Андрей Белянин - Жениться и обезвредить
И главное, хоть бы кто вспомнил про мою свадьбу! Вот ведь буквально два дня назад это была самая обсуждаемая на улицах тема, сенсация года, новость дня, а сейчас… Даже не намекнул никто, эгоисты… И я такой же.
На подходе к резной ограде храма меня атаковали сразу шесть мышиноподобных бабулек. Знаете, из разряда тех, что вечно толкутся при церкви, старательно помогая священнику и рьяно прогоняя со своей территории всех, кто не так стоит, не так крестится, не тому молится, не с тем выражением лица и вообще в мини-юбке. Они на меня давно крысятся, считают, что я отца Кондрата всенепременно посадить хочу. Для них он «святой», а для нас такой же гражданин, как и все. К тому же, с моей точки зрения, батюшка отличался крутым нравом, скоропалительностью решений и лёгкостью на кулачные разборки «за правое дело». Короче, в порубе он у нас сидел, и не раз, было за что… Я нашёл его в специальной церковной каптерке в алтарной части. Отец Кондрат встретил меня барским изгибом брови, лично меня он величаво терпел исключительно из уважения к постулату «любая власть от Бога!», что абсолютно не мешало нам пару раз успешно сотрудничать.
— Здравия желаю, падре!
— Сам ты это слово! — огрызнулся батюшка, не поворачивая головы.
— О, да вы не в настроении с утра пораньше?
— Будешь тут в настроении, когда Господь такое рабам своим грешным сподобит…
— Бл… блин горелый, — едва не выругался я, когда священник обернулся ко мне лицом — левая половина бороды была густо заляпана воском, под глазом багровел синяк впечатляющий, а левая рука обёрнута мокрой тряпочкой.
— Кадилом на службе увлёкся…
— Уф… я уж думал, вас тут фашисты пытали…
— Не свезло, всех делов-то, — отмахнулся отец Кондрат. — Кадило с пальца возьми да и соскочи! Мне по мордасам, я от боли великой грешным ликом в свечи поминальные, ну там и руку обжёг, сподобился… И смех и грех, и пожаловаться некому. А ты зачем явился-то?
— Да так… — У меня голова начинала просто пухнуть от всех этих подозрительных невезений. — Дату венчания хотел уточнить.
— Как договорено, так тому и быть. На следующей неделе, в пятницу, с утречка на исповедь, а к обеду ужо обручу тя, грешника, с невестой молодою. Чего ж уточнять?
— Ну если… всё передвинуть, к примеру?
— Нешто жениться раздумал? — недобро сощурился батюшка. — Нехорошее это дело — от венца увиливать, не по-божески будет. Неженатыми на земле тока монахи ходят, а с твоей-то рожей ни в монастырь, ни в сенат, ни на паперть… Женись, участковый, не то я прокляну!
Я молча поглядел ему в глаза. Отец Кондрат, видимо, так понял, что увлёкся, и, сменив гнев на милость, широким жестом предложил мне чаю. Рассиживаться не хотелось, но пару вопросиков я ему всё-таки задал:
— А что, в последние два дня никто из прихожан не жаловался на внезапное невезение?
— Было такое…
— А что это, по-вашему, может, бесы?
Батюшка вновь начал наливаться краской, ошибочно полагая, что я имею в виду его кульбит с кадилом, но меня интересовало совсем другое. Я, кажется, нащупал нить. А бесы так, для поддержания разговора…
* * *
Обратно в отделение я уже не особо спешил: если мои догадки верны, я туда просто не дойду. Мне — не повезёт! Главное — не думать об этом. Вообще не думать. Дать событиям течь «естественно», своим чередом, ничего не менять, двигаться вперёд согласно установленному плану, и только тогда неожиданность будет вполне ожидаемой.
А вечером, если вернусь (тьфу, когда вернусь! Какое ещё «если»?!), поставить бабулю перед фактом. Она не первый день в милиции и как эксперт-криминалист всегда себя оправдывала, значит, найдёт решение и сейчас. Главное — представить ей максимум информации. В этом полусказочном-полуреальном мире ни в чём нельзя быть стопроцентно уверенным. Преступники используют волшебство, свидетели заколдовываются, улики говорят человеческим языком, про суд и прокуратуру вообще лучше не упоминать — самодурские перекосы такие, что звёзды на погонах плавятся. Легко ли нам, милицейским, следить за законом и порядком, твёрдо зная, что каждого задержанного злодея ждёт обычно одно и то же наказание — плаха… Ну или при очень-очень-очень снисходительном судье — публичная порка кнутом и сахалинская каторга. Это лучше, да?! Хотя, конечно, успехи в профилактике правонарушений у нас огромны…
— Стой, сыскной воевода! — грозно раздалось за моей спиной, и шестеро смущённых стрельцов царской охраны взяли меня в кольцо. За их спинами, сдвинув брови, маячил седобородый боярин Кашкин.
