Генри Каттнер - Пять рассказов о Гэллегере
— Это значит… ты хочешь, сказать, что этот шкаф внутри больше, чем снаружи?
— Парадокс, не так ли? Я думаю, его внутренность находится вообще не в нашем пространстве-времени. Попробуй сунуть туда стол и убедишься. — Гэллегер даже не приподнялся, а лишь махнул рукой в сторону упомянутого стола.
— Ты прав. Этот стол больше шкафа.
— Ну, так суй его как-нибудь бочком. Смелее!
Ваннинг некоторое время возился со столом. Несмотря на небольшой рост, он был силен, как многие коренастые люди.
— Положи шкаф, легче будет.
— Я… уф… Ну, и что дальше?
— Суй туда стол.
Ваннинг искоса посмотрел на приятеля, пожал плечами и попытался. Разумеется, стол не хотел входить в шкаф. Вошел только угол, а остальное застряло, чуть покачиваясь.
— И что дальше?
— Подожди чуток.
Стол шевельнулся и медленно пополз вниз. У Ваннинга отвалилась челюсть, когда он увидел, как стол постепенно входит внутрь, словно в воде тонет не очень тяжелый предмет. Однако ничто его не всасывало, он просто растворялся. Неизменным оставалось лишь то, что торчало снаружи, но постепенно в шкаф ушло все.
Ваннинг заглянул в шкаф, и вновь у него заболели глаза. Внутри некое нечто меняло форму, съеживалось и в конце концов превратилось в колючую неправильную пирамиду темно-красного цвета.
В самом широком месте в ней было не более четырех дюймов.
— Не верю, — выдохнул Ваннинг.
Гэллегер улыбнулся.
— Как сказал герцог Веллингтон: «Это была очень маленькая бутылка, сэр».
— Погоди минутку. Как, черт возьми, можно засунуть восьмифутовый стол в пятифутовый шкаф?
— Благодаря Ньютону, — ответил Гэллегер. — Сила тяжести, сечешь? Налей в пробирку воды, и я тебе покажу.
— Сейчас… Вот, готово. И что теперь?
— Полную налил? Хорошо. В коробке с надписью «Предохранители» лежит сахар. Положи кусок поверх пробирки, так чтобы одним углом он касался воды.
Ваннинг сделал, как было сказано.
— Ну и что?
— Что ты видишь?
— Ничего. Сахар напитывается водой и растворяется.
— Вот именно, — с нажимом сказал Гэллегер.
Ваннинг задумчиво посмотрел на него и повернулся к пробирке. Кусок сахара медленно растворялся и исчезал. Вскоре его не стало вовсе.
— Воздух и вода — это совершенно различные физические среды. В воздухе кусок сахара может существовать в виде куска сахара, а в воде только в виде раствора. Та его часть, которая достает до воды, подчиняется условиям, присущим воде, и значит, изменяется в физическом смысле. Остальное — дело силы гравитации.
— Говори яснее.
— Аналогия и так проще некуда, балбес. Вода — это как бы особые условия внутри шкафа. А сахар — это стол. Ты же видел: сахар постепенно напитался водой, а сила тяжести втянула растворяющийся кусок в пробирку. Допер?
— Пожалуй. Стол впитался… его впитал элемент, находящийся внутри шкафа, так? Элемент, который заставил стол съежиться…
— In partis, а не in toto [1]. Понемногу. Например, человеческое тело можно запихнуть в небольшой сосуд с серной кислотой — тоже по кусочку.
— О-о — протянул Ваннинг, исподлобья глядя на шкаф. — А можно вытащить этот стол обратно?
— Пожалуйста. Сунь туда руку и вынь его.
— Сунуть туда руку? Я не хочу, чтобы она растворилась!
— Не бойся. Процесс этот не мгновенный, ты же сам видел. Прежде чем начнется изменение, должно пройти несколько минут. Ты без опаски можешь сунуть руку в шкаф, при условии, что будешь держать ее там не больше минуты. Сейчас я тебе покажу.
Гэллегер нехотя поднялся, огляделся, взял пустую бутылку и сунул ее в шкаф.
Изменение действительно не было мгновенным, а шло постепенно — бутылка меняла размер и форму и наконец превратилась в перекошенный куб размером с кусок сахара. Гэллегер вынул его и положил на пол.
Куб начал расти и вскоре вновь стал бутылкой.
— А теперь стол. Смотри.
Гэллегер вынул небольшую пирамидку, и та через минуту обрела первоначальную форму.
— Видишь? Держу пари, что компания, занимающаяся складированием, много дала бы за это. Там можно разместить мебель со всего Бруклина, но будут сложности с изъятием нужных вещей. Сам понимаешь: изменение физической природы…
— Нужно просто составлять план, — рассеянно сказал Ваннинг. — Сделать рисунки находящихся внутри предметов и обозначить их.
