Кир Булычёв - ГЕНИЙ ИЗ ГУСЛЯРА
Двумя пальцами Савич приподнял конверт. Вытащил из него листок, истертый прикосновениями. Ему не надо было разворачивать и читать его. До последнего дня на этом света Никита Савич будет знать, что там написано, до последней буквы!
Он пришел унести, украсть этот листок. Он не должен оставаться в этой богадельне, в этой нищей комнате. Ничто не должно напоминать...
— Никита, — вдруг произнесла Шурочка. И потом:
Я совсем ослепла,
Волосы как из пепла,
Душа у меня седая,
Я всех по шагам гадаю.
Она улыбнулась туманно и даже загадочно.
Савич стоял, замерев в неудобной позе, будто аист, собравшийся покинуть гнездо.
— Забирай письмо, забирай, — сказала Шурочка. — Тени прошлого собирай.
Только тут Савич сообразил, что Шурочка говорит стихами. Когда он учился в мединституте, то проходил по психиатрии, что есть такое нарушение психики. То есть больной говорит в рифму.
Неужели она и на самом деле ослепла? А он и не знал. Тогда Шурочке действительно не нужно это письмо.
Но она спросила:
И что ж ты, грешил и грешил,
А теперь нас ограбить решил?
— Я стал невидимым, — признался Савич, — поэтому и пришел. Иначе бы не решился.
Шурочка рассмеялась:
Ах, судьба у тебя такая!
Не знал, что я стала слепая.
И видна ли твоя личина,
Для меня теперь не причина.
Савичу было неприятно слышать эти странные стихи. Но письмо он взял. А потом услышал:
Погоди, прежде чем ты его разорвешь,
Может, ты его вслух прочтешь?
Савич кивнул. Он уж хотел прочесть строчки, которые помнил наизусть, но тут в полуоткрытую дверь заглянула немолодая толстая санитарка и спросила:
— Ты опять сама с собой, батьковна, лясы точишь? Поосторожнее. Так можно и рехнуться.
Савича она, конечно, не видела и, к счастью, не заметила письма, которое витало в воздухе возле комода.
Шурочка поторопила:
Читай, мой бывший дорогой.
Женился вовсе на другой.
— «Дорогая Шурочка, — начал читать Никита Савич, но осекся. — Дорогая Шурочка, — продолжил после паузы — Мои чувства к тебе остаются неизменными, и обещания я рад бы выполнить всем сердцем...»
Господи, подумал Никита, каким же я был мерзавцем! Нет, не мерзавцем, а запутавшимся несчастным юношей, который не имел жизненного опыта и пошел на поводу...
Шурочка произнесла громко, с пафосом:
Завершается наша жизнь.
Говори, не таись!
— «Мои родители категорически высказываются за мою женитьбу на Ванде, потому что они уже дали обещание. А я не могу пойти против их воли... Но свадьба лишь только формальность. Как только она произойдет, я тут же начну с тобой встречаться снова, и мы будем неразлучны. Считай, что я вынужден жизнью на временное отступление, и, пожалуйста, говори всем, что это произошло по твоей инициативе. Потому что брошенная девушка может оказаться позорным явлением в небольшом городке. И еще лучше, если о наших отношениях временно забудут».
Савич замолчал. А Шурочка посоветовала со смехом:
Пока ты возмущен и разозлен,
Прожуй записку, словно ты шпион!
Очень противным был ее смех.
— Я сам знаю! — сердито сказал Савич. — Но каждый имеет право на ошибку!
Твоим ошибкам оправданья нет,
Ведь я ждала тебя почти что сорок лет.
Выслушав это, Савич буркнул:
— Не стоит идти на преувеличения ради рифмы. — И сунул записку в карман. Он не думал как-то раньше, что эта дурочка могла заподозрить его в корысти.
— Иди, Никитушка, жаль мне, что я тебя не вижу даже.
— Помолчи! — прошептал Савич, потому что за спиной послышался голос санитарки:
— Так! У нас посетителей быть не должно... Ох, это вы?..
Савич обернулся и по глазам этой толстухи понял, что он уже не невидимка, а бывший директор аптеки.
— Вы что у нас делаете, Никита Николаевич? — узнала его санитарка.
Савич нелепо принялся охлопывать себя ладонями, проверяя, видим он или невидим. Но тут вполне разглядел собственную руку. Все! И стал проталкиваться к двери. А Шурочка вслед ему продекламировала:
Я вам не спутница и не подруга,
А просто девка из чужого круга.
