Игорь Пидоренко - Город без писателей
Почему вы внимательно слушаете его, киваете согласно, понимающе? Что там ему нужно? Подписать какую-то бумагу? Вздор, какие могут быть сложности, улыбаясь, говорите вы, давайте-давайте! И вы подписываете. А что на этом листке – вам и не важно, ордер это на вселение в новую квартиру или же ваш смертный приговор.
Может показаться, что я тут сильно утрирую, сгущаю краски. Нимало! Все так вот именно и было. Убедительность этого человека почти не знала преград. А там, где он чувствовал, что убедил не до конца, происходила вообще какая-то мистика. «Неубежденный» просто исчезал. Да, пропадал, растворялся, уносился в заоблачные сферы. Да так исчезал, что и не спохватывался потом никто: а куда делся человек? Были такие случаи.
И первый – Кадушко. Я недавно наводил справки в адресном столе. Нет такого, не проживает, не числится. И никогда не числился. Но я-то знаю – был, существовал.
Кадушко пал в первый же день работы нового младшего редактора. На такую должность был принят наш посетитель после пятиминутной беседы с директором. Не ахти какое место со сторублевым окладом, но он сказал, что ему это подходит. На первое время.
Кадушко навалился на меня прямо в коридоре, но еще до того, как в шею мою вонзились гнилые клыки, источавшие ядовитую слюну, я быстро отступил на шаг и сказал:
– А ваша рукопись у нового редактора!
– У кого? – радостно взревел Кадушко. «Новенький, свеженький, вкусненький!» Ох, и повеселится он, ух, и отведет душу!
«Ну-ну…» – подумал я.
Монстр подхватил под локоть Невинную Жертву, и они скрылись за дверью кабинета. Оттуда послышалось утробное ворчание. Мы вслушивались, едва дыша.
Ровно через пятнадцать минут к нам заглянул новый младший редактор и попросил рукопись Кадушко. Недоумевая, я полез в шкаф и выкопал там тоненькую зеленую папку. В абсолютной тишине в коридоре раздался скрип двери, невнятное бормотание: «Спасибо… До свидания…» и удаляющиеся шаркающие шаги. Это уходил Кадушко. Мне потом рассказывали очевидцы, что, выйдя из дверей издательства, он оглянулся по сторонам, тихонько опустил свою рукопись в мусорную урну и побрел восвояси. Больше мы его не видели.
В тот день у нас был праздник. Изо всех редакций приходили люди, чтобы посмотреть на человека, победившего самого Кадушко. Лично директор приобнял за живот нового младшего редактора и сказал ласково: «Убедительный вы наш!» Так это прозвище и прижилось: «Убедительный».
До того, как я поступил работать в издательство, мне казалось, что все те, кто туда обращается, писатели. Талантливые и аккуратные. Если бы… Авторы – да, авторы все. А вот писателей среди них маловато. Их вообще считанные единицы. Их мало даже в толстом коричневом справочнике Союза писателей. Впору отдельную тоненькую книжку заводить, красного цвета.
Есть такое специфическое издательское слово – «самотек». Очень верное слово. Поток рукописей захлестывает издательство. И в этом потоке редакторам надо разобраться, отделить зерна от плевел, выбрать хотя бы мало-мальски достойные. Но непременно ответить каждому автору. И не как-нибудь ответить, не двумя-тремя строчками, а большим подробным письмом. Да еще ухитриться чем-нибудь, не дай Бог, не задеть авторское самолюбие. А то пойдут жалобы во все возможные и невозможные инстанции, и кинутся тебя проверять, и будешь ты долго-долго оправдываться и извиняться. А что автор этот графоман и ничего связного, кроме жалобы, написать не может, так это никого вообще не интересует.
Среди самых злобных наших врагов были двое, от которых издательская жизнь имела вкус далеко не меда. Написав однажды совместно объемистый роман о склоке в домоуправлении и не сумев его никуда пристроить по причине полного отсутствия в романе литературных достоинств, эта пара литераторов-паралитераторов повела длительную осаду нашего издательства, рассчитывая, видимо, любыми средствами заставить нас выбросить белый флаг и сдаться на милость победителей.
Средства были разнообразные, но все гнусные и недостойные. Раз в неделю, а то и два раза, в вышестоящие, а также стоящие в стороне органы поступали жалобы. Содержание их было одно и то же: затирают, не дают ходу, сводят личные счеты. А поскольку на жалобы у нас принято реагировать, то и реагировали. Масса народу в издательстве кучу времени тратила на то, чтобы письменно и устно доказать, что «роман X. Пчеленко и Ш. Югова «Афронт» не представляет художественной ценности, и поэтому публикация его нецелесообразна».
