Александра Лосева - Две недели и дальше. Плохая вода. [Книга вторая]
Время тянется так долго.
Так долго.
Так бесконечно долго.
Так…
– Элена Патриция Виолетта де Виль! Встаньте перед лицом служителей Единого!
– Дочь герцога не будет стоять перед простолюдинами. Я требую, чтобы известили моего отца. Посмотрим, как вы тогда запоете.
– Элена де Виль, перед лицом Единого вы обвиняетесь в колдовстве, богохульстве, наведении порчи, ворожбе, некромантии, разврате, наведении чар на собственного брата и кровосмесительной связи с оным, совершении обрядов, направленных на уничтожение церкви Единого, ереси и подстрекательстве. Признаете ли вы себя виновной в перечисленных деяниях?
– Вы сошли с ума. Вы отдаете себе отчет, с кем вы говорите?
– Покайся, ведьма, облегчи душу, быть может, Единый простит тебя. Признаешь ли ты…
– Эй вы, сборище глухих болванов! Позовите моего отца, моего брата! Не то будет хуже!
– И в третий раз суд спрашивает тебя, признаешь ли ты…
– Подите к дьяволу, тупицы! Нет! Не признаю! Жизнью своей клянусь, если вы сейчас же…
– Святой отец, она ворожит, ворожит! Она одержима Тьмой, она собой не владеет! Это не она говорит, бедное, невинное дитя, это Тьма во чреве ребенка! Святой отец, не допустите гибели этого юного создания, изгоните из нее Тьму, умоляю! Спасите ее! Изгоните Тьму священной болью!
– Сын мой, она не стоит такого великодушия, но ты прав. Ее душа вопиет о спасении. На дыбу ее.
– Безумцы… Вы что, не слышите меня?! Позовите моего отца!
– У тебя больше нет отца, ведьма. Человек, вырастивший тебя, оказался истинным чадом Единого и не стал упорствовать. Он отрекся от тебя и твоей волшбы, и теперь молится о спасении твоей души. Ты крепко околдовала своего брата, но мы спасем и его. Как только священный огонь Единого очистит тебя от скверны, он вернется в лоно церкви. Порадуйся за своего брата, ведьма, если в тебе осталось хоть что-то человеческое.
– Я не ведьма, я… Я требую справедливого суда! Я требую защиты! Я…
– О, разумеется. Тебя допросят по всем правилам и дадут право высказаться. А чтобы Тьма не связала твой язык тенетами лжи, рядом с тобой будет добрый брат палач. Как видишь, мы заботимся исключительно о твоем благе. Суд Единого справедлив и милосерден. На дыбу ее.
– Сеееееееееееееееб!!!!!!…
– А, задница Мораддинова, опять! Иефа! Иефа!
– Нет, не надо, не смейте, не трогайте меня, я…
– Иефа!…
– Стив… Боги, боги, больно-то как…
– Послушай, может, попробуешь чуть-чуть подлечиться, а? Время-то прошло уже, а? Ну сил же ж нет никаких смотреть, как ты мечешься.
– Я не из-за этого, не из-за руки…
– Да знаю, знаю. Тебе просто приснился сон. Но ты послушай меня, я в этих делах разбираюсь. Когда мякиш кровоточит, еще и не такая пакость в голову полезет.
– Что кровоточит? Мякиш?
– Ой, начинается. Ну куда там тебя укусили-цапнули? Не цепляйся к словам!
– Ладно, не буду. Ого, луна куда забралась! Стив, ложись-ка ты спать, мое дежурство часа полтора назад началось.
– Вы посмотрите на нее – вояка выискалась! Сама на бледную поганку похожа, а туда же – дежурство у нее. Ложись давай, пока по шее не получила.
– Стив, а ты, часом, не много ли себе позволяешь?
– Сколько надо, столько и позволяю. Кто здесь воин, в конце концов, я или поваренная книга?
– Ты, Стив. Поваренную книгу эти твари в клочья разнесли.
– Ну вот и спи.
– Спи… Легко сказать.
… Луна летела вслед за Иефой и никак не могла догнать, и от этой бесконечной, ненасытной погони становилось очень жутко. Иефа крикнула тихо и тоскливо, сложила крылья и камнем ринулась вниз, навстречу серым каменным башням, широко раскрыв глаза и мечтая только об одном – больше не быть. Башни стремительно неслись навстречу, и сердце отчаянно трепыхалось в горле, и было трудно дышать. Иефа собрала волю в кулак и широко открыла глаза, чтобы видеть, до самого конца видеть истертый временем камень, голодную луну и синеватый ночной воздух. Смотровая площадка встретила ее и пропустила сквозь себя. Иефа дернулась, расправила крылья и попыталась взлететь, но только поранилась об острые каменные углы. Она продолжала падать, теряя перья и остатки воли, падать сквозь вековые булыжники куда-то совсем вниз, в чужую жизнь, ненависть и боль. Боли было много, очень много, постепенно она переполнила Иефу и начала выплескиваться крупными солеными каплями из воспаленных глаз, Иефа посмотрела на свои руки и увидела кровавое месиво, заключенное в ржавые кандалы, от которых сходит кожа с запястий. Очень хотелось умереть.
