Ричард Матесон - Мисс Звездная Пыль
Затем, за день до начала конкурса, обрушивается причал. По счастью, в тот момент на нем не было никого, кроме Левисона Тамаркиса, который украшал его цветочными венками. Он по-собачьи выгребает на берег, проклиная всех и вся, и уезжает, затопив Тихим океаном салон своего «студебекера» сорок восьмого года выпуска.
Мы хмурим брови в нехороших подозрениях. Словечко «коммуняки» украдкой срывается со многих губ, и мы заказываем муниципальный концертный зал. Это, конечно, не так здорово, как на свежем воздухе, но выбора нет. Лично я, будучи человеком суеверным, убежден, что над конкурсом нависло проклятие. В свое время я уже имел дело с такими проклятыми проектами, и если уж все начинает катиться под гору, с этим ничего нельзя поделать.
Этот самый конкурс, «Мисс Звездная Пыль», проклят, решил я. Тогда я не знал еще и половины правды.
На чем бишь я остановился? Ах да. Так вот, мы наконец-то дотянули до утра конкурса, причем с пятью вполне живыми судьями. День выдается дождливый. Первый раз с тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года в этот день идет дождь. Все в шоке. Судьи сидят по гостиничным номерам и жалуются на жизнь. «Отправляйтесь в концертный зал», — приказываю я им. После чего принимаюсь метаться повсюду, пытаясь все исправить.
Прежде всего, я отправляю шестнадцать автомобилей Сэмпсона с громкоговорителями наверху, и весь Лонг-Харбор узнаёт, что шоу состоится. На крышах машин представлен весь ассортимент, от мисс Эльзас-Лотарингия до мисс Питкин-авеню. Они в ярких купальных костюмах и прозрачных дождевиках. В одной руке по зонтику, другой они машут прохожим. Они смеются и делают поверх мегафонов зазывные жесты. Если все это, включая пестрые купальники, не сработает, я признаю, что все кончено, и пошлю Мэ Бушкин телеграмму, моля ее принять меня обратно.
Еще я отправляю в город расклейщиков с плакатами. Выбиваю на радио пять минут эфира и отбираю местного диктора с самым радостным голосом зазывать всех на шоу. Велю вывесить воздушный шар. «Сегодня мы узнаем, кто станет мисс Звездная Пыль!» — написано на нем. Кто-то подстреливает шар. Какой-то хулиган, думаю я.
Как бы не так.
После утра, проведенного в лихорадочном общении с публикой, я кидаюсь в концертный зал, чтобы еще раз переговорить с судьями. Замечаю, что плотники до сих пор сколачивают на сцене помост для жюри. Подсохший Левисон Тамаркис и его команда развешивают букеты. Решаю, что начать конкурс можно прямо по дороге в зал.
И вот оно.
Я вхожу в лифт и поднимаюсь наверх. Прохожу по коридору. Вхожу в комнату судей.
— Господа, — говорю я.
На этом моя речь обрывается.
Потому что они сидят, парализованные, в своих креслах, с разинутыми ртами, и таращатся на штуку посреди комнаты, на которую обращаю внимание и я.
Нижняя челюсть у меня падает прямо на «флоршеймы»[3].
Тебе приходилось видеть когда-нибудь пылесос? С капустным кочаном вместо головы? В костюме? Который стоит посреди комнаты и глядит на тебя?
Так вот, приятель, мне — приходилось.
Я едва не падаю в обморок, когда он заговаривает со мной.
— Это вы здесь всем распоряжаетесь? — спрашивает он.
Я не отвечаю. У меня язык прилип к гортани. Намертво. Глаза мои вываливаются из орбит и катятся по полу. Ну, почти.
Штука вроде бы возмущена, насколько может быть возмущена капустная голова.
— Очень хорошо, — произносит он, она, оно. — Поскольку никто из присутствующих здесь, судя по всему, не в состоянии издавать членораздельные звуки, я просто объявлю, в чем суть нашего дела, и отбуду.
Нашего дела. Я чувствую, как на голове двигается кожа. Все мы так и приклеились к своим местам. Мы слушаем механический голос этой штуковины. Рта не видно. Произношение неестественное. Все равно что выслушивать монолог того торгового автомата, твердящего: «Бром-сельтерская, бром-сельтерская, бром-сельтерская».
— Этот конкурс, — сказало нечто, — кроме этой планеты, претендует и на все безвоздушное пространство.
Затем, пока он оглядывал всех нас одиноким овальным глазом, у меня кое-что забрезжило в голове. За все те годы, что я ишачил манипулятором общественных вкусов, я перевидал в действии немало примечательных индивидов.
Поэтому я смотрел на штуковину умудренным взглядом. И размышлял о создавшейся ситуации.
