Изгои (СИ) - Калиничев Иван

— Хм-м. Сегрегация.

— Яицагергес.

— Круто!

— Но бесполезно. А ты чего можешь?

— Дерусь хорошо. Хотя никогда рукопашкой не занимался.

— Бесценный навык! Если бы мы с урками на кулаках дрались, то твое умение нам бы сильно пригодилось.

— Эй, вы что там притихли⁈ — вновь раздался голос Фунта. — Решили пообжиматься напоследок, петушки?

— Думаем, что тебе сперва отрезать: нос или уши, — откликнулся Ржавый.

— Мечтать не вредно.

Лопоухий Герпа застонал. Изо рта ручьем хлынула темная, почти черная, кровь. Он скорчился в судорогах, охнул и обмяк. Ржавый с сожалением посмотрел на труп своего товарища, зажмурился и что есть силы прикусил губу.

— Сука, сука, сука! Ненавижу! Не прощу! — затараторил он и в отчаянии боднул затылком грузовик.

— Ты это чего? — взволнованным голосом произнес Остап.

— Сука, сука, сука!

— Слышь, Ржавый, успокойся. Все нормально.

— Нормально? Ненормально! Ненормально!

— Да охолонись ты!

Ржавый набрал полную грудь воздуха, выдохнул. Его лицо буро покраснело, глаза налились кровью. Он бросил хищный взгляд на Остапа и прорычал:

— Ну что, готов?

— Вроде того.

— Тогда на счет три?

— Считай, командир.

— Раз…

Досчитать Ржавый не успел. Остап с размаху треснул ему рукояткой по темечку. Ржавый громко ойкнул и повалился на землю.

— Фунт, я сдаюсь! У меня пленный и три пушки. Это мои откупные! — прокричал Остап.

08. Белый снег, серый снег

Лазарет располагался в типовой саманной хижине. Внутри было светло и чисто. Пахло полынью. Вдоль стен стояло три кровати. По центру находился стол врача, накрытый рваной скатеркой, рядом с ним — два стула. Под потолком на длинном шнурке висела клетка с короткохвостой птичкой, которая регулярно чирикала и прыгала, а вниз то и дело сыпались желтоватые зернышки.

Кабан дико переживал, что ему придется ложиться под нож, но все обошлось. Врач, кудрявый беззубый старичок, внимательно осмотрел рану, промыл каким-то ядреным спиртовым настоем с запахом давно не стиранных носков, дал выпить кружку отвара, напоминающего протухший кисель, и наложил чистую повязку.

— Готово, — сказал он скрипучим голосом и протянул пациенту холщовый мешочек. — Тут лекарственные травы. Пить два раза в день. Утром и вечером, после еды. В первый день будешь ощущать слабость. Потом все нормализуется.

— А в каком виде принимать?

— В каком угодно. Можно заварить крутым кипятком, а можно в еду добавить. Только с алкоголем смешивать не рекомендую.

— Стошнить может?

Врач хитро подмигнул:

— Стошнить-то не стошнит, а вот сблевать — сблюешь.

— И раз уж вы упомянули про алкоголь. Насколько я знаю, в Маяковке сухой закон…

— Законов свод, а мы в обход, — снова подмигнул врач. — Кстати, может хлопнем по рюмашке?

— Мне же нельзя. Я отвар выпил.

— Ах да, совсем из головы вылетело. Старость — не радость.

Кабан покрутил в руках мешочек.

— А дозировка какая?

— Где-то чайная ложка.

— И это все?

— Все.

— Значит, не будет никакой операции?

— Если хочешь, могу сделать тебе очищающую клизму.

— Нет, спасибо. А когда следующий осмотр?

— Никогда. Я сделал все, что в моих силах.

— Но…

— Скажи там, чтобы проходил следующий.

— Там нет никого больше.

— Ну еще лучше. А ты свободен.

У лазарета поджидал Лаптев:

— Ну что?

— Буду жить, — укушенный потряс мешочком с травами и ухмыльнулся.

— Это еще что?

— Травки-муравки. Врач сказал принимать каждый день.

— Доктор Кеворкян плохого не посоветует, — многозначительно заметил председатель.

Кабан аж поперхнулся от испуга:

— Как, как его зовут⁈

— Кеворкян. Вообще-то это прозвище, а настоящая его фамилия Шмидт.

— А вы в курсе, кто такой доктор Кеворкян?

— Наверное, известный медик.

— И чем же он прославился?