– Вызывается свидетель со стороны обвинения – его сиятельство герцог Тереций де Виль. Перед лицом Единого клянетесь ли вы говорить правду, только правду и ничего кроме правды?
– Клянусь. – Иефа подняла голову и посмотрела на человека в дорогом камзоле. Человек был бледен и трясся. Кажется, от ярости.
– Подсудимая – ваша дочь?
– Была ею. Я отрекся от нее, когда узнал, что она ведьма. Сердце мое обливается кровью, но Единый даст мне сил пережить позор.
– Была ли подсудимая послушным и ласковым ребенком?
– Она была дерзкой и ветреной, часто огорчала меня и мою несчастную супругу, издевалась над слугами.
– В пору девичества отличалась ли подсудимая скромностью и благонравием?
– Она была ветрена и кокетлива, обожала дорогие наряды и украшения, любила красоваться перед юношами, позволяла себе сумасбродные, непозволительные для незамужней девицы выходки, часто совершала конные прогулки в одиночестве, отослав под каким-нибудь предлогом компаньонок.
– Много ли времени проводила подсудимая со своим братом, вашим сыном?
– Много. Они вместе читали книги. Я поощрял эту близость, надеялся, что мой сын, как старший, благотворно повлияет на нее. Я ошибся.
– Связывали ли их только родственные чувства?
– Не знаю. Я…
– Вопросов больше нет. Ваша честь, вина подсудимой очевидна, на лицо все признаки ведьмы: страсть к нарядам, блудливость, неестественная тяга к чтению, стремление остаться в одиночестве для совершения богомерзких обрядов, дерзость и жестокость. Но суд Единого справедлив и милосерден, мы не будем делать поспешных выводов. Обвинение просит разрешить вызвать следующего свидетеля.
– Вызывайте.
"Господи, как долго, – подумала Иефа и покачнулась. – Как бесконечно долго, Господи мой милый…Скорей бы уже".
– Элизабет Пин, перед лицом Единого клянетесь ли вы говорить правду, только правду и ничего кроме правды?
– Своей душой клянусь.
– Вы прислуживали обвиняемой?
– Да, высочайший, я была ее горничной. Единый свидетель – это была настоящая пытка, иначе и не скажешь.
– Доводилось ли вам увидеть, услышать или каким-то иным способом убедиться, что подсудимая продала себя Тьме?
– О да, ваша честь! Множество раз! Едва продрав глаза, она начинала бранить Единого и нашу святую церковь, а, произнося имя нашего Бога, она плевалась и клялась в своей ненависти к нему. Она заставляла меня ловить мышей и сворачивать им головы у нее на глазах, а если я отказывалась, била меня и наводила на меня чары, да так, что я не могла пошевелиться, все нутро у меня горело, на лице вздувались волдыри и волосы на голове становились дыбом. Она грозилась превратить меня в жабу, если еще раз увидит рядом с молодым герцогом, она плясала голышом при полной луне и пела непонятные песни, заставляла летать предметы и привораживала мужчин, да так, что они потом только о ней говорили и думали, она…
– Достаточно. Что вы можете сказать об отношениях подсудимой с молодым герцогом?
– О, ваша честь, она долго к нему домогалась и все зазря! Сколько раз я видела, случайно проходя мимо, как она вешалась ему на шею, а он ее отталкивал, потому что молодой хозяин настоящий дворянин и такой красавец, и видел ее насквозь, как она напропалую со всеми, а зачем ему такая шлю…
– Ближе к делу.
– Так я о чем и толкую! Она никак не могла добиться своего, и тогда она вызвала страшного демона, вырвала у него волосок из… ну… срамного места – я это видела собственными глазами! – волосок переплела со своим, сожгла, а пепел добавила в вино молодому хозяину, а тот…
– Довольно. Можете занять свое место, Элизабет, вы честная и храбрая девушка – Единый наградит вас за это. Обвинение вызывает…
Перед глазами Иефы все поплыло, закружилось, она стала медленно заваливаться на бок, но чья-то рука крепко и больно ухватила ее за волосы на затылке и заставила сидеть ровно, и эта боль добавилась к большой боли, маленькая капелька в огромном океане. Растаяли в мутном мареве серые каменные стены, и сквозь душный ватный шум в ушах звучали глухие и отдаленные голоса, какие-то обрывки фраз, имена и названия, треснувшим колоколом дребезжал судья, надрывной дудкой вскрикивал обвинитель, и еще какие-то ноты вплетались в какофонию, знакомые и не очень, но Иефе было уже все равно, все равно… Лишь бы скорей.
