Роберт Шекли - Божий дом
— Будь по-вашему, — буркнул Ариман-2, — но я не я, если вам это сойдет с рук…
Он двинулся к заднему выходу и достиг цели как раз в тот миг, когда явилась Арахна. Паучиха кинулась к нему, но Ариман-2 успел отпрыгнуть в сторону, а едва он одолел выходной проем, Ариман-1 уловил это из своего безопасного далека и вобрал его в себя.
Однако, хотя личность Аримана была восстановлена, следы раздвоения сохранились, и в потаенном уголке сознания прорастали зерна мятежа против главенствующей половины. До поры их можно было затаптывать, но не вызывало сомнений, что рано или поздно проклюнутся ростки, в соответствии с изречением: «Все скрытое и подавленное рвется наружу».
Но до этого было еще далеко. Пока что Ариман получил драгоценный любовный яд и без промедления вернулся к Купидону. А тот сразу же покрыл ядом наконечники стрел, хоть и поленился предварительно счистить желчь, а позже рассудил, что капелька раздражения любви не во вред, а может, даже на пользу, особенно если у вас чувствительная натура.
Теперь пробил час устроить встречу Меллисенты с Артуром, свидетелем которой должен стать Купидон с луком и стрелами. Для чего Ариману вначале надлежало вернуться в Божье царство, где обитала прекрасная богиня.
Глава 29
Та Меллисента, которую Ариман искал, чтобы поймать в ловушку любви, была богиней древних доисламских сирийцев. Хотя ее родители принадлежали к числу богов малозначимых, они очень гордились своим возрастом. Ее отец, Симус, в прошлом был богом войны нескольких кочевых племен и кичился тем, что выступал их главнокомандующим. Его сильно уязвило, когда на этом посту его заменил новый, более молодой бог, однако он не пал духом и в семейном кругу повторял без устали:
— Они имели полное право сменить привязанности…
Но семья-то знала, как ему стало скверно, когда сирийцы бесцеремонно вышвырнули его с занимаемого поста. В сундуке в задних комнатах своего дворца он и по сей день хранил парадную пурпурную мантию, корону из золота и слоновой кости, а также скипетр — все это принадлежало ему, когда он обладал властью.
— Мы могли бы достичь очень многого, — внушал он людям. — Вряд ли я преувеличиваю, когда утверждаю, что, вероятно, именно я был лучшим! стратегом во всем древнем мире. Но даже в лучшие дни мое войско не превышало нескольких тысяч. Сирийцы никогда не были особо плодовитыми. Так что в моих бедах, возможно, виновна ты, мать…
Упрек обращался к жене, Маргарет, которая в дни, когда Симус был богом войны, считалась у сирийцев богиней плодородия.
— Я призывала их плодиться и размножаться, — отвечала Маргарет. — Но они вечно отвлекались на что-нибудь другое. Больно уж умными себя считали. Да и соседние племена были крупнее. Нас задавили численностью, только и всего.
— Твоя идея насчет того, чтобы наши воины оплодотворяли всех захваченных в плен женщин, сама по себе была недурна, — напоминал жене Симус. — Только пленниц попадалось не так уж много, да и беременели они не всегда.
— А это чья вина? — огрызалась Маргарет. — Мои воины были зрелыми, сильными мужчинами. Горе в том, что они подцепили от греков гомосексуальную заразу. Тебе не следовало разрешать им ездить в Афины.
— Откуда мне было знать, что они выберут наихудшую часть афинской культуры? И вернутся домой с надушенными бородами и подведенными глазами…
— Это бы не беда. Настоящая причина в том, что ты имел обыкновение держать молодых людей запертыми в казармах и не позволял им общаться с женщинами до двадцати пяти лет.
— Я хотел не размягчать их характер, — указывал Симус. — У спартанцев же получалось!
— Спартанцев всегда было совсем немного. Спору нет, они были хороши, все до одного, и один спартанец стоил, быть может, десяти врагов, как и твои солдаты в лучшие времена. Ну а как насчет одного воина на двадцать? Или на пятьдесят? Или на сто? А ты, дорогой, столкнулся именно с такими соотношениями, и тут уж было ничего не поделать. Тебя подвела демография, а не боевой дух…
Подобные разговоры велись день за днем — они ворчали друг на друга, но в основном уживались вполне сносно. В таком вот доме и росла Меллисента. С самого рождения дочери разгорелись споры, какая ей предстоит карьера. Отец хотел, чтоб она стала богиней войны, как Афина, которой он восхищался. Мать не соглашалась ни в какую:
— Война — занятие для женщины неестественное, и не ссылайся на своих греков. Во что они теперь превратились? В крошечную балканскую страну, утонувшую в народных танцах, вот во что. Нет, моя дочь будет богиней плодородия, как ее мать.
Но самой Меллисенте не нравилась ни та, ни другая перспектива. Ей в душу запала идея стать богиней любви, и она готовилась именно к этой роли. Родители ей помощи не оказывали: и отец и мать полагали, что богини любви порода сомнительная. А по сути и споры, и занятия шли втуне, поскольку на Земле не осталось работы для богинь любого сорта. Планета как-то переросла их, за исключением разве что немногих примитивных племен, да и те, что ни день, подвергаются вербовке со стороны адвентистов седьмого дня и, по всем признакам, вот-вот падут жертвами обанкротившегося монотеизма.
— Не постигаю, — брюзжал отец, — почему их заворожила идея единого бога. Люди ведут себя так, словно в ней и впрямь есть что-то особенное А на самом деле она столь же стара, как и многобожие. Ввести ее пытался еще Эхнатон, только не получилось. И вообще ни у кого не получилось. Не постигаю, зачем люди в нее вцепились.
— Любая причуда въедлива, — отвечала мать. — Быть может, люди со временем поумнеют.
— Надеюсь, — поддерживал отец: — Текущее положение вещей мне порядком надоело!
В таком окружении и росла Меллисента, в изоляции от прочих молодых богов и богинь. Родители проявляли себя снобами и не желали якшаться с теми, чья родословная была куда короче. Они — и Меллисента — жили одиноко и не общались даже с ближайшей родней. Да и то сказать, родичи были по преимуществу примитивными божествами природы, к тому же не умели противостоять возрасту, впадали в слабоумие и отбывали в какой-нибудь из бесчисленных божьих домов, разбросанных по всему Божьему царству.
Больше Меллисента и сама ничего о своем семействе не знала. Вплоть до того дня, когда к ним наведался красивый молодой бог. Бог объявил, что его зовут Ариман и что они с Меллисентой — троюродные брат и сестра по линии его матери.
Глава 30
Новоприбывший бог быстро добился расположения всей семьи. Отцу он нравился тем, что был готов до позднего вечера сидеть у камина, слушая россказни о войнах, которые некогда вел Симус. Ариман был вежлив, почтителен, любил узнавать новое, был не прочь польстить. Что же тут могло не понравиться? А Маргарет, по натуре более подозрительная, чем муж, была покорена восторженными отзывами гостя об ее пудингах с изюмом и должным с его стороны уважением к ее красоте и происхождению.
Не оставалось и тени сомнения: Ариман — милейший молодой бог, и если думать о муже для дочери, то этот нарядный учтивый красавец представлялся отнюдь не худшей партией. К тому же у него вроде бы были серьезные намерения… Нет, он пока и не заикался о женитьбе, во всяком случае, ничего не говорил прямо, но родители разбираются в таких вещах, да и молоденькие богини — тоже.
Вот почему, когда Ариман попросил разрешения взять Меллисенту с собой на Землю, на вечеринку в честь объявившегося там нового пророка, родители охотно дали свое согласие, хотя сама Меллисента обошлась бы и без разрешения.
И они отбыли на Землю, славную зелено-голубую планету под белоснежными облаками. Миновало много столетий с тех пор, как Меллисента видела Землю в последний раз, и планета ей вполне приглянулась. По случаю визита на юной богине была классическая туника из плиссированного белого полотна, оставляющая открытым одно плечо, — очень в стиле Джеки Кеннеди-Онассис, — а волосы ниспадали кучей завитков, что делало ее похожей на молодую Артемиду, только она была лучше Артемиды, поскольку та всегда важничала, и это искажало прекрасные свежие черты. Донимала ее гордыня — я имею в виду Артемиду, а не Меллисенту.
Часть IV
Глава 31
К моменту прибытия Аримана с Меллисентой вечеринка в домике Артура была в разгаре. Все боги перепились и вели себя еще хуже, чем обычно, если это вообще возможно. Гегоман изрыгал старые военные песни, а Шанго аккомпанировал ему на барабанчиках. Луума закуталась в оконную штору и скакала по комнате в полной уверенности, что никто до нее до такого не додумывался. Сэмми стоял за стойкой, готовил выпивку, и вид у него был самодовольный: еще бы, он оказался у самой исходной точки предприятия, которое сулит стать самым грандиозным с тех пор, как изобрели освещение. Присутствовала также парочка девиц из баров и таверн Таити-Бич, очевидно, считающих, что боги ничем не хуже водителей грузовиков. Проигрыватель взревывал канканом из оперетты Оффенбаха «Орфей в аду» — Листячок больше всего возлюбил именно эту музыку, то ли классическую, то ли рискованную.
