Терри Пратчетт - Патриот
— Кости? — спросил он.
Леонард смущенно улыбнулся.
— Да. Не знаю почему, но я решил, что с ними прибор будет работать лучше. Это была просто, если можно так выразиться, — шальная идея. Сами знаете, как бывает.
Лорд Витинари кивнул. Уж он-то действительно знал, как бывало. Именно поэтому дверь открывалась единственным ключом и ключ этот хранился у него. Не то чтобы Леонард Щеботанский был узником — разве что по каким-то устаревшим, ограниченным стандартам. Скорее напротив, он был как будто даже благодарен за возможность обитать на этом светлом, хорошо проветриваемом чердаке, где ему предоставлялось сколько угодно дерева, бумаги, угольных карандашей и краски, а за жилье или еду не надо было платить ничего.
Не говоря уже о том, что человека, подобного Леонарду Щеботанскому, по-настоящему заточить в тюрьму невозможно. Самое худшее, что вы могли сделать, это запереть его тело. Где путешествует его дух — знали только боги. И, хотя ума у великого ученого было столько, что он периодически протекал наружу, Леонард Щеботанский в жизни не сказал бы вам, куда дует политический ветер. Даже если бы вы оснастили его, Леонарда, парусами.
Невероятный мозг Леонарда Щеботанского плевался во все стороны искрами изобретений, словно полная картошки и масла сковорода, скворчащая на Печи Жизни. Невозможно было предсказать, что станет предметом его размышлений в следующую минуту, поскольку сама вселенная беспрерывно его перепрограммировала. Зрелище водопада, парящая птица — что угодно могло положить начало совершенно новому ходу мыслей, головокружительный вираж которых неизменно заканчивался грудой металла, торчащими во все стороны пружинами и торжествующим воплем: «Я понял, в чем была моя ошибка!» Леонард Щеботанский некогда состоял членом почти всех профессиональных Гильдий города, но его отовсюду вышвырнули — либо за невероятно высокие оценки на экзаменах, либо в ряде случаев за споры с экзаменаторами. Поговаривали, что некогда Леонард Щеботанский взорвал Гильдию Алхимиков при помощи всего лишь стакана воды, чайной ложки кислоты, двух мотков проволоки и теннисного шарика.
Любой здравомыслящий правитель давным-давно избавился бы от Леонарда. Лорд Витинари был чрезвычайно здравомыслящим правителем, поэтому сам частенько удивлялся, почему он до сих пор этого не сделал. Наверное, потому, в конце концов пришел к выводу он, что внутри бесценного янтаря, который представлял собой пытливый ум Леонарда, под покровом ярко горящего, вечно ищущего гения было заключено что-то вроде своенравной невинности (в человеке менее крупного таланта нечто подобное назвали бы глупостью). Именно эта невинность и была воплощением той силы, которая на протяжении многих тысячелетий заставляла людей совать пальцы в розетки вселенной и нажимать на всякие неизвестные кнопки, дабы посмотреть, а не произойдет ли что интересное, — и потом очень удивляться, когда что-то действительно происходило.
Это была великая сила, это была полезная сила. А патриций отчасти представлял собой политический эквивалент старой тетушки, которая хранит старые коробки и обрывки шнурков, потому что «никогда не знаешь, в какой момент они могут пригодиться».
Нельзя же ведь разработать план на все случаи жизни. Планирование подразумевает знание будущего, но, зная, что с вами случится что-то плохое, вы наверняка проследили бы, чтобы оно не случилось — или, по крайней мере, случилось с кем-нибудь другим. Посему патриций никогда не планировал. Планы зачастую только мешают.
И последняя причина, по которой патриций сохранил Леонарду жизнь и поместил его в пределах досягаемости, заключалась в том, что тот был приятным и удобным собеседником. Он не понимал почти ни слова из того, что говорил ему лорд Витинари, его представление о мире было путаным, как у контуженного утенка, и, самое главное, он даже не пытался вникать в речи собеседника. Это делало его идеальным наперсником. В конце концов, обращаясь за советом, вы ведь не всегда хотите таковой получить. Иногда вам просто надо, чтобы кто-то присутствовал, пока вы будете говорить сами с собой.
— А я как раз заваривал чай, — сказал Леонард. — Присоединитесь?
Проследив за взглядом патриция, он тоже обратил взор на заляпанную коричневым стену, из которой торчала оплавившаяся железяка.
— Боюсь, автоматическая чайная машина не сработала, — покачал головой он. — Придется заваривать вручную.
— Так, пожалуй, будет лучше, — согласился лорд Витинари.
