Кир Булычев - Ностальджи
– Чудесно сказано! – обрадовался Миша. – Разрешите я включу это в интервью как комментарий нобелевского лауреата?
– Нет, – ответил Минц. – Про нобелевского лауреата мы с вами вычеркиваем, потому что опять, насколько мне сообщили, секции передрались за право дать мне нобелевку. Физики требуют, химики просят, а биологи настаивают. Сами понимаете, три премии сразу мне не получить, а Нобелевский комитет боится скандалов.
Минц закручинился. Ему давно хотелось получить нобелевку, тем более что достоин.
– Мне бы так завершить свою жизнь, – вздохнул Миша.
Этим он еще больше расстроил Минца, потому что тот совсем не собирался завершать свою жизнь.
– Но у нас, – через некоторое время Миша вернулся к волновавшей его теме, – за последние годы много сделано для развития астрономии. Например, вы слышали о Зеленчукском центре?
– Я о многом слышал, – сказал Минц. – Ну, я буду собираться, раз уж вам помочь не в силах.
– Неужели не в силах? – горько произнес Стендаль. – А я думал, что вам это по плечу.
– Что по плечу?
– Вернуть мне мою любовь!
– Но как?
– Если бы я был изобретателем, то я бы вам подсказал. Но я просто репортер. Могу только сказать – душа моя страдает, а сердце стонет. Как в песне. И, кроме вас, некому пролить бальзам на мои раны и царапины.
Стендаль горько усмехнулся.
Минц усмехнулся ему в ответ.
У Минца на душе остался горький осадок.
И не только из-за страданий Стендаля.
Минц почувствовал за ними страдания великого народа, замечательной страны России, которую судьба ограбила, лишила миллионов лучших сынов и дочерей, покинувших ее навсегда. Вспомнился разговор, который Лев Христофорович в прошлом году имел с премьером Федерации. Тот тогда произнес: «Ох и беспокоит меня проблема миграции. Сагдеев как-то сказал, что одних наших академиков в Гарварде более двух десятков, а уж докторов – каждый третий. А на дружественную ли мельницу они льют воду?»
Тогда стоявший рядом генерал предложил: «Надо бы закрыть Запад». – «А вот этого мы не сделаем! – ответил в сердцах премьер. – Рано...»
Как наполняется сосуд?
Сначала он полон до половины, потом почти совсем полон, потом достаточно капли, чтобы жидкость хлынула через край. Так бывает и с мыслителями.
Разговор с премьером заставил задуматься.
Беседа со Стендалем послужила последней каплей.
К тому же чисто по-человечески было жалко пожилого человека, который полюбил и лишился.
И тогда Минц, вернувшись домой, принялся мыслить.
То есть сначала он помыл и порезал баклажаны.
Затем заложил их в сотейник.
Поставил сотейник на плиту.
Добавил нужные специи.
Понюхал.
Зажег газ.
Потушил газ.
Мозг Минца начал трудиться.
Своеобразие мозга Льва Христофоровича заключается в том, что он неспособен искать решения на проторенных дорожках. Ему подавай научную целину, чащобы и тупики, и чем неразрешимее задача, тем она кажется Минцу интереснее.
Итак, Лев Христофорович уселся за письменный стол и, поворошив бумаги, отыскал под их гнетом старенький, но верный компьютер. Затем он стал раскладывать на нем пасьянс. А зачем еще может пригодиться компьютер великому человеку.
Раскладывая пасьянс, Минц думал.
Ломал себе голову.
Трое суток он не покидал квартиру.
Правда, уже через несколько часов добровольного заточения сосед и друг Минца Удалов догадался, что процесс пошел, и принес Льву Христофоровичу миску Ксениного борща, до которого Минц был большой охотник.
Он съел борщ и не заметил.
На исходе третьего дня Минц поднял телефонную трубку и вызвал потерявшего всякую надежду Мишу Стендаля.
– Пиши письмо своей звездочетке, – сказал он. Лукавая улыбка блуждала на челе ученого. Наверное, так смотрится лев, только что скушавший антилопу.
– Какое письмо?
– Поздравь ее с Новым годом!
– Какой Новый год в июле?
– Ну поздравь ее с наступающим учебным годом.
– И что будет?
– Сначала, – Минц не мог не улыбаться, – ничего не будет, а потом будет результат.
И, повесив трубку, Минц отправился гулять. Ведь решение проблемы с эмигрантами не входило в число основных работ профессора.
Скинув тяжкий труд и оцепенение последних дней, повеселевший Лев Христофорович постучал половой щеткой в потолок и таким образом вызвал Корнелия Ивановича на прогулку.
Вскоре к ним присоединился Гаврилов, заядлый охотник и любитель побеседовать на вольные темы.
