Михаил Успенский - Кого за смертью посылать
Но дивное дело — такая удача отчего-то не радовала многоборского князя и даже тревожила.
— То ли дома беда? — спрашивал он время от времени пустой воздух, но битюга не поторапливал.
Никакой беды дома не было, иначе богатырь давно бы об этом узнал. В последний ярмарочный день, когда все труды были окончены, Жихарь углядел лежащего под забором знакомого человека. То был Симеон Живая Нога, один из семи братьев-однобрюшников. Братья к тому времени разошлись в разные стороны — пытать счастья поодиночке. Симеон, попав на Полелюеву Ярмарку, всем предлагал свои услуги скороспепшого гонца, но никто его не нанимал — все знали, что бегает-то он быстро, но вот возвращения его не дождешься по причине полной относительности.
Колобок назвал Симеона-младшенького, а заодно и всех остальных людей, долбодырыми пустогромами и велел послать за ярмарочным кузнецом, чтобы тот отлил для незадачливого гонца чугунные башмаки, да потяжелее, — пусть не превышает чересчур шустрый паренек скорости света.
Для начала Жихарь предложил скороходу сбегать в Столенград — отнести княгине Карине гостинец. На возвращение Симеона в нынешнем году богатырь не надеялся, поэтому для подарка избрал простой недорогой платок, кое-как украшенный разляпистьми линючими цветами. В таких платках здесь щеголяли девки из Веселого Дома. Пропадет — так не жалко.
Но не успел заботливый супруг осушить чару, как посланец воротился, сотрясая землю тяжкими ударами чугунной обуви. Симеон был красен, испуган и в обеих руках держал половинки разодранного подарка. Княгиня Карина, сказал он, велела передать, что окаянный Жихарь, очевидно, с кем-то ее перепутал, что может означенный пропойца домой вовсе не заезжать, а может он, подлец, на Полелюевой Ярмарке оставаться навечно и княжить в самом распоследнем кабаке, покуда вышибала не выкинет его за порог, на частый дождичек. Сыну же будущему, так и быть, она скажет, что отец со славою пал в неравном бою со змием цвета весенней листвы…
Жихарь, охая от ужаса, напраслины и позора, побежал по рядам, скупая самые дорогие ткани, меха и наряды, самые сладкие восточные лакомства, самые редкие колдовские книги в железных переплетах. Прихватил даже под горячую руку все лубки про Сопливого. Узел с новыми дарами вышел столь тяжелый, что нагруженный им Симеон вернулся не так скоро как в первый раз.
Разгневанная Карина, по его словам, несколько утешилась, только не велела больше тратить деньги на что попало, но покупать по списку, наскоро ей составленному (Колобок, глянув на этот список, даже присвистнул, пользуясь новыми зубами).
Кроме того, она просила посмотреть, нет ли в продаже лубков про красавицу Крошечку-Хаврошечку: «Поцелуй Крошечки-Хаврошечки», «Пламенная страсть Крошечки-Хаврошечки», «Крошечка-Хаврошечка и ее любовники», «Поруганная честь Крошечки-Хаврошечки», «Что сказал покойник Крошечке-Хаврошечке», «Никаких орхидей для Крошечки-Хаврошечки» и других — всего двадцать семь названий.
Жихарь снова поплелся по рядам. Конец списка волочился по земле, путался под ногами.
Купцы, убедившись в чудесных свойствах Симеона, стали наперебой приглашать его к себе в службу, Полелюй предложил ему постоянную работу, но Мутило, наущенный Колобком, заявил, что скороход теперь собственность торгово-промышленного товарищества и в наймы никому не сдается. Сам скороход только кивал согласно, потому что боялся и уважал Жихаря еще со времени их первой встречи.
Несомненно, Симеон Живая Нога был самым полезньм приобретением из всех…
Потом богатырь вспомнил и о бесполезных приобретениях, о своей богатырской клятве.
Но совершенно никчемных товаров не бывает, коль скоро они стали товарами.
Тяжелые вещи всегда сгодятся хоть гвозди заколачивать, легкие можно пускать по воде и любоваться. Поэтому Жихарь на всякий случай, не торгуясь, купил целый короб разного барахла у старьевщика — потом будет время найти там самое бесполезное…
Заказы княгини так и не удалось выполнить целиком — чего нет, того негде взять.
Жихарь в третий раз отправил гонца в Столенград, наказав сидеть там и дожидаться обоза. Ну, а если там вдруг чего случится — лететь за богатырем со всех ног…
Так что дома-то было все спокойно, а вот на душе не очень. Бывает такое, когда в ясный день проскользит по земле мимолетная чья-то тень, и вроде бы даже похолодает, и беспечальная беседа внезапно прервется, и рука поставит непригубленную чарку обратно на стол, и беззаботные друзья вдруг переглянутся между собой, вспомнив, что они здесь не навсегда…
— Не понравился мне этот старьевщик, — вдруг ни с того ни с сего вспомнил Мутило.
