Владимир Лещенко - Сети зла
Второй – здоровяк в рваной куртке, с черной повязкой на глазу – элегантным движением свернул болтавшуюся на запястье удавку и выставил вперед дубинку черного дерева. Другой рукой он извлек откуда-то длинную каталунскую наваху и медленно двинулся на Орландину, что-то скомандовав не отпускавшему обмякшую монашку мальчишке-сицилийцу.
(Со времен битвы при Сиракузах у девушки было предубеждение против кучерявых и визгливых островитян.)
…Одноглазый не боялся. Собственно, его огорчала только одна мысль: что придется лишний раз драться и убивать. И, что самое худшее, бесплатно. И когда непонятная девица ринулась в атаку, размахивая кистенем, он сделал то, чему его учили еще в десять лет, когда под началом знаменитого Колченогого Рута проходил он азы воровской и разбойной науки. А именно выставил вперед короткую дубинку, чтобы замотать вокруг нее смертоносно вращающийся кистень и вырвать его из рук врага или, что еще лучше, подтянуть некстати возникшую девчонку к себе, под удар ножа.
Но на этот раз Одноглазый ошибся.
Не то чтобы он не знал о чем-то таком, но не ожидал, что его противница так легко расстанется с оружием. Кисть Орландины разжалась, кистень стремительной молнией устремился вперед. И свинцовый шарик, весом в три с лишним фунта, заключенный в оболочку из твердой черной бронзы с острыми шипами, врезался прямо в лоб громиле.
Длина цепи, на которой оный шарик был закреплен, равнялась пяти футам. Как знали еще древние ахайцы, окружность равна шести радиусам с хвостиком, что составит пятнадцать футов. Быстрота, с которой вращает это оружие даже неумелый боец, – три оборота за один удар сердца. Что в итоге дает скорость в двести футов за время, называемое умниками секундой. Иными словами, три фунта в итоге превращаются в двести с лишним фунтов – вес камня, бросаемого тяжелой осадной баллистой.
Таким образом, удар был не слабее удара копыта эйринского битюга, и подобного человеческий череп выдержать ну никак не мог. Даже крепкий и толстый, ко всему привычный череп старого вора и убийцы.
Одноглазый опрокинулся навзничь и так и остался лежать, раскинув руки. Что он умирает, атаман даже не почуял.
«Готов», – без эмоций отметила про себя Орландина. И сразу, воздев над головой клинок, издала воинственный клич и устремилась на молокососа, держащего обмякшую девушку, словно забыв о тевтонце, который остался у нее за спиной. Теперь главное – угадать момент. Она угадала.
Сделать это было легко – земля под ногами здоровяка буквально тряслась, словно бежал слон или по крайней мере носорог (впечатление усугублялось сиплым дыханием). Орландина стремительно наклонилась вперед, одновременно уходя влево. Спасаясь от накидываемой на шею петли или удара дубинкой – двух излюбленных сераписскими темными личностями методов обращения с чем-то не угодившими им людьми. Кисть повернулась на сто восемьдесят градусов, отчего острие мгновенно уставилось в землю и столь же стремительно ударило назад, за спину. На излете она все-таки схлопотала вскользь дубинкой по плечу, но дело было сделано.
Оставался последний. Честно говоря, амазонка надеялась, что тот, увидев, что стало с его товарищами, просто убежит. Но видать, это был случай, когда сильный испуг придает сил. Безусый ублюдок явно не желал отступать. Наоборот, он крепче прижал к себе обмякшую девицу, по-прежнему держа кинжал у ее горла.
– Только рыпнись, мигом перережу ей глотку! – Глаза сопляка прямо-таки сияли наглым торжеством. – А ну брось меч!
На секунду воительница почувствовала что-то похожее на растерянность, но тут же к ней вернулось прежнее злое спокойствие.
– Перережешь?
– Перережу, не сомневайся! Давай, кидай меч, б…ская!
Про себя Орландина подумала, что юнец в оружии не понимает ни уха ни рыла: это ж надо – обозвать мечом классический аварский драгунский палаш! Аллеманский рейтарский – еще бы куда ни шло…
– Ты шо, не поняла, шо я сказал?! – осклабился парень, и нож в его руке примял кожу на шее бесчувственной девушки.
– Давай, режь, – широко усмехнулась Орландина, делая шаг в его сторону. – Режь…
Мальчишка только что не открыл рот от изумления.
– М-н-н… а-а… – только и выдавил он из себя.
– Режь – мало ли на свете девок? А потом я тобой займусь. – Воительница подняла клинок. – Вот, для начала ноги подрублю…
Еще шаг, и рука с кинжалом начинает ощутимо дрожать.
– Потом руки.