— Это арест? — с ноткой радости уточнил я. Вот говорил же, что не повезёт!
— Милиция твоя арестовывает, а мне государь повелел тебя сей же час лишь пред свои очи поставить! Чуешь ли разницу?
— Примерно, — согласился я, и мы неторопливо направились к гороховскому подворью.
Всю дорогу старина Кашкин по-отечески увещевал меня не спорить с государем, смиренно принять царскую волю, не грубиянничать и не махать презумпцией невиновности, а матушку Лидию Адольфину вернуть законному мужу по-хорошему.
Ой, да можно подумать, я против?! Мне одного Гороха в роли рядового стрельца на службе по уши хватило, а уж держать бывшую австрийскую принцессу в посудомойках… Хотя на первый взгляд со своими обязанностями она справлялась неплохо, а прислуги у нас нет. Жаль будет отпускать…
— Пока идём, разрешите уточнить один вопрос, — спросил я чисто для поддержания разговору. — У вас вчера или сегодня ничего такого малоприятного не происходило?
— У меня-то?
— Да, лично у вас. Ну там споткнулись на ровном месте, встали не с той ноги, государя локтём невзначай пихнули, когда он рюмку алкоголя ко рту подносил, мало ли…
— Тьфу на тебя, балабол, — совершенно не обиделся старый боярин. — Ничего такого со мной не случалось. А вот тебе придётся перед царём ответ держать! Эх, молодёжь…
Значит, эпидемия захватила ещё не весь город. Возможно, речь можно вообще вести об отдельных районах или хаотическом попадании наугад. Нет, опять не так — наше отделение поражено этой заразой точно, а в сторонних граждан оно бьёт время от времени. Вроде эта версия логичнее…
Весь дальнейший путь шли молча. И только у самых ворот в царский терем один из стрельцов, приотстав, тихо буркнул мне на ухо:
— У боярина, может, и нет, а у нас было. За одно утро у меня, Петрова да Жбанова сапоги мозоли натёрли. Да ведь не новые сапоги, а разношенные, и мозоли-то у всех на левой пятке, как по заказу… Не к добру это, а?
— Возможно, — серьёзно кивнул я. Гипотеза подтвердилась.
Горох ждал меня всё в той же комнатке, спешно переоборудованной под строгий японский стиль. Русский царь сумрачно восседал на кушетке, в перемазанных тушью пальцах подрагивала беличья кисть, а вокруг валялись скомканные листы белой бумаги. Похоже, художник из него, как из бабкиного домового детсадовский логопед.
— Битый час пытаюсь вон ту сосёнку в горшочке изобразить, — со вздохом подтвердил мои догадки Горох. — Уж вроде и медитировал, и вымылся загодя, и кимоно чистое надел, ан нет — не дал мне Бог такого таланту! Присядешь?
— Спасибо. — Я снял обувь, сел напротив царя и выжидающе поднял на него взгляд. Пусть сам выговорится, ему надо.
Государь, не спрашивая моего согласия, достал из-под кровати бутылочку саке и маленькие чашки. Вытащил пробку, принюхался, страдальчески прищурил глаза и убрал всё обратно. Потом встал, открыл знакомый мне шкафчик и быстро наполнил нормальной водкой две приличные стопки. Я и не думал отказываться, день нервный. Чокнулись и выпили молча, без тостов и без закуски. Водка была хорошая, на кедровых орешках, молочной очистки, абсолютно лишённая запаха сивушных масел.
— Как в отделении, дело возчика движется?
— Ни шатко ни валко, — честно признался я, вкратце пересказывая всё, что у нас за это время произошло. Горох слушал рассеянно, не перебивал, однако и повторно наливать не торопился. — Почти все проводимые меры и две экспертизы по горячим следам ни к чему не привели. Но сейчас у нас сложилась более-менее устойчивая теория. Хотя предположительно мы имеем дело с новым и очень опасным противником. Я бы даже сказал…
— Моя-то как там? — глядя в пустую стопку, перебил меня государь.
— Зачислена в штат. Притирается к коллективу. А что, есть какие-то особые пожелания?
— А в морду?
— Пятнадцать суток.
— Да кто меня посадит?! — рыкнув, подскочил Горох и так же резко сник. — Обо мне что спрашивала?
— Нет. И, кстати, не рассказывает ничего. Может, хоть вы объясните, в чём дело? Вряд ли вам долго удастся скрывать от бояр и всей общественности факт ухода жены…
— Так я ж писал тебе?! Ну если Филимон где эту грамоту посеял — семь шкур с дурака спущу!
Я молча хлопнул себя ладонью по лбу. Письмо от царя!