— Я должен выяснить, — говорила капустная голова, — означает ли ваше молчание отсутствие понимания. Ведь вы в высшей степени легкомысленно наименовали свое мероприятие конкурсом на звание «Мисс Звездная Пыль». Поскольку ваша микроскопическая, как вы ее называете, Земля представляет собой не более чем соринку на задворках галактики, выбор такого названия является по меньшей мере возмутительным. Название признано до отвращения наивным и крайне оскорбительным.
Слишком велеречиво, подумал я. Никто не стал бы строить подобные фразы, кроме филологов из Кембриджа. Это просто механизм, рассудил я. Кто-то над нами потешается.
Я был когда-то знаком с парнем по имени Кэмпбелл Гольт. Он делал всякие забавные штуковины — мешочки со смехом, фальшивых пауков, пепельницы в виде отхожего места. Старина Кэмп делал и роботов тоже. Как-то раз во время войны у него по Сорок второй улице ехал стальной Хирохито, распевающий «Я японский волшебник»[4]. Изобретательно и как раз походит на шуточку вроде этой.
— Это вам понятно? — прошуршали капустные листья.
Я с умным видом улыбнулся. Посмотрел на застывших в ступоре судей.
— Ладно, — сказал я, — давай завязывай. У нас еще полно работы.
— Сядьте, — приказала штуковина. — Я не к вам обращаюсь.
— Иди подыщи себе в пару солонины, капуста.
— Я вас предупредил.
— Бром-сельтерская, бром-сельтерская, — принялся дразнить я.
И оказался пришпиленным к ковру синеватым лучом, который с гудением вылетел из пылесоса. Ощущение такое, будто стоишь на одном из грошовых массажеров для ног. Сильная вибрация и онемение. Однако я ни на чем не стоял. Я лежал на спине.
— Эй! — выкрикнул я, сбитый с толку.
— Может быть, это хоть как-то вас образумит, — произнес пылесос. — А теперь я должен завершить свое заявление.
И штуковина проехалась по комнате, готовясь к завершающей части спича.
— Как я уже отметил выше, до недавнего оскорбительного вмешательства в мою речь, поскольку ваша молекулоподобная планета представляет собой всего лишь крохотную часть обширного пространства, которое должен охватить назначенный конкурс, мы можем высказать лишь серьезное недовольство и потребовать его отмены.
— Могу ли я… — начал Мендельхеймер из «Райских солений Мендельхеймера», — могу ли я, гм, осведомиться… от-т-тку-да вы?
— Я только что прибыл с Астури Криденты, как вы могли бы именовать это место на своем примитивном наречии.
— А… а… а… — Мендельхеймера заело.
— Невероятно! — выдохнул Сэм Сэмпсон, который постоянно читает научно-фантастические рассказы, когда не пытается заарканить очередного автолюбителя.
— И ч-что вы хотите?
Это был уже я сам, квакающий с высоты ковра.
— Одно из двух, — ответил инопланетный овощ. — Либо изменения названия конкурса, либо расширения числа участников.
— Но… — Это тоже я.
— Вынужден напомнить, — сказал посланник Вселенной, — что мы обладаем достаточными силами, применив которые вполне сумеем помешать благополучному ходу мероприятия.
— По-помешать? — переспросил Глубер из «Глубера и компании».
— Мы уже предпринимали некоторые шаги, чтобы конкурс не состоялся, — сообщил сам знаешь кто, — но, судя по всему, их не восприняли должным образом.
— Несчастные случаи, — пробормотал я.
— Причал! — воскликнул Мендельхеймер.
— Пьяная драка! — выкрикнул Сэмпсон, щелкнув пальцами.
— Дождь, — прибавил пылесос.
— Я так и знал! — изрыгнул Местный Чиновник Номер Два. — В Лонг-Харборе не было бы дождя, если бы не этот дурацкий конкурс!
— Это не считая того, что может случиться, — произнес наш гость. — Будучи осведомленными о наших потенциальных возможностях, сделайте верный вывод.
Снаружи по стеклам барабанил дождь. Внутри члены жюри барабанили пальцами по своим галстукам. Я, бледный и немеющий, готов был отключиться. Мы смотрели на капустоголового, принявшего явно недружелюбную позу.
— А к-как вы сюда попали? — спросил Мендельхеймер.
— Принимайте решение, — потребовала штуковина. — Либо вы меняете название, либо мы тоже должны быть представлены в числе участников.
— Но послушайте, — начал я, на мгновение забыв о своем плачевном состоянии.
Он посмотрел на меня, и я притих.
— Мы здесь не для того, чтобы пререкаться, — сердито загромыхал автомат с сельтерской. — Решение должно быть принято. Не испытывайте наше терпение.
