Татьяна Устименко - Эра зла
Понтифик понимающе усмехнулся и поднес записку к огоньку свечи, сжигая опасную улику. Его пальцы мелко подрагивали от страха. О нет, папа переживал отнюдь не за себя, потому как уже практически смирился с мыслью о неторопливо подкрадывающейся к нему смерти, успев привыкнуть к ее незримому присутствию. Отныне ему предстоит опасаться за того, кому он будет вынужден в дальнейшем передать «Книгу крови», ибо несчастный Бонифаций уже почти не сомневался в имени ее следующего летописца.
Глава 5
— Да где же он, куда он запропастился, этот ваш знаменитый француз, ваш хваленый врач-волшебник? — Мужской, дикий, полный неконтролируемого смятения вопль шквальной волной прокатился по длинному больничному коридору. — Срочно пригласите сюда доктора де Вильфора! — И тут же десятки других голосов с готовностью подхватили сей жалобный призыв, окликая невесть куда подевавшегося хирурга: — Тристан, месье Тристан, шевалье де Вильфор!..
Тристан сердито распахнул глаза и несколько секунд лежал неподвижно, недоуменно вслушиваясь в вопли коллег, на всевозможный манер увлеченно склоняющих его старинное родовое имя. А поскольку многие из них находились в явных неладах с французским языком, то разносящиеся по реанимационному отделению призывы быстро превратились не в просьбу о помощи, а просто в нестройный хор весьма далеких от совершенства звуков, режущих идеальный слух разыскиваемого ими объекта.
Доктор де Вильфор брезгливо поморщился: как посмели эти презренные смертные прервать его вечерний отдых, да еще столь наглым, бесцеремонным способом? Тристан иронично усмехнулся, потянулся и одним резким, гибким движением легко вскочил с приютившей его кушетки. Опытным взглядом скосился на окно, которое закрывали жалюзи, и с радостью понял — опасные закатные полчаса только что миновали, солнце ушло за линию горизонта, и теперь ему уже не угрожают никто и ничто: ни глупые крикливые люди, ни их бесполезный бог. Ну а сама чародейка-ночь с ее вечными тайнами и порочно-сладостными удовольствиями отныне находится полностью в распоряжении Тристана, облекая его аурой недоступного для людей могущества. Он неторопливо, без лишней суеты, поправил воротничок своей шелковой рубашки цвета золотистой осенней листвы, а потом с небрежной элегантностью, присущей лишь истинному парижанину, фантазийно обмотал вокруг шеи тонкий шифоновый платок, заменяющий ему галстук и самым чудесным образом гармонирующий с его изумрудно-зелеными глазами. Затем мужчина накинул на плечи безупречно оглаженный, морозно похрустывающий белый халат и, бесшумно открыв дверь кабинета, вышел в коридор, думая сейчас только о вчерашнем звонке своей проживающей в Риме невесты — Элоизы Бафора…
При появлении ведущего хирурга реанимационного отделения его бестолково мечущийся персонал замолчал и вымуштровано выстроился в две шеренги, подпирая спинами серые больничные стены. Тристан довольно усмехнулся и чуть заметно кивнул подчиненным, отдавая должное их дисциплинированности. Превыше всего на свете доктор де Вильфор ценил порядок и служебную субординацию, сознательно стараясь не выходить из скрупулезно культивируемого им образа педантичного, и даже сухого, в общении профессионала. Впрочем, созданный им имидж ничуть не выглядел ненатуральным, ведь Тристан и так являлся подлинным виртуозом своего любимого дела, получив уникальную возможность весьма долго практиковаться в выбранной профессии. Тщательно оберегаемым от людей секретом являлось лишь то, что срок его практики уже изрядно превысил не только все обычные по человеческим нормам мерки, но и вообще любой, хоть как-то укладывающийся в сознании период времени. К счастью, коллеги даже не догадывались ни о реальных размерах воистину гигантских познаний Тристана, касающихся области медицины, ни о его настоящем возрасте, что надежно уберегало от шока их несовершенные человеческие умы. К чести доктора де Вильфора, безупречно выглядящего как раз на декларируемые в его документах двадцать восемь лет, он никогда не стремился развеять слепые заблуждения окружающих его смертных созданий, ибо обладал весьма утонченным чувством юмора, отточенным веками и всеми пережитыми им сменами исторических эпох. На самом же деле, в пику ложному утверждению паспорта, шевалье де Вильфор готовился отпраздновать свой двухсот пятидесятый день рождения и намеревался прожить еще не одну тысячу лет, что в отношении Тристана отнюдь не выглядело чем-то излишне самонадеянным или неправдоподобным. Просто ему позволялось все и даже более того, ибо он был стригоем, а посему собирался жить вечно.
— Месье доктор, вы меня помните? — Сразу же за дверью кабинета к Тристану взволнованно подскочил невысокий, одышливо отдувающийся мужчина, слишком упитанный и полнокровный для своих сорока лет. — Мы уже имели честь встречаться ранее!
