Кир Булычев - Гений из Гусляра (Сборник)
– И что вам еще сообщили из Вашингтона? – спросил Удалов, чтобы переменить тему беседы.
– Там встревожены. В любой момент этот секрет может попасть в руки террористов. Тревога в Вашингтоне была бы не так велика, если бы невидимость открыли в Швейцарии или Чехии, где существуют нормы морали.
– А у нас что, морали не существует?
– У отдельных лиц она есть, но лишь по отношению к близким. За пределами семьи мораль продается и покупается.
– Ну, это вы слишком! – обиделся Удалов. – Русский народ издавна известен своим бескорыстием, открытостью натуры, честностью и отзывчивостью.
Шпион смотрел на Удалова так странно, что тому расхотелось продолжать, и он замолчал. А шпион заговорил:
– Ну, Удалов, даешь! Как будто из советских времен вывалился без перемен... Я помню, как в мои юные годы, на закате Советской империи, наши таможенники обычно не досматривали вашего брата, потому что знали: русские ничего дурного провезти не посмеют. Вы гордились своей невинностью, потому что с детской колыбели до гроба были перманентно напуганы. Вы отлично умели воровать внутри страны, но вовне оказывались как бы во враждебном вакууме, под микроскопом. Вы ждали провокаций и старались остаться хрустально чистыми, чтобы вас снова удостоили права съездить за рубеж и привезти оттуда шмотки или проигрыватель. Когда же удерживающие инстанции приказали долго жить, к нам кинулся непуганый народ. А непуганый русский хуже гунна. Он может пройти по миру с саблей и при этом еще посмеет кричать, что он честный, благородный и готов отдать последнюю рубашку.
Не то чтобы Удалов внутренне возражал шпиону, но слушать такое от чужестранца неприятно. В своем кругу, среди друзей-соотечественников, Корнелий Иванович мог бы выступить куда категоричнее и суровее.
А шпион все продолжал:
– Я могу предположить, как будут развиваться события дальше. Сначала на это нежданное открытие постарается наложить лапу мелкая доморощенная мафия. Воришки, которым захочется безнаказанно лазить по квартирам. Затем появятся акулы покрупнее, а за их спинами будут маячить организации вроде моей. И тогда произойдет крушение обыденных законов жизни. Окажется, что никакой интимности в человеческих отношениях уже нет. Разве будет не любопытно поприсутствовать – за умеренное вознаграждение, конечно, – при первой брачной ночи топ-модели или какой-нибудь вашей подружки?
– Можно и запереться, – неуверенно возразил Удалов. – На задвижку.
– Кто сможет, а кто и нет. Зато выследить неверную жену станет проще простого. И возникнет могучий бизнес – бизнес подглядывания.
– Зато появятся и средства обороны, – опять возразил Удалов. – Например, спреи. Ты заподозрил неладное – сразу нажимаешь на кнопку, и под слоем краски невидимость оказывается фикцией.
– Надо еще заподозрить! – усмехнулся шпион. – А то забрызгаешь весь гостиничный номер – вовек не расплатишься!
Удалов с печалью поглядел на молодого человека в очках и произнес голосом умудренного жизнью пенсионера:
– А ведь мы с вами обсуждаем пустяки, частности. Главное – приведет ли это открытие к войне? Или наоборот, подтолкнет человечество к миру?
– С одной стороны... – промолвил шпион. Помолчал и добавил: – Но с другой...
– А я думаю так, – заговорил Удалов твердо, – в общем и целом добра ждать не приходится. Ведь любое великое изобретение, которое вроде бы должно было облагодетельствовать человечество, превращалось в бедствие, по крайней мере поначалу.
– Смотря в чьих руках, – покачал головой шпион. – Ну я пошел, надо докладывать в ЦРУ, а то еще, не дай бог, выследят меня ваши контрразведчики, и не видать мне магистерской... э, по-вашему, кандидатской диссертации.
Он раскланялся и пошел прочь.
Удалов глядел ему вслед, и было ему грустно. Все угрожает человечеству!
Тут над обрывом появились два человека в серых пальто. Один из них показал шпиону красную книжечку. Шпион принялся нервно протирать очки.
«Попался, голубчик!» – сказал про себя Удалов, поднялся и пошел в другую сторону. Ему не хотелось выступать свидетелем.
* * *В тот момент Удалов не знал, что Лев Христофорович Минц, движимый тревожными мыслями, решился на кардинальный шаг.
Он объявил по интернету (а тем, у кого не было компьютера, – голосом через окно), что намерен провести срочное заседание Гуслярской Академии наук.