Движение вбок, как будто она собирается обойти его слева. Он, словно завороженный, повернулся следом за ней, не отпуская по-прежнему неподвижную жертву (при этом кинжал еле заметно отошел от шеи). Но повернулся не до конца, чуть открыв бок. Еще пара шагов…
– О, еще можно глаза выколоть! – обрадованно воскликнула Орландина.
Это стало последней каплей: с визгом отшвырнув от себя монашку, рухнувшую на затоптанную траву, юноша бросился на амазонку.
Если бы он ринулся бежать, она бы не стала его преследовать, хотя парень ее видел и запомнил. Но он всерьез был настроен ее убить, а вот уж этого Орландина спускать просто так не собиралась. Проворно отскочив в сторону, девушка пропустила что-то орущего юнца мимо и аккуратно рубанула его сзади по шее, вдогон.
Пробежав еще несколько шагов, сицилиец словно споткнулся и растянулся на земле. Тело его конвульсивно дергалось, и с каждым рывком из раны на шее брызгала кровь.
Замерев, воительница стояла с воздетым наготове клинком. Про себя отметила, что дыхание ее участилось не столь заметно. «Форму она потеряла, называется!» Оглядела поверженные тела. «Да, – вспомнилась ей поговорка матери. – Под сталь башку подставлять – это вам не ежиков ощипывать!»
И тут же помотала головой. «Это что же получается? Я четверых мужиков положила? Ну, дела!»
Будь Орландина старше, то не удивилась бы. Они были шакалами. Кровожадными, жестокими и опасными, но всего лишь трупоедами. А она была волчицей. Пусть молодой и не слишком опытной, но все же истинной хищницей, способной и готовой драться с равным или даже превосходящим ее врагом. Конечно, допусти Орландина ошибку, и ей было бы несдобровать. Но она ее не допустила. Так, что делать теперь? Как бы то ни было, свой долг перед судьбой она выполнила. Сейчас надо заняться собой. То есть обшарить трупы, забрать все, что есть ценного, снять подходящее барахло. Жаль, что нет никого в женском платье. Впрочем, как это нет? В конец концов, балахон серого льна и дурацкая камилавка – не великая плата за спасение жизни и чести.
Она наклонилась над монашкой, вернее, послушницей (если она разбиралась в одеяниях христиан). А размер тряпок как раз подходящий! Задержала взгляд на меловом лице и…
Что-то ей показалось странным. Сразу и не сообразила. А потом вдруг поняла что.
Посмотрела еще раз. Провела рукой по своему лицу. Коснулась ямочки на своей щеке. Потрясла головой, зажмурилась и вновь посмотрела. Потом поднесла свой меч вплотную к лицу, посмотрела на свое отражение в лезвии клинка и опять на бесчувственную девушку.
ДА ЧТО ВСЕ ЭТО ОЗНАЧАЕТ, ВО ИМЯ ВСЕХ НЕБЕСНЫХ И ПОДЗЕМНЫХ БОГОВ!!!
Впрочем… Сейчас эта красотка расскажет ей все и все объяснит. Сейчас. Только вот привести ее в чувство.
Две хлесткие пощечины обрушились на бескровное личико двойника Орландины – безрезультатно. А ну-ка повторим! И вновь никакого эффекта. Воительница неуверенно нашарила флягу, но та как назло оказалась пустой.
Испуг кольнул сердце: не померла ли несостоявшаяся жертва насильников от страха? Распоров шнуровку черного платья, она рванула рубашку на девушке (девушки в самом подлинном значении этого слова – грудь под суровым полотном была упругая и задорно торчащая, не то что у нее самой, уже начавшая обвисать).
И замерла, как громом пораженная.
На тонкой платиновой цепочке висел почерневший от времени серебряный медальон, инкрустированный крошечными аметистами.
Орландине не надо было разглядывать его внимательно, чтобы узнать. Точно такой же знак висел и у нее на шее.
Голова ее внезапно предательски закружилась, и амазонка так и села на траву рядом с по-прежнему бесчувственной монашкой.
«Вот так номер, чтоб я помер! Или померла?»
* * *Если бы кто-то из непосвященных увидел, что за компания собралась в задних покоях особняка почтенного банкира Публия Трималхиона, то, несомненно, изумился бы до глубины души – насколько странное смешение всего и вся предстало бы его глазам.
Едва ли не четверть отцов города присутствовала тут. Но рядом с ними сидели какие-то неопрятные жрецы восточных второстепенных божков, храмов и часовен коих в городе было немало, были тут и чужеземцы, и, что самое главное, неприметные личности, чьи бегающие глаза и презрительный прищур выдавали членов ночного братства.
Сейчас речь держал как раз один из них. Сам Драко.
– Итак, достойные, не будем говорить долго. Затеянное нами дело под угрозой. Нас предали! Причем предатель находится не где-нибудь, а аккурат среди нас…
