Р. Лафферти - Девятьсот бабушек
— Ты меня не любишь, папа Гарамаск, — прогудел Чаво. — Но я постараюсь тебе понравиться. Мы, оганта, обожаем, когда нас любят. Мы готовы на все, лишь бы понравиться.
— Тебе это не грозит. Когда мы увидим Сайнека?
— Мы будем встречать много сайнеков, начиная с этого места и выше, но они будут от нас убегать. Потом мы встретим самого Сайнека, и он от нас не убежит.
— Ты говоришь так, будто опасна только одна особь этого вида. А ведь было убито не менее десяти сайнеков.
— Всегда есть только один Сайнек, папа Гарамаск. А вот тот ли это зверь, что был убит накануне, воскрес и возвратился на гору, или это наследник убитого, мы не знаем. Но сайнеков всегда много, а Сайнек только один. Сейчас мы должны вооружиться, прежде чем идти дальше.
Чаво вытряхнул свой рюкзак. На горной охоте не разрешалось стрелковое оружие, включая даже лук, пращу и арбалет. У зверей их не было, поэтому и охотники не должны ими пользоваться. Это усложняло охоту. Выслеживание и убийство происходило только через прямое противоборство и схватку лицом к лицу.
Гарамаск закрепил на тыльной стороне руки длинные когти, затянув ремешки на запястьях и вокруг кистей. Он гордился своим сокрушительным захватом, мускулистыми руками и предплечьями. Но сможет ли он наносить удары льву такие же мощные, как и сам лев? Он закрепил на локтях, на коленях, на пятках и на носках остро заточенные, необычно изогнутые кинжалы с двойными лезвиями. Потом подвязал доспехи, защищающие горло и пах. На зубы насадил обсадные клыки. На голову надел колпак с длинным и острым шипом.
Чаво проделал то же самое. Если зверье Паравата имело когти и клыки (хотя не все из них именно такие же), то и охотники могли использовать их тоже.
— В таком виде взбираться на гору будет труднее, — проворчал Гарамаск.
— Намного труднее, папа Гарамаск. И сам склон станет гораздо круче. Некоторые охотники снимают шипы и когти и цепляют на пояс, чтобы они находились под рукой. При внезапном нападении Сайнека, Риксино или Шасоуса эти охотники погибают. Другие охотники взбираются на гору в полном облачении, срываются с обрыва и разбиваются насмерть.
— И какой вариант лучше, проводник?
— Тот, при котором ты умрешь быстрее, папа Гарамаск, так что выбирай. Тебе же будет лучше.
— Вообще-то я не намерен умирать на горе.
— Тогда поворачиваем назад, папа Гарамаск? Двенадцать чужеземцев ходили на горную охоту. И все погибли. Ни один не дошел до конца.
— Один человек Эллин почти дошел до конца. Но его убили. Я ходил с ним и в горы, и на охоту, так что я не хуже его. И тоже намерен пройти весь путь, только я не допущу, чтобы меня убили.
Они решительно стали карабкаться дальше: Гарамаск — молча, Чаво — рокоча и квакая, на что Гарамаск старался не обращать внимания. Оганта взбирался в полном облачении: с накладными когтями и кинжалами, с надетыми клыками и в доспехах. Значит, это был лучший вариант. Гарамаск поступил так же. Он не завидовал молодости и неистовой силе Чаво: ему вполне хватало сил, и он с удовольствием их испытывал. Но он немного завидовал клыкам Чаво. У Гарамаска не было таких огромных зубов, на которые можно было надеть гигантские саблезубые клыки, не было такой бычьей шеи, такого массивного черепа, такой мощной верхней челюсти, чтобы поддерживать гигантские накладные зубы-сабли. Но он надел неплохой комплект клыков и надеялся, что сумеет правильно их использовать.
С одного из неровных выступов перед ними открылся головокружительный вид далекого Дэйнджин-сити. Благородные рогха были строителями, по крайней мере, не хуже людей. Теперь в городах их почти не осталось, и неуклюжие оганта устроили там свои берлоги. Потом неровный выступ стал еще более неровным, и Гарамаск уже не мог оглядываться на город.
Охотники поели войлочный лишайник и стручки тигровой травы. Пожевали зеленые орехи койлл, чтобы смочить рот. Они взбирались все выше и тратили все больше сил. Потом Гарамаск почувствовал слабый запах и заметил следы призрачных животных, знание о которых всплыло из глубин памяти.
— Ага, вот вы где живете, — выдохнул он. — И вы вовсе не выдумка. Животное, которое не животное, я знаю, кто ты на самом деле. — Из-за больших клыков, насаженных на зубы, Гарамаск пускал слюну, выкрикивая слова. — Древние греки называли тебя всезверем и изображали коллаж из разных частей других животных. Люди считали тебя либо азиатским львом, либо леопардом, либо тигром, либо барсом, либо американской пумой. Но ты всегда был самим собой, о легендарный зверь.
— С кем ты разговариваешь, папа Гарамаск? — спросил Чаво с тревогой в голосе. — С дедушкой Сайнека?