Пусть читателя не смущает существование Академии наук в скромном районном центре Вологодской области. Везде есть свои академии и академики. Везде есть свои университеты. Был бы техникум, а уж название университету мы придумаем.
Но учтите, что Великий Гусляр – не самый обыкновенный райцентр. События, которые там происходят, отзываются эхом в различных уголках Галактики, а некоторые персонажи нашей эпопеи, в первую очередь Корнелий Удалов, известны даже на Альдебарановых планетах.
А уж о профессоре Минце говорить не приходится! Он до сих пор не получил Нобелевской премии только потому, что различные нобелевские комитеты никак не могут решить, в какой из наук ему эту премию присуждать.
Однако даже такие бескорыстные и талантливые люди, как Минц, имеют слабости. И Льву Христофоровичу не хватало человеческого внимания. Раньше, то есть до распада державы, Минца регулярно звали на семинары и конференции и даже приглашали в страны народной демократии, а вот теперь напрочь о нем забыли. Правда, остались иностранные коллеги, но для них адрес Минца всегда был за семью печатями, а нынче стал вовсе неизвестен. Понятно, что в таком вакууме Минц существовать не мог.
И тогда он создал свою собственную Академию наук.
На заседания собирались крайне редко, раз в квартал, для перевыборов и довыборов. А если к тому моменту созревало какое-нибудь открытие или подрастал местный гений, всё обсуждали открыто.
Президентом Академии был сам Минц Лев Христофорович. Подрастали вице-президенты и действительные члены. Один из братьев Лаубазанцев, например.
И была у Льва Христофоровича мечта: выпестовать в Великом Гусляре новый мозговой центр, который сможет вывести Землю из опасного кризиса...
Когда Корнелий Удалов прибежал к Минцу и рассказал ему о сцене в магазине, где Ксения подверглась разоблачению, и о своем споре с американским шпионом, Минц задумчиво произнес:
– В воздухе сгущается туман опасности. И на самом деле, если я не приму меры, человечество может погибнуть.
– Ты лучше скажи, – поинтересовался Удалов, – как у тебя дела с концентратом невидимости? Смог ли ты отыскать и выделить это вещество?
– Вот именно это меня и огорчает, – ответил Минц.
– Почему же?
– Если какой-то захудалый американский агент уже рассуждает о конце света, значит, опасность близка. Американцы всегда первыми успевают к концу света.
– И что же ты им противопоставишь?
– Надо вернуть средства производства народу, как учил Карл Маркс.
– Объяснись.
– Невидимость – народу! Вот каким должен быть наш лозунг.
– Ты думаешь, народу это надо?
– Народу многое надо, невидимость в том числе.
– Миллион лет прожили без этого...
– Ты забыл, что случилось с твоей женой?
И Удалову пришлось замолчать.
Минц с помощью Удалова обзвонил, оповестил других академиков (числом девятнадцать) и велел им без опоздания явиться в помещение кружка «Юный алхимик» при аптеке номер один. Руководил кружком провизор Савич, потому и ключи хранились у него.
Минц наказал Удалову проверить, в каком состоянии его жена, а потом бежать на заседание.
Лев Христофорович обладал удивительной интуицией. Он догадался, что подходы к аптеке могут быть перекрыты, и не хотел рисковать здоровьем и жизнью Корнелия Ивановича.
Сам же Минц перебежками вышел к служебному входу в аптеку и затаился за какой-то кучей хлама.
Сумерки выдавали засаду, вернее, несколько засад.
Они, засадчики, не обращали внимания на прочих академиков – им нужен был Минц, потому что у него с собой должен быть секрет невидимости и даже, очевидно, сама жидкость. А ведь на международном криминальном рынке уже установилась цена: грамм концентрата невидимости – джип «широкий».
Академики, оживленно переговариваясь, заняли места в комнате. Минц не появлялся. Удалов, как и было договорено, подошел к окну и опустил штору.
Ответом ему был разочарованный вопль бандитов, сбежавшихся в Гусляр с разных сторон света. А Минц ползком кинулся к служебному входу и через минуту уже стоял на трибуне.
Его появление встретили сдержанными аплодисментами: гуслярские академики – народ серьезный и похвалами не разбрасываются.
– Времени у нас в обрез, – начал профессор. От его потной лысины поднималось легкое сияние. – По моим расчетам, они придут в себя и начнут штурм через две с половиной минуты.
По залу прокатилось шуршание – шуршали авторучки, мозговые извилины, блокноты и мелкая компьютерная техника.