Убедительному хватило двух бесед с собратьями-соавторами, чтобы те отказались от своих претензий, публично сломали авторучки, навсегда зарекшись писать, и ушли в сторожа на лесоторговую базу. Они и сейчас там работают. Посменно. Ночь один, ночь другой.
В течение трех недель в нашем городе были искоренены графоманы. То есть, они наверняка остались. Несколько штук. Но это те, что никогда не обращались к нам в издательство, а писали для себя, для души. Мы же практически полностью избавились от посетителей. Попались даже хитроумные, что не приходили лично, а присылали свои творения по почте. Всем им Убедительный отправлял открытки с таким текстом: «Уважаемый (ая)..! Ваша рукопись получена. Рассматривается возможность включения ее в план. Просим незамедлительно зайти в издательство для подписания договора». Ничего не подозревающий автор летел в издательство, как мотылек на огонь свечи. Тут он попадал на прием к Убедительному и – хлоп! – срабатывала Машина Убеждения Графомана. Этот человек больше никогда ничего не сочинял. Даже писем.
Между делом, как-то незаметно для нас, Убедительный из младших стал просто редактором. Маша вдруг подала заявление о переводе ее на низшую должность в связи с недостаточной профессиональной подготовкой, и освободившееся место тут же отдали Убедительному. После небольших его бесед с заведующей редакцией и директором. Вот тут у меня шевельнулось нехорошее предчувствие, я собрался откровенно поговорить с Убедительным, подозревая, что это его рук (вернее, языка) дело. Но какие у меня были доказательства? Да и успехи его на поприще охраны нашей безопасности и покоя были столь впечатляющими, что мы в это время едва ли не хороводы вокруг него водили. Став редактором и изничтожив графоманов, Убедительный заскучал. В самом деле: редакторской работы он не знал, а кого убеждать, если все убеждены?
Вот тут и началось самое страшное. Силу свою нужно было где-то применять. И Убедительный учинил разгром писательской организации.
Я уже говорил, что писателей гораздо меньше, чем графоманов. А времени Убедительному понадобилось довольно много. Писатели – народ чуткий. Они быстро поняли, что их ожидает, и стали сражаться, как могли. После того, как старейший поэт, древний дед, увешанный лауреатскими значками, неосторожно набрел в издательстве на Убедительного и после беседы с ним не только прекратил писать стихи, но и забрал рукопись своего сборника, уже сданного в производство, была предпринята контратака. Для переубеждения Убедительного к нам явились два ярких прозаика и дама-критик. Авангардный отряд был безжалостно уничтожен. Союз писателей потерял трех своих членов, а общество приобрело дачника-огородника, пчеловода и домашнюю хозяйку.
В стане литераторов началась паника. Прозаики, поэты и мастера малых форм ударились в бегство. Они больше не заходили в издательство, не выступали перед читателями, не декламировали публично отрывков из своих произведений. Везде их мог подстеречь Убедительный. Литераторы отсиживались по домам и даже не подходили к телефонам, не без оснований полагая, что звонит Убедительный.
Но как-то он их все-таки доставал, потому что то один, то другой, ступающие вроде бы против своей воли, обливающиеся слезами, они являлись в издательство, дрожащими руками расторгали договоры и забирали свои рукописи. Сцены происходили просто душераздирающие, когда плачущий редактор прижимал папку к груди и верещал: «Не дам, голубчик, что же вы меня без ножа режете?», а плачущий автор рвал к себе эту папку и уговаривал его: «Отдайте, голубчик, я не могу ее оставить, я должен!»
План наш пустел, редакторы оставались без работы. Пока мы еще держались за счет переизданий. Впору было переименовать наше учреждение в «переиздательство». Да и с переизданиями творилось неописуемое. Куда-то пропали классики мировой и русской литературы, а их место прочно заняли труды Клаузевица, дневники Наполеона и записки офицеров Генерального штаба. Как это получалось, никто толком объяснить не мог. Редакторы роптали, собирались кучками и вполголоса кляли Убедительного и слабохарактерное руководство. Но едва слышались тяжелые шаги, как раздавался испуганный шепот: «Убедительный идет!», и все разбегались по своим рабочим местам. Однако, по моим сведениям, кое-кто присматривал аккуратный ломик или обрезок водопроводной трубы. Так, на всякий случай.