Со мною ты по кустикам гулял,
А ихний папа кафедру марксизма возглавлял...
Савич бежал по коридору, и ему казалось, что из всех дверей этой юдоли скорби несутся слова: «Он вернулся, он пришел, он письмо унес!»
* * *
Совсем иной целью задался Миша Стендаль. Ничего он не намеревался красть, а наоборот — хотел дать.
Давно хотел дать, но не хватало смелости.
И если не удастся использовать такой уникальный момент, то грош ему, Стендалю, цена.
Бывает, в прошлом у человека случилась некая мелочь, будто бы и не стоящая внимания, однако врезавшаяся в память, как топор в мокрое полено — не вытащишь и трактором.
Стендаль старался не думать о Сеньке Косом и месяцами о нем не вспоминал. Но вдруг увидит его краем глаза на улице, услышит где-то его пронзительный голос — и все возвращается. В памяти.
Стендаль почти бегом пересек площадь Землепроходцев, ныне снова ставшую Базарной, и остановился перед входом в Гуслярпромстройбанк.
Редкие посетители поднимались по широкой, подвергшейся евроремонту лестнице и, миновав охранников в синих мундирах, проходили в дверь за темным стеклом.
Стендаль замер. А если его спросят, кто он и куда?.. И рассмеялся: я же невидимый!
Он смело поднялся по лестнице, в дверях столкнулся с незнакомым толстяком в блестящем плаще, какие носили разведчики в фильмах про войну, и проскользнул внутрь. И ощутил спокойствие, потому что уверился в своей невидимости.
Чтобы пройти за длинную стойку, надо было поднять доску на краю этой стойки, рядом с девицей в роговых очках, дядя которой раньше работал в Сельхозуправлении. А вот как его, того дядю, звали и как эту девицу зовут? Странно: ведь за тридцать лет работы в городской газете Стендаль худо-бедно познакомился с половиной жителей города.
Впрочем, узнал в конце концов, вспомнил! Кажется, ее Викторией зовут. Да, Виктория Королькова!.. Эта Виктория оторвала взгляд от компьютера и поглядела на Стендаля. Вернее, сквозь него. Но что-то ее смутило. Почудилось, будто кто-то замер рядом. Колыхание воздуха, запах...
— Господин! Э?.. — окликнула Виктория невидимку и растерянно улыбнулась.
«Не надо было на ланч копченую колбасу есть!» — обругал себя Стендаль, когда уже за спиной Виктории миновал стойку с дощечкой и оказался во внутренних помещениях банка.
Вот и дверь с табличкой: «Вице-президент Косых Семен Аркадьевич». Он самый.
Стендаль прижался спиной к стене, пропуская молодого человека с бритым затылком, который толкнул эту дверь картонной коробкой, прижатой к животу. Стендаль последовал за ним.
Они прошли мимо секретарши, не обратившей на них никакого внимания, и оказались в обширном кабинете Сеньки Косого.
Молодой человек бухнул картонный ящик на длинный полированный стол.
Сенька Косой, когда-то курчавый и поджарый, а теперь лысый и грузный, громко заявил:
— Вываливай!
Кроме него в комнате были еще трое — чем-то на него похожие, при галстуках и одеколонном запахе.
Бритый вывалил из ящика на стол кучу пачек. Пачки были зелеными. Доллары. Как в кино.
— Начнем считать! — приказал Сеня. — У нас двадцать минут. Чтобы найти недостачу. Пока не приехал инкассатор, иначе нам всем хана!
И началось. Пальцы шевелились так быстро и согласно, что, конечно же, Миша Стендаль не мог уследить за их движениями. Только громкое шуршание.
«Что же я? Чего смотрю! — подумал Миша. — Сейчас — вот еще несколько минут, и я стану видимым! Охрана меня пристрелит. Нужно все сделать немедленно! Одна минута! Пятьдесят девять, пятьдесят восемь, пятьдесят семь... Я его ненавижу?»
Пожилой, лысый Сеня был занят пересчетом денег.
«Нет! — решил Стендаль. — Этого я так ему не оставлю!»
Решительным движением он рванулся к вице-президенту, но по пути сшиб бритоголового сотрудника. Тот матюгнулся, сочтя виноватым своего соседа справа. А Стендаль не счел возможным ударить в лицо ничего не подозревавшего человека и крикнул:
