Татьяна Устименко - Эра зла
— Ничего не ощущаю, — отбивалась Оливия. — И худеть я уже не хочу. Не ела я камни специально! Я же не виновата в том, что они не выдерживают моей слюны и буквально плавятся под ее воздействием…
— Стоп! — вдруг потребовал Нат. — А ну-ка, повтори…
— Я не хочу худеть, — почти проскандировала валькирия. — Я есть хочу, жрать, питаться, лопать, хавать…
— Да нет, другое, про слюни, — нетерпеливо перебил ее ангел, — и про камни…
— Ну плавятся они под моей слюной, — наморщила лоб Оливия. — Размягчаются, будто пластилин…
«Аллилуйя! — беззвучно возопил Нат. — Ну как же мы могли забыть! Ведь если пот ангелов называют «божьей росой», то, значит, и наша слюна тоже должна обладать какой-то святой силой. А здесь все стены пропитаны черной магией… Следовательно… Господи, кажется, мы сумеем наконец-то выбраться на свободу!»
— Оливия, — вслух произнес он, громко шмыгая носом от обуревающего его избытка чувств, — ты гений, я тебя люблю!
— Висел на стенке дятел, довиселся — спятил! — гыкнула ошарашенная валькирия.
— Кого, ее? — возмутилась Ариэлла. — А как же я? Любимый, ты сошел с ума!
Но Натаниэль лишь радостно рассмеялся, отрицательно качая головой…
Андреа и Элоиза неподвижно стояли возле ортопедической кровати-трансформера, предназначенной для выхаживания тяжелобольных пациентов, и пристально рассматривали женское тело, беспомощно распростертое на простынях. Причем, если на хорошеньком личике синьорины Бафора читались лишь страх и брезгливость, то холеные черты госпожи дель-Васто отображали крайнюю степень заинтересованности и с трудом сдерживаемое восхищение, так и проступающее сквозь напускную маску холодного высокомерия. Пытаясь ничем не выдать своих подлинных эмоций, Андреа и в самом деле безмерно восторгалась невероятной живучестью этих скорченных, обугленных останков, правда сейчас весьма мало похожих на прежнюю статную рыжекудрую экзорцистку.
«У меня язык не поворачивается назвать этот закопченный остов человеческим телом, — сосредоточенно размышляла стригойка, наблюдая за медленным шевелением черной обугленной корочки, окутывающей узловатую руку, больше всего смахивающую на корявый побег колючего саксаула. — Сегодня она находится в стадии полуоголенного набора костей и недогоревших мышц, кое-где покрытых лохмотьями кожи. И если быть предельно объективной, то она уже или пока еще отнюдь не плоть, а всего лишь пепел и зола, неодушевленные и хрупкие… Но хотелось бы мне знать, какая именно энергия заставляет в тысячный раз снова соединяться воедино эти жалкие головешки и принимать свою прежнюю форму, воссоздавая исходное тело и воскрешая ее разум? Убей меня серафим, но возможности этой проклятой девчонки приводят меня в содрогание и вызывают острую зависть. Ибо, проходя через смерть, она с каждым разом становится все крепче! Недаром, видимо, говорят: то, что не убивает нас сразу, делает нас сильнее».
— О чем вы задумались, повелительница? — Робкий вопрос Элоизы вывел Андреа из состояния мрачной меланхолии.
— О ней, — криво усмехнулась стригойка, небрежно указывая пальцем на дымящийся остов экзорцистки, — о той, которая прежде являлась нашим заклятым врагом и звалась Дочерью Господней. Впечатляющее зрелище, не правда ли?
Но синьорину Бафора, ничуть не разделяющую полуличного-полунаучного любопытства своей госпожи, только передернуло от омерзения.
— Жуткая гадость, — она прижала к лицу белоснежный носовой платок и немного отошла от кровати, — постоянный запах гари, ее стоны и всхлипы, треск ломающихся костей… Ужас! Пусть она нам и враг, но, — тут девушка вопросительно взглянула на свою хозяйку, — не лучше ли добить эту несчастную и прекратить ее бессмысленные мучения?
— Добить? Как и зачем? — весело хохотнула Андреа, цинично вздергивая брови. — Разве мы не пытались? Но если даже мои палачи не смогли прикончить эту упрямую экзорцистку, то… — Она сделала выразительный жест, показывая: в данном случае я бессильна и смиренно умываю руки. По прекрасному лицу Андреа блуждала странная улыбка, такая, будто на стригойку неожиданно снизошло отрезвляющее откровение преисподней. О да, госпожу дель-Васто посетила очередная гениальная мысль!
В противовес своей пугливой служанке, шарахающейся от обугленных останков несчастной Селестины, стригойка еще ниже нагнулась над кроватью своей пленницы и почти нежно прикоснулась к ее черному лбу.
— Ах, мое сокровище, — издевательски мурлыкнула она, — покаюсь тебе: мне пришлось поднять тебя из гроба, потому что мне нужен Грааль. Но ты и сама по себе оказалась ничуть не меньшим чудом, чем Чаша сына плотника, ибо ты куда мертвее самого мертвого из нас, и в то же время — живее всех живых. Будь же паинькой, ибо я намереваюсь непременно постичь причину твоих потрясающих трансформаций, а если получится, то и обратить на пользу моего народа все полученные от тебя знания… Как ее лечат? — Повелительница повернулась к Элоизе.
— Ну мы перебрали все доступные нам методы, — начала докладывать девушка. — Стероиды и гормоны не помогли, она продолжала умирать и воскресать. Нам пришлось остричь ее свалявшиеся в войлок волосы и начать внутривенное введение раствора глюкозы, ибо больная страшно потеряла в весе. Пациентку держат на снотворном, значительно замедляющем фазы ее чудовищных метаморфоз, но все равно она продолжает разрушаться и восстанавливаться с завидной регулярностью…
— Значит, нам нужно найти нечто более действенное, — задумчиво протянула Андреа. — Я хочу затормозить ее превращения и привести экзорцистку в сознание. А потому мне нужен врач, самый лучший врач, разбирающийся как в болезнях людей, так и в метаболизме организма стригоев…
— А он и так у вас есть! — торопливо сообщила синьорина Бафора, сияя горделивой улыбкой тайной страсти.
Андреа недоверчиво хмыкнула.
— Господин де Вильфор! — напомнила Элоиза. — Он гений медицины!
— Я уже второй раз слышу его имя, — оценивающе пробормотала Андреа. — Я должна непременно его увидеть, этого Тристана де Вильфора. — Она приблизила свои алые губы к самому уху загадочной пациентки и доверительно шепнула: — Держись, сестра! Я тебе помогу…
Мне снились сны, разные — прекрасные, отталкивающие и пугающие. Перед моим мысленным взором мелькали десятки разрозненных картинок, упрямо отказывающихся складываться во что-нибудь целостное и сюжетное. Я видела благообразное лицо пожилого мужчины, почему-то кажущееся мне родным и близким, а в следующее же мгновение на смену ему являлись резко очерченные скулы молодого красавца, призывающего меня в свои широко распахнутые объятия. Я силилась вспомнить его имя, но оно полностью стерлось из моей памяти, оставив после себя только привкус странной горечи от нанесенной мне обиды и пережитого разочарования. Зачем он меня обидел, этот харизматичный, на лысо выбритый силач с бархатистыми темными глазами? Мне чудился ярко пылающий костер, на котором судорожно корчилось чье-то высокое худое тело, а губы погибающего в огне мученика беспрестанно шевелились, выкрикивая один и тот же призыв: «Вспомни, вспомни! Вспомни, кто ты есть на самом деле. Ведь я же поведал тебе тайну…» Но, увы, я не помнила и этого. Я не помнила ничего и никого!
Боль поутихла и стала намного терпимее, скромно отодвинувшись на второй план, уступая место моим горячечным снам и видениям. Кошмарам, терзающим меня намного беспощаднее самой жуткой боли. Мой разум взрывался сотнями картин и образов, не значащих для меня ровным счетом ничего, но почему-то безмерно важных и неотвратимых для моей мятущейся души. Словно всплывая из темных пучин небытия, перед моими глазами постоянно маячило изображение грубо выструганной деревянной чаши, наполненной прозрачной, слегка пузырящейся водой. «Испей, испей!.. — властно приказывал исполненный благодати голос. — Испей из источника жизни…» Но в тот же миг на смену чаше являлся вытянутый серебристый сосуд, чьи покатые стенки отсвечивали жертвенным сочным багрянцем… «Смешай, — призывал невидимый поводырь, — смешай сущности Тьмы и Света! Проснись, дочь моя…»
Мне хотелось поднять руки и зажать свои уши, избавляясь от этого голоса, причиняющего мне невыносимую боль, но у меня не было рук. Мой мозг расплавлялся и снова принимал свою прежнюю форму, рассылая по всему телу импульсы жгучих уколов, разрушая и воссоздавая его раз за разом.
Больно. Терпеть. Больно. Терпеть.
Когда же все это закончится?
И вот в один случайный момент недолгого просветления моего рассудка неожиданно достиг мягкий, подбадривающий шепот:
— Держись, сестра! Я тебе помогу…
И тогда я облегченно вздрогнула, ощущая прилив безумной радости. Оказывается, я не одинока в этом мире боли и наваждений — у меня есть сестра! И она обещает мне помочь!