— Я к нему не присматривался, — сказал Жихарь. — Не до того было.
— На Ырку похож, — продолжал водяник.
— Ырка днем не ходит, — подал голос Колобок. — Ночь его время.
— Не случалось мне видеть его, — сказал богатырь.
— Хоть он из наших, из заложных покойников, — сказал Мутило, — а не жалуем мы все-таки Ырку. Вредный, злобный, ни выпить, ни потолковать… И вашего брата губит занапрасно, человек его задери… Ты, Жихарь, чуял когда-нибудь, что за тобой ночью кто-то идет? Особенно когда возвращаешься из застолья?
— Конечно, — сказал князь. — Многажды. Да ведь я не оглядывался, я порядок знаю. Или вот когда ходил во Время Оно — тоже за мной некто следовал, только это был не Ырка, а Сочиняй-багатур, и очень он меня тогда выручил.
— Ырка бы тебя так выручил, что больше не надо! — сказал водяник. — Он ведь до земного срока не дотерпел — зарезался тупым ножом, удавился ветхой веревкой, отравился выдохшимся ядом. Поэтому он и пьет из людей жизнь, чтобы дожить свое…
— Ночью, только ночью, — напомнил Гомункул. — Днем он бессилен. Мало того — днем его и увидеть нельзя…
— А вот все-таки это Ырка был, — утвердился на своем Мутило. — Он еще рожу от меня прятал, да ловленного карася не проведешь.
— …но если Ырку видели днем, — продолжил Колобок, — значит, ходил он не сам по себе, его послал кто-то посильнее…
— Ладно, не запугают, — сказал Жихарь и поглядел на черные ели по краям дороги. Вот из-за них, видно, и пала смута на душу. В березняке веселиться, в сосняке молиться, в ельнике удавиться…
Богатырь тряхнул головой и начал думать о хорошем: вот родится сын, и тогда непременно объявится из потаенных занебесных глубин на белый свет родимый Жихарев батюшка, повелитель планеты Криптон, с супругой — поглядеть на внука. И встанет во весь свой немалый рост — от земли до неба. И все князья, цари, шахи, ханы да императоры сразу поймут со стыдом и запоздалым раскаянием, что против Жихаря они — сброд безродный, беспородный…
— Извиняться будут! — вслух сказал он. — В том числе и планетник Опивец…
— Снова ты за свое, — сморщился Колобок. — Я же тебе говорю: если бы ты был младенцем с Криптона, то умел бы, к примеру, летать…
— Я не раз летал, — с достоинством ответил Жихарь. — Я целых два раза летал посредством горячего воздуха. Правда, второй раз в полном беспамятстве…
— Посредством горячего воздуха нынче только ленивый не летает, — сказал Колобок. — Нет, тебе бы полагалось лететь без пара и без крыльев, одною силою духа. А также сдвигать горы, разрушать дворцы одним прикосновением…
Я знаю, я видел.
— Ну, я любую избу запросто развалю. Даже терем. Да и скале не поздоровится, особенно когда поем как следует. Не станут же Кот и Дрозд врать, они уже седые…
— Жалеют они тебя, — сказал Гомункул. — Вот и врут, жалеючи. Обыкновенный ты человек, хоть и рыжий. Но это, знаешь, тоже неплохо…
— А как же пеленка? — возмутился Жихарь. — Ее, к примеру, порвать невозможно…
— Пеленку стащили из-под настоящего криптонского принца, — безжалостно молвил Колобок.
Богатырь пригорюнился еще пуще. Вот всегда так: обязательно найдется кому развеять нечаянную радость, бросить в ковшик с душистой медовухой лесного клопа!
Колобок понял свою вину, похлопал Жихаря по пузу и, желая подвеселить товарищество, затянул песню:
Жил отважный Капитал,
В древних банках обитал,
И не раз он попирал Идеал,
Но однажды дед седой,
Потрясая бородой,
Написал, что Капитал — совсем худой!
Что в труде
И в бою
Он присваивает долю не свою…
Услыхав песню, Кот и Дрозд, которые тряслись позади через два воза, внезапно грянули припев:
Капитал, Капитал, улыбнися
И судьбу свою достойно прими!
Капитал, Капитал, поделися
Между всеми, всеми добрыми людьми!
Оказывается, это была старая разбойничья песня.
Хоть давно народным стал
Этот самый Капитал,
Люди гибнут, как всегда, за металл…
— Тихо! — вскричал Мутило и предостерегающе вскинул лапы.
