтобы не сказать «не очень». Пока наши ходоки уговаривали последнего перехваченного ими торговца не ездить в Постол со своими железяками и выкладывали разобранную ими же дорогу булыжником, прошло два часа, и вернулись в город они затемно, не солоно хлебавши, даже если бы было бы чего хлебать. За то время, пока Ивана не было, оставшиеся министры, естественно, разбежались из управы (в смысле, те, которые сюда вообще приходили), и мне пришлось принимать просителей, челобитчиков и прочих горемык самому. Потому что, спокойно прождав восемь часов в коридоре, на девятый они отчего-то начали возмущаться.
Иван прав. Проще драться с десятком трехголовых Змеев, чем управлять государством. После нескольких дней в правительстве даже мне больше всего хочется сбежать куда глаза глядят и не слышать ни единой жалобы или проблемы еще лет пятьдесят, но ведь лукоморец наш, бедняга, без меня совсем тут зачахнет от государственных дел. Жалко будет его высочество. Где второго такого найдешь.
Сегодня внимания исполняющего обязанности царя добивалось десятка три удрученных верноподданных, и снова не только из города, но и из деревень. Плакались, что ливнем в горах размыло дорогу в трех местах и снесло мост, а также что зверье заело, из деревни выйти не дает. На предложение заплатить налоги и спать спокойно жалобщики все, как один, отвечали двусмысленно и спешно покидали помещение.
Кроме того, имеем пятнадцать новых атак в лесу кого-то большого, свирепого и волосатого (у Спиридона алиби) и перманентное отсутствие денег по всей стране.
Всё аккуратно и подробно записал для передачи завтра Ивану, аж руку пять раз сводило, а пальцы так до сих пор дрожат, фигой сложены и разложиться никак не могут.
Говорят, есть такая огромная синяя птица под названием «страус Леви». Перья у ней, наверное, уж потолще в черенке, чем эти хлипкие гусиные. Вот бы десятком-другим разжиться…
Ни от борцов с разбойниками, ни от самих разбойников известий пока нет – ни хороших, ни плохих. Хотя, при таком задании отсутствие вестей, скорее, является вестями дурными, тьфу-тьфу-тьфу три раза через левое плечо, типун мне на язык. Или на пальцы? Если на пальцы, то тогда хоть четыре типуна – им, бедным, хуже уже не будет.»
* * *
«Здравствуй, дорогой дневничок.
Рад тебе сообщить, если стопке сшитой бумаги может это, или вообще хоть что-нибудь быть интересно, что одна проблема в городе решаться, наконец-то, начала. А именно, позавчера вечером к берегу у пристани прибило первые плоты – двадцать штук. И только народ начал дивиться, как это ловко заготовщики приспособились да рассчитали, чтобы дрова сами по себе от военного лагеря к Постолу своим ходом приплыли, как через час заявились – тоже своим ходом, галопом по берегу – плотогоны. Плюясь как сто верблюдов и выражаясь, как двести их погонщиков, она рассказали, что решили в этот день пораньше на ночь устроиться, чтобы завтра утречком в город прибыть под фанфары. И только костерок разложили, котелок подвесили, удочки закинули, как налетел южак, погнал волну, и плоты-то их без ихнего ведома снялись, спокойной ночи им пожелали и пустились в самостоятельное плавание. Так что наперегонки с бревнами мужикам пришлось от души побегать. А чтобы, передохнув у бережка, растакенные деревяшки еще чего не надумали, мы их на берег общими усилиями повытаскивали и до утра спать ушли.
А утром была суббота, все полагали – выходной, но оказалось, что это не так. Главный торгаш (министр чего-то там, но торгаш он и в министрах торгаш) пробовал возражать, говорил, мол, обветриться должны сначала дровишки, но Иван заявил, что сырые дрова – лучше, чем никаких дров, и всем гильдиям пришлось сегодня утром прислать народ бревна развязывать, таскать, пилить да колоть. Кузнецы да лавочники, что по сусекам у себя поскребли, обеспечили инструментом. Народу собралось – страсть, словно муравейник разворошили. Кто может, кто не может, кто только под ногами мешается – все заявились. Распределили кого послабее пилить, поздоровше – колоть, а детишек – поленницы складывать. Провозились весь день дотемна, но все оприходовали, и через министров по гильдиям сразу и раздали. Народ Иваном шибко доволен. Пока обратно шли – я сам лично слышал, как человек сорок хвасталось, что они с ним одно бревно несли, да не меньше пятнадцати – что вместе пилили. А он ничего не носил и не пилил – колол только, как умел. Криво, но старательно. Никого не убил – и то молодец. Хотя, если б хоть одного пришиб, то на следующий день саморучно им пришибленных в городе, наверняка, оказалось бы не меньше полусотни. Вот она – народная любовь.
Сказал об этом Ивану – тот озаботился и изрек, что от этого можно получить торбу монет. Или мешок денег?.. Или… А, вспомнил! Куль наличности!
Жаль только, я не догадался поинтересоваться, чего в этом в нашем положении плохого.
А Кондрат, кстати, обронил, что для этого какое-то другое, иностранное слово есть, и начинается оно еще так неприлично, вроде посылают куда не туда, но я не запомнил, и записать было некогда, поэтому не будем засорять родную речь.
Кстати, Бирюкча говорит, что у них теперь там дело пошло, и плоты будут пригонять каждые два-три дня. Так что, без дров народ на зиму не останется. И это радует.»
* * *
Серафиме в эту ночь спалось плохо.
Вчера вечером, пожалев замученного, осунувшегося супруга, на интеллигентную физиономию которого с недавних пор пришло, чтобы навеки поселиться, болезненно-озабоченное выражение, она необдуманно дала слово провести этот день в государственных заботах бок о бок с ним.
Нет, конечно, она сначала отказывалась, горячо убеждая контуженого чувством ответственности Иванушку в том, что она предпочитает заботиться о государстве в охототряде, что пользы от нее в кабинете не будет ровно никакой, потому что одна мысль о государственных заботах на корню подавляет ее высшую нервную деятельность, и, не приведи всевышний, если вдруг этих мыслей окажется две… Но исполненный безмолвной мольбы взор любимого мужа безжалостно давил на жалость и скоро свел ее возражения на нет. И она пообещала остаться. О чем сейчас и жалела.
С грустью осознав, что уснуть она всё равно больше не сможет, царевна осторожно выбралась из-под семейного тулупа семьдесят шестого размера, служившего им одеялом, потихоньку оделась и выскользнула в коридор.