— С прапрадедушкой Сайнека, болван!.. В дождливых тропических лесах беднякам говорили, что тебя зовут ягуар, но бедняки знали правду. На старом юге Объединенных Государств говорили, что твое имя — пума или пантера, но несчастные бедняки всегда знали твою настоящую породу. Зверь-призрак, я иду за тобой!
— Папа Гарамаск, просто брось камень в кусты, и он убежит. Это всего лишь один из сайнеков, это не сам Сайнек. Он редко охотится так низко и так рано. И не разговаривай с дедушкой Сайнека, не то он явится во сне, перегрызет горло, и ты умрешь.
— Черт побери, болван, это сам Сайнек! Сегодня он охотится низко и рано. Прародитель всех животных, я буду сражаться с тобой! Сюда, ягуар!
И Гарамаск бросился вверх по скользкой от лишайника скале в высокие заросли тигровой травы и кустарника койлл, чтобы сразиться со зверем, который существовал только в легендах или как ошибочный термин. На Паравате он носил имя Сайнек.
Это был длинный черный самец. Не сайнек, который ускакал бы прочь, а Сайнек собственной персоной, и Гарамаск осознал, почему мог существовать только один Сайнек. Призрак вселялся в этого зверя целиком, и от него не оставалось ни кусочка ни для кого другого.
Гарамаск атаковал первым, нанося наобум удары когтями по черному телу ягуара и стараясь держаться внутри зоны захвата передних лап зверя. Он попал локтевым кинжалом ягуару в пасть, а тот вцепился зубами в голову человека, в то место, где доспехи прикрывали шею, но не сумел удержать ее в пасти. Клыки скользнули по коже, оставляя глубокие раны, и под корень срезали ухо. Зверь весил килограммов сто пятьдесят, что было эквивалентно ста земным килограммам и примерно соответствовало весу Гарамаска. Ягуар ударом отбросил от себя человека, и тот заскользил по покрытому лишайником камню к обрыву.
Потом они замерли напротив друг друга: Сайнек — чуть выше человека на краю твердой скалы, Гарамаск — на покатой полосе щебня, который скользил под ногами, оползал волнами и перетекал, как вода, через край в пропасть. Чаво, болван оганта, жевал тигровую травинку и смеялся.
С изумлением Гарамаск заметил в глазах ягуара почти абсолютный интеллект. Это была личность, разумное существо, и неважно, к какому виду оно относилось. Разумный взгляд был почти дружелюбен, и двое поняли друг друга без слов. Они будут драться не на жизнь, а на смерть, но они признали, кем они являются на самом деле: представителями высшей расы — Ягуаром, Человеком, Рогха — первородными, не подлежащими сравнению с оганта, свинами или ленивцами.
Гарамаск попытался соскочить с полосы стекающего щебня. Он обменялся с Сайнеком мощными ударами, пропустил несколько очень сильных, потерял равновесие и, поехав по щебню, едва не сорвался вниз.
— Ничего не бойся, папа Гарамаск! — крикнул оганта Чаво уже откуда-то сверху. — Я столкну на Сайнека валуны и убью его.
И Чаво покатил валуны — торопливо, неточно, опасно. По его придурковатому смеху Гарамаск понял, что болван целится вовсе не в Сайнека, а пытается сбить его, Гарамаска, или вызвать оползень щебня, который увлек бы человека вниз.
Чувствуя одновременно ужас и прилив отваги, что было характерно для него в моменты смертельной опасности, Гарамаск отчаянно заработал ногами, пытаясь подняться выше по скользящим камешкам. И снова сошелся с ягуаром.
— Я такой же большой, я такой же сильный, я такой же опасный, черт возьми, я как зверь, — бормотал Гарамаск. — Я совсем рядом с тобой, добрый друг. Если я полечу с горы, ты полетишь со мной.
Но Гарамаск ошибся. Ягуар оказался зверем получше. В ближнем бою он превосходил человека, хотя латы, защищающие шею и пах противника, озадачили Сайнека.
— Чаво, кто там поджидает внизу, собираясь прогрызть мой череп? — свирепо проревел Гарамаск. — Кто мечтает расколоть мне голову и сожрать мозг? Это не Сайнек, это падальщики: несколько из них внизу и один выше по склону — ты!
— Папа Гарамаск, — прыснул сверху Чаво, — ничего не бойся. Я столкну валуны и убью Сайнека.
И он продолжил скатывать валуны на сцепившихся человека и ягуара, целясь сразу в обоих.
Гарамаск проигрывал схватку и все ниже соскальзывал по щебню. Он потерял клыки-насадки и обломил один зуб, когда пытался перегрызть сухожилия ягуара, и теперь давился собственной кровью. Он рубил Сайнека налокотными и наколенными кинжалами, полосовал когтями и шпорами, но зверь едва не распотрошил Гарамаска задней лапой, которая одна заменяла все холодное оружие человека. В последний раз он вырвался из объятий разъяренного ягуара и завертелся на полосе щебня, пытаясь удержаться на месте и не скатиться вниз.