Тристан дружелюбно кивнул, старательно изображая на лице некоторое замешательство, обычно присущее захваченным врасплох людям, хотя с первой же секунды безошибочно опознал в этом навязчивом просителе краковского мэра пана Мечислава Ольбрыхского.
— Помогите, — пан мэр умоляюще вцепился в рукав высокорослого Тристана, жалобно, снизу вверх заглядывая в его красивые зеленые глаза, — мой отец умирает!
— Успокойтесь и изложите все подробности вашей проблемы! — ровно произнес стригой, искусно скрывая овладевшее им презрение. «Если бы у пана Ольбрыхского имелся хвост, как у ждущей подачки собаки, то он бы точно им завилял!» — насмешливо подумал Тристан, внешне сохраняя все тот же искренний вид сердечной участливости. — Уверяю вас, за пару секунд никто не умрет, а вот неверно изложенные факты способны изрядно повлиять на точность моего диагноза.
Следуя мудрому совету врача, мэр глубоко вздохнул и заговорил уже куда более ровным голосом:
— Извините меня, шевалье, я перенервничал! Сами понимаете — семейные узы, они крепче всего… — Тут он беспомощно развел пухлыми руками, словно призывая врача в свидетели неоспоримой актуальности своего утверждения.
Тристан кивнул снова, сам безмерно удивляясь как своему воистину ангельскому терпению (что в устах стригоя звучало почище самой скабрезной ругани), так и абсолютно беспрецедентному идиотизму мэра. О нет, злейшими врагами человеческой расы являются отнюдь не стригои, а их собственная предрасположенность к глупой панике и излишняя эмоциональность.
— В общем, он шел со службы и на него наехал какой-то юнец на мотоцикле! — возбужденно закончил пан Мечислав. — Поговаривают даже, будто это был вампир, один из тех отмороженных кровососов, недавно якобы появившихся в городе, хотя толком о них пока еще ничего не известно.
«Ну да, — мысленно хмыкнул Тристан, — конечно, неизвестно! А вот когда станет достоверно известно, то вы уже ничего не сможете с нами сделать…»
— Его сбили, — плачущим голосом закончил мэр, — и освященный крест не помог, и сутана не охранила…
— Как, ваш батюшка — священник? — с опозданием дошло до стригоя. — Я не ошибаюсь? — Он сверлил человека испытующим взглядом, снова вспомнив странный звонок Элоизы.
— Каноник! — с гордостью признался мэр. — Наипреданнейший слуга Господа нашего Иисуса Христа. Служит в крупнейшем краковском аббатстве…
«Интересно, — подметил Тристан, стараясь не морщиться при имени Бога. — Возможно, это судьба привела ко мне достопочтенного пана мэра, или, — он благоговейно вздохнул, — воля Темного Отца, с детства уготовившего мне совершенно особую долю».
Уловив глубокий вздох доктора, мэр принял его за знак сочувствия и затормошил де Вильфора еще усерднее.
— Он находится в приемной. Заклинаю вас Господом — (на этих словах Тристан едва удержался от глумливого смеха), — осмотрите его как можно скорее!
— Хорошо, — согласился врач, стремительно шагая по коридору и увлекая за собой неповоротливого мэра. — Пусть пациента доставят в третью операционную. Пригласите ко мне анестезиолога и ассистентов, — он раздавал команды настолько уверенно и четко, что мэр, всецело осознавший профессионализм этого иностранного хирурга, отступил и почти упал на поставленный у стены диванчик, безмолвно возблагодарив Иисуса, приведшего его отца в столь надежные руки.
Возможно, этот французский красавчик-доктор и вправду способен творить те чудеса, которые ему приписывают…
А Тристан взволнованно вошел в операционную и, обрабатывая свои руки раствором отличного антисептика, в который раз изумился превратностям судьбы, умело подталкивающим нас как к вратам рая, так и в наполненные смрадным жупелом[15] котлы ада. Впрочем, к последнему из перечисленных испытаний Тристану было уже не привыкать. Да и кто, кстати, сказал, будто ад — это плохо?
Матушка Тристана, ныне покойная госпожа Онорина де Вильфор, в девичестве мадмуазель Баншан, происходила из скромной семьи бедного стряпчего,[16] проживающего в предместье Блуа. Умудрившись кое-как наскрести нужную сумму денег, ее родители сумели пристроить дочь в столичный монастырь святой Клементины, где бесприданница получила неплохое образование, ставшее с той поры, вкупе с изящными манерами и очаровательной внешностью, ее единственным капиталом и надеждой на успешное будущее. Пребывая в монастыре, юная Онорина познакомилась с благородной Франсуазой де Ранкур, племянницей блистающего при королевском дворе маркиза де Рамбуйе, девицей, превосходящей всех прочих монастырских воспитанниц как по части богатства, так и по части родовитости. Одна беда — несчастная Франсуаза не могла похвастаться внешней красотой, получив от природы сутулую спину, непомерно длинный нос, нечистую кожу и жидкие волосы.
