Александр Экштейн - Люди полной луны
— Ни хрена себе! — возмущенно вскрикнул Басенок. — Ты почему мне не сказал об этом? Друг называется!
— Ренегат, — подтвердил перевозбужденный Савоев.
— Вы меня сегодня до доклада видели? — спросил у друзей Игорь.
— Нет, — успокоился Степа Басенок.
— Так, издалека, — неопределенно помахал рукой в воздухе Савоев.
— А вчера я сам этого не знал, ясно?
— Понятно, — поставил точку Степан и тут же, потеряв интерес к кришнаитам, предложил: — А что, если братьев Рогонян втихаря свинтить и утопить в канализации где-нибудь? Я думаю, нормально может получиться, и вообще…
— Степан! — стукнул ладонью по столу Самсонов и резюмировал: — К следующему понедельнику жду конкретных результатов. Можете идти.
Три оперативника уныло покинули кабинет начальника.
Луна была похожа на яблоко, выращенное в саду у Бога, и, несмотря на вопиющую банальность такого сравнения, это действительно так. Она по-прежнему напоминала яблоко, имеющее непосредственное отношение к разбросанным по всей территории бесконечности яблоням.
За шесть лет работы в уголовном розыске стало совершенно понятно, что со временем Игорь Баркалов станет классным сыщиком. А Слава Савоев, как бы так помягче выразиться, был в принципе талантливым и нестандартным молодым человеком с элементами живописного разгильдяйства, которое, как это ни странно, помогало ему в работе…
Луна — таинственное яблоко, выращенное в садах бесконечности, и южнорусский город на берегу древнего моря были если и не прямыми, то, без сомнения, косвенными творцами судьбы Игоря, Степана и Славы. Впрочем, как и всех остальных жителей этого удивительного города.
«Братья» Рогонян на самом деле не братья, а однофамильцы, занимающиеся общим криминальным бизнесом — сутенерством. Сама идея этого бизнеса, напоминавшего профессию, неизбывна, как дыхание живого человека, и безнравственна, как сам человек. Сутенер — нечто среднее между Пигмалионом, Нарциссом, властелином гарема и Гобсеком, которые затерялись в современности и получили образование по порножурналам. Если еще проще, сутенер — это политик с нездоровой тягой к гипертрофированной эстетике. Но «братья» Рогонян, однофамильцы неопределенной национальности, под это определение не попадали. Как не попадали под него и все остальные сутенеры советского розлива, потому что специфика наших бывших имперских просторов не позволяла стать сутенерам на путь сутенерствующего Запада в силу не до конца осознанных, но конкретно болезненных возмездий со стороны не совсем цивилизованного населения южнороссийского воспитания.
Отдельная и совершенно невменяемая субстанция мистической части бесконечности, женщина несет в себе частицы бликующей насмешки. Насмешка, без сомнения, принадлежит Дьяволу, но вот ее бликование имеет прямое отношение к Богу, и поэтому чародейское пророчество о том, что Бог, Дьявол и женщина состоят в сговоре, отрицающем сообщничество, вполне обоснованно.
Оля Останская попала под опеку «братьев» Рогонян неисповедимыми путями эмоционального характера. Уже в десять лет в Оле было нечто такое, что смущало мужчин. Это нечто было хорошо знакомо мужчинам, и от этого их смущение было сродни панике. Им казалось, что в них заложен безобразный порок.
Тридцать вторая школа, где училась в девятом классе Ольга, находилась в Октябрьском районе, который в городе был известен под более старинным названием Собачеевка…
Города, в которых нет обширного частного сектора, — ущербные города. Люди, выращенные в многоэтажных коробках, — это люди, склонные к сообществу на основе «сиамственности». Они так зациклены на привычках и повторении друг друга, что все остальное многообразие снующих вокруг них миров видят лишь в форме предположений, а невозможность совокупляться в этих мирах вызывает у них насмешку и вполне обоснованное чувство враждебности.
Огромный, портовый, классически южнорусский город был наполнен частным жилым сектором под самую завязку. В эту наполненность попадал и Октябрьский район, внутри которого находилась тридцать вторая школа, где некогда в девятом классе училась Оля Останская.
Когда в гости к Останским приходили друзья родителей и десятилетняя Ольга, по-детски непосредственно вскрикнув, радостно бросалась к ним на шею, гости мужского пола чувствовали, как от этого объятия их консервативная, здоровая нравственность дрожала, пятилась и воровато оглядывалась, а их жены как-то странно косились на ребенка и поспешно отводили мужей подальше от нее. Женский инстинкт предупреждал их, что детство Ольги приняло опасные таинственно-чувственные формы.