— Да откуда же мне знать? Может быть, изобрел какую-нибудь чудодейственную микстуру или вылечил миллион безнадежных пациентов.

— Совсем наоборот. Доктор Кеворкян был убежденным сторонником эвтаназии и отправил на тот свет больше ста своих клиентов. За это его прозвали «Доктор Смерть».

— Да ты что? Вот ведь не знал я… Но эта кличка у Шмидта нашего уже давно. Прилипла так, что уже не отодрать. А вообще он хороший врач.

— Хорошего врача Кеворкяном не назовут, — заметил Кабан.

— Наверное, это была чья-то шутка. Глупая шутка.

— А на Земле он тоже людей лечил?

— Нет. Там он работал ветеринаром. Впрочем, он и здесь животных лечит. Мою ослицу вот недавно вылечил от запора. Влил ей в пасть стакан самогонки с солью, она мигом продристалась.

Кабан скривил лицо от отвращения.

— А в коммуне нет никого с более высокой квалификацией?

— Кеворкян — единственный врач в Маяковке.

— Надо же, повезло как…

— Ты уж, дружочек, не рассказывай никому, сделай милость, — проникновенным голосом попросил Лаптев. — Людям не обязательно знать про доктора Смерть.

— Хорошо, не буду.

В столовке, куда они вернулись, стоял дикий шум. Его производил один человек — Гюрза, голосившая пожарной сиреной. Она дико соскучилась по Остапу и требовала срочно вернуть ненаглядного. В ход шли все средства: угрозы, оскорбления, хамство, слезы, вопли. Истерика, в общем, была знатная.

Дядя Франк, этот здоровенный бугаина, способный завязать узлом лом, буквально вжался в стену и застыл в диком, неописуемом испуге. Джей сидела за столом, заткнув уши, и тихо материлась. Ледяное спокойствие сохранял только Луцык, который не спеша потягивал морковный чаек и лепил из хлебного мякиша лошадку.

— Вы мне за все ответите! За все! У меня есть связи в полиции, в ФСБ! Моя тетка с Собяниным за одной партой сидела, они с ним до сих пор созваниваются. Я вас всех пересажаю! — сотрясала воздух децибелами Гюрза.

— Что за крик, а драки нету? — осведомился Лаптев.

— А, явился — не запылился! Ты-то мне и нужен!

— Я весь внимание. Чем могу помочь?

— Где Володя⁈ Говори, старый хрыч! Куда ты его дел?

— Володя — это кто?

— Остап, — подсказал Луцык.

Председатель прочистил горло и сказал:

— Он скоро будет.

— Когда? Конкретнее! — требовала девица.

— Очень скоро.

Она заревела:

— Вы… вы все меня ненавидите… вы думаете, что я глупая, а это не так. Если девушка красивая, это не значит, что она глупая. Это вы все глупые…

Лаптев подошел и попытался ее обнять, но Гюрзу как током шарахнуло. Она отскочила от него на добрый метр и прорычала:

— Я знаю, что у тебя на уме старый развратник! Все вы, кобели, одинаковые.

— Нет, что ты… Я и не думал… У меня жена и трое детей… Алешка, Танечка и Ленвлада.

— Ленвлада? Что это за имя такое? Польское? — проснулся интерес у писателя.

— Советское. Образованно от сокращения: «Ленин Владимир», — пояснил отец-герой.

— Что, серьезно?

— Серьезней некуда.

— Верните Володю! — продолжила «концерт» главная солистка. — Вы все и мизинца его не стоите!

— А кто говорил, что он жалкий режиссеришка? — не подумав, ляпнул Кабан.

И тут же получил персональный словесный ураган.

— А ты вообще заткнись, жиртрест! Ты больше всех меня ненавидишь! И Володю ненавидишь, притворяешься только другом ему. И всех вокруг ненавидишь! Даже этого дурачка Луцыка. Он какой-никакой, а писатель, а ты — никто! Тебе скоро полтос стукнет, а ты до сих пор курьером ишачишь. Ничтожество! Насекомое, жук-навозник — вот ты кто! А еще ты жирный! Жирный, жирный, жирный! Жирдяй! Жиртрестина! Пузан! Туша! Куль с дерьмом! Задница!

Гюрза вошла в раж. Она назвала с десяток, а то и больше, синонимов слова «жирный» и припомнила бы еще, если б Лаптев ее не выключил. Буквально. Он подобрался к истеричке сзади и легонько надавил пальцем куда-то на ее шею, отчего та осела на землю.