Михаил Успенский - Дорогой товарищ король
- Да уж, сорок пять секунд - подъем! - восхищенно сказал Деряба, потом поинтересовался: - А если в степи придется, тогда как?
- В степи - другой разговор, - важно ответил рыцарь. - В степи как раз все наоборот делаешь и слово совсем другое говоришь... В степи, знаешь, степнячки... - И сладко зажмурился.
Деряба, не желая чувствовать себя посрамленным, с места выполнил тройное сальто через голову, и они тронулись в дальнейший путь.
Вскоре им встретилось стадо голов на сорок, руководствуемое малолетним пастушком. Пастушок был пацан и пацан, он вежливо склонялся в поясном поклоне перед конным, зато коровы... Уж такие это были коровы, что полковник Шмурло еще долго все оглядывался.
- Деревня близко, - определил маркграф. - Так что вы, друзья, начинайте.
Деряба набрал побольше воздуху.
- Берегитесь, люди знатные и простые, едет маркграф Миканор, Соитьями Славный!
Потом тот же текст провозгласил полковник, и дело пошло попеременке.
Труды их не пропали даром: едва лишь за поворотом показалась первая изба, как послышались сдержанный, суровый мужской плач и басовитые причитания. Навстречу конно-пешей группе поспешал пожилой крестьянин в полосатых оранжево-зеленых штанах и высокой меховой шапке, на которой болталась какая-то медаль.
- Здравствуй, твое сиятельство, а вот не изволишь ли откушать и выпить с дороги, а жены и девы наши все как одна ушли на ярмарку...
- Вот незадача, - сказал маркграф и подмигнул Дерябе. Потом ухватился за крышу ближайшей хижины и покинул седло. - Врет староста, - сказал он спутникам. - Какая нынче ярмарка, когда птица Шарах еще не выла?
Тут он вспомнил насчет подковы и потребовал кузнеца.
Староста смущенно потупился и почесал ручищей щетинистый лоб.
- Не изволь гневаться, только наш кузнец, в столице по королевскому указу побывав, как бы умом решился: закрылся в кузне с подмастерьями и кует там счастия ключи.
- Чего кует? - удивился Миканор.
- Счастия ключи. Для воров, должно быть. Король им там какую-то волшебную песню пропел, вот он и кует. И вообще теперь в деревне он главный, а не я...
- Вздор какой, - сказал маркграф. - Разве мало кузнецам почета и без того?
Староста только руками развел шестипалыми. Миканор велел подать себе бочку горячей воды для мытья, причем желал мыться непременно на улице, а староста дерзко доказывал, что в помещении куда удобнее и ветерком не ознобит. Но маркграф настаивал, пришлось сделать по его.
Покуда рыцарь омывал усталые члены свои, староста по-свойски объяснил Шмурло и Дерябе, что живут здесь люди беззащитные, так как барон ихний, по слухам, сгинул в Макуххе наряду с другими, иначе он ни за что не позволил бы порочному маркграфу полоскаться на глазах всей деревни.
- Мне-то что, - говорил староста. - Я своих троих дочек запихал в погреб, а двери еще телегой подпер. Я за людей сердцем болею, хотя от маркграфа этого дети, надо сказать, бывают крепкие и удачливые, но нельзя же так-то... Вон, гляди, гляди, как глаза-то сверкают!
И верно, за окнами, за дверными щелями то и дело вспыхивали любопытствующие огоньки.
Вернулся из бочки маркграф и немедленно стал допытываться у старосты, нет ли поблизости странствующих торговцев рабами. Староста отвечал, что нет и давно не было, а есть зато трактир, где сиятельного гостя и спутников его угостят как полагается и предоставят удобный ночлег в отдельном помещении. Миканор все никак не торопился завернуться в принесенную махровую простыню, повергая мужчин в бессильную зависть. Староста под видом почтительной заботы помог ему, отчего глаза, горящие по щелям, изрядно потускнели.
Трактир был чистый и просторный, в него набилось много деревенского люда, поскольку маркграф прибыл без войска и можно было не опасаться, что погонят в шею. Женщин в трактир, разумеется, не допустили, хотя визгу было много. Крестьяне восхищались плащами из шкуры голяка; потом один из них, бритоголовый крепыш, покопался в бороде и поднес к глазам Дерябы палец с небольшим насекомым - точной копией побежденного чудовища.
- У нас-то они вон какие, - объяснил он. - А там, за Рыхлой Водой, конечно, ему лучше не попадаться, - и казнил букашку между ногтями.
Наиболее бдительные стали требовать от Дерябы и Шмурло сведений о том, кто они такие и откуда. Маркграф горячо уверял, что оба ходят у него в пажах с раннего детства, но назвать имена затруднился и заорал, что негоже простолюдинам лезть в господские дела. Пришлось представиться самим, а Шмурло присовокупил, что оба они - советские специалисты, прибывшие работать по контракту с дружественным правительством Листорана, и всякому, кто их обидит, придется очень плохо на международном уровне. - Тогда ясно, - сказал бритоголовый. - Вы вроде тех, что в прошлом году через деревню проходили, брагу скоропостижную научили нас делать... Точно, вашей они породы, вот и ноздри такие же...
- Стоп! - встрепенулся Шмурло. - Это государственные преступники! Только почему же в прошлом году? Мы же от них едва на полдня отстали!
- Вы, может, и на полдня, - сказал бритоголовый, - а у нас они были в прошлом году. Но люди они не простые. Вот Итап их провожал самолично...
Человек, назвавшийся Итапом, охотно рассказал, как сердечно попрощался с Рыло и Гидролизным за околицей, и было вот что: чем дальше уходили крамольные слесаря, тем выше ростом они казались, и кабы не пошла дорога под уклон, то доросли бы и до самого неба. Деряба и Шмурло переглянулись. Мозги их отупели от постоянного удивления.
- А какого характера разговоры они тут вели? - спросил Шмурло.
- Характеры у них хорошие, всем бы такие, - ответил бритоголовый. Он был мужик как мужик, только посередине черепа у него находилось застекленное отверстие, в глубине которого мигал в такт словам лиловый огонек. - Наш барон хотел было их повесить, но они сами кого хочешь повесят. Барон видит, что деваться некуда, и открыл винные погреба... Ну, тут вы нам не поверите, сколько выпито было... Старики говорят, что и не люди это вовсе, а...
- Отчего же? - перебил Шмурло. - Этому-то как раз поверим, человеку доверять надо, таков наш девиз. Так о чем они говорили с бароном, к чему последнего склоняли?
Но тут подали еду. Деряба подумал: «Если простой народ так питается, что же у начальства на столах?»
Маркграф ел жадно да так много, словно с голодного острова приехал. И запивал все ведрами воды. Деряба забеспокоился, не станет ли худо новоявленному другу, и шепнул об этом бритоголовому.
- Вы люди пришлые, не знаете, - сказал тот. - Он же за себя и за коня ест. У баронов наших, видишь ли, кони особые, они даже и не кони совсем, они для баронов все равно что лишние ноги...
- Понятно, - сказал Деряба и схватился за голову.
- Только нынче остались кони без всадников, - продолжал бритоголовый. - Их и в хозяйство не употребишь, и на мясо не пустишь - это же все равно что человечину есть... Говорят, в Макуххе все баронские кони так и стояли в королевских конюшнях, покуда все не околели. Они же такие, что без хозяина двинуться не могут...
- Где же хозяева? - спросил Деряба.
Бритоголовый хотел было ответить, но тут все посетители трактира, словно истосковавшись по свежему слушателю, наперебой принялись рассказывать о страшных событиях в столице, начавшихся при новом короле.
Глава 11
Люди в Макуххе по-разному оценивали резню, организованную во дворце. Многие говорили, что дать окорот баронам надо было давно, но не до такой же степени! Купцы и лавочники откровенно радовались, что не придется больше платить пошлину на баронских землях, и славили решительность Виктора Панкратовича.
Из уст в уста передавался слух о том, как известный Раман из Саратора успел-таки, пользуясь своей знаменитой ксивой, расстроить желудки бросившихся на него убийц и уйти с конем безвредно, чтобы и дальше сочинять клеветнические песни и баллады.
Сам король долго пребывал в угнетенных чувствах, но потом решил, что мертвых все равно не воротишь, а с феодальной раздробленностью надо кончать.
«Правда, могут сказать, что я пошел на поводу у местнических настроений, - рассуждал Виктор Панкратович. - Зато в нерешительности и оппортунизме не обвинят. Верно, не надо было мне в зал выходить... Бр-р! Но храпеть на пленарном заседании - это, знаете ли, прямой вызов. Кстати, Ливорверта этого надо бы бросить куда-нибудь на низовку, с глаз подальше - мужик опасный и самостоятельный».
Виктор Панкратович посоветовался с герцогом Тубаретом насчет графа, и Тубарет заверил, что никаких проблем с графом вовсе не предвидится. И верно, вечером того же дня герцог торжествующе швырнул голову Ливорверта прямо на королевский письменный стол.
Хорошо тому живется,
Кто лишился головы:
И не естся, и не пьется,
И не ходится, увы!
И Виктор Панкратович, к удивлению своему, обнаружил, что вид отрубленной головы вовсе не вызывает у него отрицательных эмоций и стрессового состояния. Востромырдин распорядился издать указ, согласно которому граф объявлялся главой баронского заговора, инспирированного западными спецслужбами. Страшась неизбежного в таких случаях разоблачения, негодяй уничтожил своих сообщников как опасных свидетелей, но король без труда разгадал его коварство и подверг высшей мере социальной защиты. Канцлер Калидор окончательно уверился, что новый повелитель - воистину государственный муж и Листорану неслыханно повезло. Правда, со смертью графа оборвались и все связи с листоранскими разведчиками в сопредельных государствах, но тогда король об этом вовсе не думал.