В девятом классе сексуальность Ольги достигла такого высокого градуса, что она действовала на пожилых мужчин как совершенное лекарство от импотенции, а на молодых — как красная тряпка на быка. Эту неправомочную зрелость заметил в Ольге классный руководитель Анатолий Григорьевич Шаповаленко, учитель физики. Однажды, вызвав ученицу Останскую к доске, он почувствовал в себе непонятное волнение и напрягся всей силой воли. После осознания этого волнения паника педагога достигла предела, когда он поймал себя на мысли, что готов пойти на все, вплоть до насилия, дабы потискать и углубиться в это объятое Дьяволом детское и вызывающе чувственное тело. Впрочем, через две недели Анатолий Григорьевич был хладнокровно спокоен и педагогически строг к Ольге Останской. Никто, включая самых близких родственников Анатолия Григорьевича, так и не узнал, что он совершил педагогический подвиг. Поймав себя на преступной, с элементами маниакальности, мысли, что он желает свою ученицу, Анатолий Григорьевич сразу же жестко наказал себя. Этим же вечером он стал принимать препарат «Ф», которым стерилизуют психически больных в спецбольницах. По его просьбе этот препарат ему привезла родная сестра, главврач спецбольницы, еще два месяца назад.
— Зачем тебе стерилизатор? — задала главврач вопрос брату.
— Хочу кошку бесплодной сделать, — сообщил Анатолий Григорьевич.
— Дурак, — объяснила ему сестра. — Он на кошек не действует.
На Анатолия Григорьевича препарат подействовал, ибо он принимал его три раза в день и в три раза выше нормы. Именно поэтому через две недели он стал пренебрежительно-брезглив к женщинам и устало-равнодушен к жизни…
О подвиге педагога так бы никто и не узнал, если бы не вездесущий уголовный розыск, который собирал сведения об Ольге Останской. Именно Игорю Баркалову все как на духу рассказал Анатолий Григорьевич, по-прежнему считая, что во всех без исключения поступках надо быть искренним до конца. После того как об этом узнала оперативная группа, занимающаяся расследованием нестандартного выкапывания трупов из могил, наступило короткое шоковое молчание.
— Лучше бы он ее зарезал, — первым прервал молчание Савоев и признался: — Если бы где-то поблизости строчил пулемет, я бы после этого сообщения бросился на него грудью…
Но родные и близкие о подвиге Анатолия Григорьевича так и не узнали. Лишь жена Анатолия Григорьевича смутно о чем-то таком догадывалась, но в силу обыкновенной житейской озабоченности не углублялась в эти догадки и как-то незаметно для Анатолия Григорьевича, да и для себя самой, ушла от него, оказавшись женой Василия Сергеевича, учителя производственного обучения школы № 32, а тот, столкнувшись с этим неожиданным для него фактом, сразу же погрузился в мрачную депрессию, запил и через четыре года от этого умер.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
«Братья» Рогонян занимались неблаговидным делом ненавязчиво, а в некоторых случаях и вполне навязчиво, если не сказать агрессивно. Они осуществляли посредническую миссию между двумя порочными и вечно соприкасающимися группами людей с нестандартной для здорового общества тягой к удовлетворению — болезненно жаждущих и корыстно утоляющих эту жажду, равнодушно дающих и дрожаще берущих. «Братья» Рогонян неплохо на этом зарабатывали и делились заработанным с окружающим их миром, то есть с той его частью, которая непосредственно контролирует их не до конца респектабельную деятельность.
— Где ты берешь таких талантливых девочек, армянская морда? — восхищался оперуполномоченный Слава Савоев, насмешливо глядя на белобрысого Арама Рогоняна, более известного под кличкой Армян.
— А где это ты видел курносую армянскую морду? — задал Арам вопрос Савоеву и воровато нахмурился.
Дело в том, что Арам Рогонян по кличке Армян был латышом по отцу и русским по матери. Откуда у него взялась такая фамилия, объяснить трудно, но в России это случается.
— Я тебе сейчас рыло подрифтую, и вся твоя курносость примет формы обыкновенной грушеобразной носастости, — не стал вдаваться в подробности Савоев.
— Гражданин лейтенант! — возмутился Армян и, сникая, спросил: — Я не прав?