— Сразу видно юриста, — заметил Гэллегер. — А я бы чего-нибудь выпил.
Он вернулся на диван и присосался к мундштуку.
— Я дам тебе за этот шкаф шесть кредитов, — предложил Ваннинг.
— Можешь забирать. Все равно он занимает тут слишком много места. Жаль, что его самого нельзя сунуть внутрь его самого. — Гэллегер засмеялся.
— Забавно звучит…
— Ты так считаешь? Держи. — Ваннинг вынул из бумажника деньги. — Куда их положить?
— Сунь их в «Чудовище», там у меня банк… Спасибо.
— Готово… Слушай, объясни мне получше эту хохму с куском сахара. Не одна же сила тяжести втягивает кусок в пробирку, правда?
— Точно. Еще и осмос. Или нет, осмос как-то связан с яйцами. Может, это овуляция? Проводимость, конвекция, абсорбция? Жаль, что я не изучал физику, тогда бы я знал нужные слова. А так я полный осел. — Гэллегер снова потянул из мундштука.
— Абсорбция… Дело не только в том, что сахар поглощает воду. В данном случае стол как бы пропитался условиями, царящими внутри шкафа… Как губка или промокашка.
— Что, стол?
— Нет, я, — коротко ответил Гэллегер, и воцарилась тишина, прерываемая бульканьем — это он вливал себе в горло алкоголь.
Ваннинг вздохнул и повернулся к шкафу. Прежде чем поднять его своими мускулистыми руками, он старательно закрыл дверцу на ключ.
— Уже уходишь? Спокойной ночи. Всего хорошего… всего хорошего…
— Спокойной ночи.
— Все-го хо-ро-ше-го! — пропел Гэллегер, заваливаясь спать.
Ваннинг еще раз вздохнул и вышел в ночной холод. На небе сверкали звезды, и лишь на юге их перекрывало зарево Нижнего Манхеттена. Горящие белым огнем небоскребы слагались в рваный узор. Огромная реклама превозносила достоинства вамбулина:
«Вамбулин тебя воскресит!»
Машина Ваннинга стояла у тротуара. Он сунул шкаф внутрь и кратчайшим путем направился в свой офис. Ему вдруг вспомнился По.
«Украденное письмо», лежавшее на самом верху, просто вывернутое наизнанку и переадресованное, изменилось до неузнаваемости. Господи, какой отличный сейф выйдет из этого шкафа! Ни один вор не будет его взламывать по той простой причине, что он не будет закрыт. Ваннинг мог бы наполнить сейф деньгами, и те тут же стали бы неузнаваемы. Идеальный тайник.
Но на каком принципе он действует?
Гэллегера спрашивать было бесполезно, он творил по наитию и не знал, что примула, растущая на берегу реки, обычная примула, зовется primula vulgaris. Понятие силлогизма для него не существовало, он делал выводы, не прибегая ни к общим, ни к частным предпосылкам.
Ваннинг задумался. Два предмета не могут одновременно занимать одно и то же место, значит, в шкафу все-таки есть какое-то пространство…
Однако это были только догадки, а должен быть и точный ответ. Пока Ваннинг его не нашел.
Он добрался до центра и направил машину к зданию, в котором занимал целый этаж. На грузовом лифте он поднял шкаф наверх, однако не стал ставить в своем кабинете — зачем привлекать внимание? — а поместил в небольшую кладовку.
Вернувшись в кабинет, Ваннинг задумался. А может… Негромко звякнул звонок. Задумавшись, Ваннинг не услышал его, а когда звук все-таки проник в его мозг, подошел к видеофону и нажал кнопку. Серое, мрачное и бородатое лицо адвоката Хэттона заполнило экран.
— Добрый день, — сказал Ваннинг.
Хэттон кивнул.
— Я пытался застать вас дома, но не успел и потому звоню в офис…
— Не думал, что вы сегодня позвоните. Дело разбирается завтра. Не поздновато ли для разговоров?
— «Дугон и сыновья» хотели, чтобы я с вами поговорил. Кстати, я был против.
— Вот как?
Хэттон нахмурил густые темные брови.
— Как вам известно, я представляю истца. Есть очень много улик против Макилсона.
— Это вы так говорите, но доказать что-то невероятно тяжело.
— Вы против применения скополамина?
— Разумеется, — ответил Ваннинг. — Я не допущу, чтобы моему клиенту кололи эту дрянь!
— Присяжным это не понравится.
— Ничуть не бывало. Дело в том, что Макилсону скополамин противопоказан. У меня есть медицинская справка.
Голос Хэттона стал еще резче.
— Ваш клиент растратил эти облигации, и я могу это доказать.
— Стоимостью в двадцать пять тысяч, верно? Большая потеря для «Дугана и сыновей». А что вы скажете о моем предположении? Скажем, двадцать тысяч найдутся…
— Это частный разговор? Вы не записываете?