Он примостился среди мольбертов и, пока Леонард у камина занимался своим делом, принялся просматривать последние наброски. Леонард рисовал так же автоматически, как другие почесывались; гениальность — ОПРЕДЕЛЕННОГО РОДА гениальность — сыпалась с него, как перхоть.
Вот изображение человека, линии так точны, что кажется, он вот-вот сойдет с листа. А вокруг, поскольку Леонард очень ценил белое пространство листа, расположились в беспорядке другие наброски. Большой палец ноги. Ваза с цветами. Прибор, по всей видимости для заточки карандашей, работающий на энергии падающей воды…
Витинари нашел искомое в левом нижнем углу, втиснутое между новым типом отвертки и приспособлением для открытия устричных раковин. Это — или нечто сильно его напоминающее — присутствовало всегда.
Одна из причин, почему Леонард был такой редкой птицей и почему его надо было держать под замком и не спускать с него глаз, заключалась в том, что он не видел разницы между пальцем, розами, точилкой и ЭТИМ.
— О, автопортрет! — Леонард вернулся с двумя чашками.
— Да-да, именно он, — ответил Витинари. — Но меня заинтересовал вот этот маленький набросок. Военная машина…
— Ах это? Так, ерунда. Вы когда-нибудь замечали, каким образом роса на розах…
— Вот эта деталь… она для чего? — не отступал Витинари.
— Эта? Метатель ядер из расплавленной серы. — Леонард поставил на стол тарелку с печеньем. — По моим расчетам, можно получить длину броска почти в полмили, если отсоединить бесконечный хомут от ведущих колес и вращать лебедку с помощью волов.
— В самом деле? — Витинари говорил, словно отмеривая каждое слово на весах. — И такую машину возможно построить?
— Что? Ну да. Еще миндального печенья? Теоретически возможно.
— Теоретически?
— Но на практике никто не будет это делать. Обрушить на своих собратьев, людей, ливень из неугасимого пламени? Ха! — Леонард взмахнул рукой, посыпались миндальные крошки. — Вы не найдете мастера, который бы построил такую машину, или солдата, который нажал бы на рычаг… Рычаг — это часть 3(б) плана, вот, вот эта загогулина…
— Конечно, конечно, — кивнул Витинари. — К тому же, — добавил он, — думаю, эти гигантские рукоятки обязательно сломаются…
— Мореные ясень и тис, ламинированные и соединенные посредством специальных металлических болтов, — не замедлил ответить Леонард. — Я сделал кое-какие расчеты, вон там, под наброском со световым лучом, проходящим сквозь дождевую каплю. Просто в качестве интеллектуального упражнения.
Витинари пробежал глазами несколько строк, написанных крючковатым обратносторонним почерком Леонарда.
— Ну да. — Он мрачно отложил бумагу. — Я ведь рассказывал тебе, что ситуация с Клатчем чрезвычайно накалилась? Принц Кадрам пытается достигнуть многого за очень короткий срок. Чтобы укрепить свои позиции, он стремится к объединению и возлагает надежды на поддержку партнеров, несколько изменчивых и непостоянных. Насколько я понимаю, многие плетут против него интриги.
— В самом деле? Что ж, люди склонны к этому, — заметил Леонард. — Кстати, недавно я рассматривал паучьи сети — наверняка, вам будет интересно послушать, — так вот, соотношение прочности сети и веса паука значительно превышает аналогичный показатель у нашей самой лучшей металлической проволоки. Ну разве не поразительно?
— И какое оружие ты из них придумал? — язвительно осведомился патриций.
— Прошу прощения, не понял?
— Не обращай внимания. Просто размышляю вслух.
— Вы так и не прикоснулись к чаю, — заметил Леонард.
Витинари окинул взглядом комнату. Она была забита… ВЕЩАМИ. Трубками, старыми бумажными змеями и каркасами, смахивающими на скелеты древних зверей. Одна из спасительных особенностей Леонарда — в самом деле спасительных, с точки зрения Витинари, — заключалась в странном объеме внимания. Не то чтобы ему все быстро надоедало. О нет, наоборот, его интересовало ВСЕ. Абсолютно все во вселенной. Именно поэтому экспериментальное приспособление для потрошения людей на расстоянии вскоре превращалось в ткацкий станок, а потом — в инструмент для определения плотности сыра.
Он отвлекался легко, как котенок. Взять, к примеру, затею с летающей машиной. Ее крылья, словно некогда принадлежавшие гигантской летучей мыши, до сих пор свисают с потолка. Патриций был более чем счастлив, когда Леонард взялся за эту идею, — все равно ничего не получилось бы, ведь любому ясно: ни одно человеческое существо не в состоянии будет размахивать крыльями с достаточной силой.