И вместо задушевной беседы близких друзей получилась общая дискуссия. Гаврилов все норовил похвастаться новой «тулкой» и перспективами истребления пернатых. Минц же животных и птиц жалел и полагал, что охота – занятие аморальное.
– Вот на Партикапое, – заметил Удалов, – убиение любого теплокровного существа карается тюремным заключением на срок до трехсот лет. Они там живут подолгу.
– А хладнокровных как, можно истреблять?
– На них и охотятся, – признался Удалов.
– А у нас нет выбора, – заявил Гаврилов. – Так что грянет сейчас первое августа, попрошу гусей и прочих съедобных птиц в пределах моего зрения не возникать.
– Варвар, – заметил Ходжа Эскалибур, подошедший бесшумно.
Все выдавало в нем проходимца.
Что было не столь ясно одураченным им гражданам.
Тем более что некоторые из его предсказаний странным образом материализовались, приворотное средство оказывало приворотное действие, а отворотное – тем более.
Но в то же время достаточно было внимательно поглядеть на его белоснежную бороду, вызывающую мысли о рекламе стирального порошка, на его выцветшие голубые глаза педофила, его слюнявые губы и тугой животик, как некоторым хотелось бежать от него подальше, а другим угодить в его сладкую паутину.
Ходжа шел с заседания инициативной группы, которая намеревалась воздвигать молельный дом, а может, стриптиз-клуб синтетического вероучения. Это, как честно и игриво заявил Великий Ходжа, будет зависеть от настроения пророка на тот самый момент.
– Птицы – это души наших предков, – заявил Ходжа Эскалибур, – я с некоторыми из них поддерживаю связь.
– И как, – язвительно спросил Гаврилов, – получается?
– Ваша бабушка рассказала мне много интересного о бурной юности твоей мамочки, – ответил Ходжа, и Гаврилов не нашелся, как бы нахамить в ответ.
– Я пошел, – заявил Гаврилов. – Пора ружье чистить.
И он ушел.
Остальные укоризненно смотрели ему вслед.
– Вот эти люди будут определять судьбы нашей планеты в ближайшие полвека, – сказал Ходжа, и никто не смог ему возразить.
Удалову скучно было гулять с прорицателем. Ему хотелось поговорить с Минцем наедине, откровенно.
– Ухожу, – догадался прорицатель. – Не буду вам мешать. Но химия не может решить проблем социальных.
Он легко пошел прочь, пристроившись за девицами из речного техникума. Он был еще ой-ой-ой!
– А ведь тебе не терпится узнать, – произнес Лев Христофорович, любуясь закатом, – чем я занимался эти дни, что изобрел и каково от этого будет человечеству.
– В некотором роде...
– Не прибедняйся. Ты сгораешь от любопытства. Но я тебе не могу ответить ничего конкретного. Успех или провал моей затеи зависит в значительной степени от того, насколько плохо работает наша почта.
– Плохо работает, – сказал Удалов. – Впятеро хуже, чем до революции.
– И нужна была вам эта революция! – в сердцах воскликнул Лев Христофорович.
– Нам не нужна, – признался Удалов. – А вы преодолели черту оседлости.
Минц надулся, впрочем несправедливо, друг не хотел обидеть его лично и еврейский народ в частности.
В любом случае через три недели – так плохо работает у нас почта – Миша Стендаль получил странную телеграмму от своей возлюбленной Алины:
ТОСКУЮ. ИЗНЫВАЮ. ПО РОДИНЕ. ЖДИ ПРИЕДУ.
Миша кинулся к Минцу.
– Что происходит? – У него руки тряслись. – Что это значит?
– Телеграмма, – ответил Минц, ознакомившись с посланием. – Ностальджи оказался эффективным.
– Какой такой ностальджи?
Через несколько дней Минца удивил Давидян, директор гостиницы «Гусь».
– Удивительное дело, – сказал он, – я получил несколько заказов на места в гостинице, желательно полулюксы, а их у меня всего два, в концах коридора.
– А ты объяви полулюксами все номера первой категории, – посоветовал Минц. – И откуда туристы?
– Из Америки.
– А конференции не намечается? Может, съезд ветеранов-ихтиологов по проблемам пресных вод?
– Да нет, Лев Христофорович. Нет у нас таких проблемов. Экология-макология замучила.
– Покажи список, – попросил Минц.
– Какой список?
– Гостей.
– Не могу, дорогой ты мой человек, его в ГУСЛЯР-ФСБ затребовали.
– Я их понимаю, – согласился Минц. – Но хоть устно скажи.
– Все из Нью-Йорка! Понимаешь?
– Я этого ожидал, – сказал Минц.
Он ушел, а Давидян сказал ему вслед:
