Виктор Дубчек - Красный падаван
Теперь уязвлён был сам адмирал.
— Лорд Вейдер, я не понимаю, какое это имеет отношение к делу? Саботажник отказывается даже сообщить нам, где мы сейчас находимся. Из-за его действий мы не можем запросить помощи…
Свист сухого дыхания сделался резче.
— Помощи, адмирал? Это сильнейший корабль в Галактике, мой личный линейный крейсер. Империи необходим этот корабль. Я назвал его "Палачом" не для того, чтобы Ваша некомпетентность привела к таким тяжёлым последствиям.
— Лорд Вейдер, Вы забываетесь! Ваше положение при Императоре не даёт Вам права…
— Это последний раз, когда Вы подводите меня, адмирал.
Криф поперхнулся, задёргал веком. Вейдер неторопливо поднял руку, чёрная матовая перчатка чуть шевельнулась — и адмирал вдруг запрокинул голову, заскрёб ногтями, в кровь раздирая собственное горло, на глазах почернел и перестал дышать. В тишине отчётливо послышался сочный хруст ломаемых позвонков. Тело в парадной форме мягко сползло на ковёр. Таус испытал лёгкий укол немного постыдной радости, потом понял, что и сам не дышит.
— Капитан Игнази. Вы принимаете управление "Палачом".
Таус удивился, что Лорд Вейдер помнит его фамилию, хотел сказать, что он вовсе не капитан, а всего лишь лейтенант, что в двадцать четыре стандартных года ещё рано командовать крупнейшим линкором Империи, что он вообще не хотел идти во флот — но слова почему-то никак не находились, а в горле першило от ужаса и восторга.
— Итак, наша навигационная служба не в состоянии определить координаты точки выхода?
— Так точно, Лорд Вейдер. Прыжок оказался практически спонтанным, гипердвигатели были форсированы прямо из дежурного режима, и только для того, чтобы избежать падения в гравитационный колодец Фондора. Мы не успели зафиксировать параметры входа в гипер, так что не можем и вычислить точку выхода.
— Вы пробовали триангуляцию по известным звёздам?
— Лорд Вейдер, наши астронавигаторы не наблюдают известных звёзд.
— Как это может быть, капитан? — голос Владыки ситха зазвучал раздражённо.
— Я не знаю, Лорд Вейдер. Дроиды-навигаторы утверждают, что в наших банках данных нет спектральных записей о ближайших звёздах. Включая ту, в системе которой мы сейчас находимся. Но часть банков была повреждена ещё при первых подрывах, возможно, что-то удастся восстановить со временем. Я приложу все силы…
— Что за планета под нами? — перебил свежеиспечённого капитана Вейдер.
— Неизвестно, мой Лорд. Это планета с азотно-кислородной атмосферой, пригодной для дыхания, — Таус чуть запнулся, вспомнив, что лёгкие Вейдера были сожжены в какой-то из великих битв прошлого — тёмный джедай мог дышать лишь с помощью своей кошмарной маски, закрывавшей всё лицо, либо в особой гипербарической камере, установленной в его каюте. Вейдер, однако, заминки не заметил, и Таус продолжал. — Планета обладает обильной растительностью, океанами, населена гуманоидной разумной формой жизни, визуально наблюдаются довольно примитивные поселения. Мы перехватываем радиосигналы, но они слабы… и дроиды-переводчики не могут опознать язык.
— Это невозможно. Дроиды знают миллионы языков.
— Да, Лорд Вейдер. Но языки этих радиопередач им не известны.
— "Языки", капитан?
— Выделено уже более тридцати различных диалектов. Дроиды приступили к расшифровке.
Вейдер удовлетворённо повернулся в крутящемся кресле.
— Такое количество наречий свидетельствует, что обитатели планеты разобщены. Превосходно.
Таус всё-таки решился осторожно уточнить:
— Мой Лорд, возможно, есть способ определить наши координаты с помощью Силы. Я слышал, что Сила присутствует везде.
— Это так, но образ этой части Галактики… необычен. Я не чувствую здесь знакомых путей в Силе. Но пусть Вас это не беспокоит, капитан Игнази. Я займусь этим лично.
После того, как за капитаном закрылась дверь, Вейдер неторопливо подошёл к чудом уцелевшему бронестеклу каюты. Остальным секциям панорамы повезло меньше — на их месте глухо чернели щитки кваданиевой стали.
— Старкиллер. — негромко произнёс Вейдер.
В тот же миг навстречу ему из глубокой тени выступил высокий худощавый юноша в неприметном рабочем комбинезоне. На инструментальном поясе справа висел небольшой металлический цилиндр. Знающий человек опознал бы в цилиндре рукоять светового меча и решил, что юноша, вероятно, очень уверен в своей Силе, раз носит знаменитое джедайское оружие так открыто.
Аскетично поджатые губы молодого человека чуть шевельнулись:
— Да, Господин.
— Посмотри.
Старкиллер послушно повернулся к свету. Внимательные серые глаза привычно прищурились.
Тяжёлый плащ всколыхнулся, кулак Вейдера упёрся в бронестекло с такой силой, будто Владыка ситх хотел пробиться наружу.
— Я чувствую великое возмущение в Силе, но не могу понять его природу. Ты отправишься вниз.
Старкиллер бросил быстрый взгляд на Учителя.
— Да, Господин.
Юноша снова повернулся к панораме. Блестящие струйки пара били с обшивки в пространство, мгновенно застывая и рассыпаясь разноцветными снежинками: изуродованный корабль нещадно травил воздух. Но при наличии внизу подходящей атмосферы это не было такой уж проблемой.
Избитое, осиротевшее, полуослепшее девятнадцатикилометровое звёздное чудовище висело на орбите небольшой и довольно скучной зелёно-голубой кислородной планетки.
Глава 2. Пропала суббота
Войны ждали, к войне готовились. Лихорадочно перестраивалась промышленность и логистика, запасались боеприпасы и горючее, одна за другой шли в войска директивы. В войсках к директивам относились… по-разному. Все понимали неизбежность Большой Войны, но мало кто не надеялся — обойдётся, небось, нешто.
Колкий страх, нетерпение, деловитое движение огромных масс людей. Суета — успеть бы, только бы успеть; хотя к Большой Войне успеть невозможно.
Кто-то возводил укрепрайоны, кто-то отрабатывал фигуры высшего пилотажа и боевое взаимодействие, кто-то тщательно взрыхлял контрольные полосы. Кто-то, — как Павлов, — скатывался во всё более мрачный и бессмысленный запой, нелепо волочился за балеринами, заслонялся от страха всё более бравурными и лживыми докладами наверх.
Наверху ждали тоже.
Невысокий, немолодой уже человек на самом верху, — выше солнышка, — спокойно и сосредоточенно напрягал все свои силы и все силы своей страны, чтобы спасти страну, чтобы спасти нечто большее, чем страна. За человеком стояла великая правда — а правда есть сила; но сил всё равно не хватало.
Пойди история чуть иначе — подлецы-историки написали бы: не предвидел, не предусмотрел, не подготовился.
Ложь. И предвидел, и предусмотрел. Не подготовился? — поди подготовься, когда четыре миллиона весёлых белозубых парней с засученными рукавами бряцают железками по ту сторону границы. Лучшая в мире армия, покорители Европы; да эта армия и была самой Европой в очередном её крестовом походе. Европа накачивала эту армию техникой, ресурсами, людьми — весёлой белозубой поганью. Английские банкиры накачивали её деньгами, американские олигархи — жратвой через "нейтральную" Испанию и технологиями через "нейтральную" Швецию, аж до 1944 года. Но до сорок четвёртого, когда всё уже стало ясно, надо было ещё дожить, а пока ничего не было ясно, и вся сволочь мира накачивала ненавистью, — великой ненавистью к великой правде, — чудовищного миллионноголового зверя, низко, — ниже кладбища, — припавшего к земле перед неизбежным смертельным прыжком.
Одинокий усталый человек стоял между Родиной и зверем, пытаясь успеть сделать так, чтобы этот прыжок стал смертельным не для Родины, но для зверя. Родина должна была выжить.
— Так что, товарищ профессор, жить буду? — с мягкой усмешкой спросил больной.
Борис Сергеевич Преображенский, практически "личный" терапевт Сталина, несколько замялся, но профессиональная добросовестность взяла верх.
— Иосиф Виссарионович, у Вас флегмонозная ангина. Тяжёлая, тяжелейшая даже флегмонозная ангина! — профессор и сам разволновался. — Госпитализация необходима. Полежать, отдохнуть, знаете ли, поскучать.
Сталин снова усмехнулся.
— Нет, на это я пойти не могу. Здесь поскучаю.
Волынское, где располагалась Ближняя дача, действительно было местом тихим. Но Сталин лукавил — скучать было некогда. Каждый рабочий день нынешнего, 1941 года, был до отказа заполнен работой. Выходные, впрочем, тоже. Темп был взвинчен уже сверх всякой меры: Сталин чувствовал, — он всегда чувствовал, — и потому загонял себя. Во второй половине июня Сталин серьёзно простыл, температура больного подскакивала почти до сорока, и Бориса Сергеевича просили не отлучаться из Москвы. Вот и этот вечер субботы, похоже, пропал.
