Король сусликов - Николич Гоян

Я проводил взглядом лейтенанта, который направился к тому месту, где допрашивали парнишку, задержанного в одной из хижин.

Парнишка сидел на корточках, руки стянуты за спиной бамбуковой бечевкой. На него орал седой, много на своем веку повидавший старшина из нашей бригады. Всякий раз, когда старшина обрушивался на паренька с очередной громогласной тирадой, вьетнамец-переводчик из республиканской армии делал шаг вперед, бил парнишку по лицу, после чего отступал назад, дожидаться следующей фразы. По всей видимости, это продолжалось довольного долго, поскольку из носа парнишки уже шла кровь, а один глаз заплыл. Юнец расплакался, а лейтенант достал из кармана модной летной рубахи маленький блокнотик и принялся деловито что-то там писать.

Тощие ноги парнишки ходили ходуном. Он обмочился — спереди, на грязных рваных штанах расплывалось влажное пятно. В какой-то момент старшина, по всей видимости недовольный ответом, ударил паренька ногой. Лейтенант что-то крикнул. Они со старшиной и переводчиком отошли в сторону и о чем-то заговорили. Подобное поведение мне показалось странным, поскольку именно лейтенант совсем недавно хотел как можно быстрее убраться отсюда. Лейтенант со старшиной и переводчиком что-то оживленно обсуждали, то кивая, то пожимая плечами, причем старшина все это время не сводил с паренька полыхающего взгляда.

По подбородку паренька змеилась струйка крови. Он по-прежнему плакал. Покрутив головой, парнишка посмотрел на нас, а потом перевел взгляд на троицу, которая все еще о чем-то толковала. Через некоторое время лейтенант, старшина и переводчик, по всей видимости, пришли к согласию: они покивали друг другу и воззрились на паренька, который, собравшись с силами, с трудом поднялся на нетвердых ногах, а потом что-то тоненько крикнул пронзительным голосом, обращаясь к троице. Похоже, это было какое-то забористое ругательство, поскольку толмач замялся, прежде чем перевести сказанное старшине.

Женщины, сидевшие на корточках и наблюдавшие за тем, как горит их деревня, закричали и затрясли головами.

Парнишка развернулся и, шатаясь, побежал к деревьям. Его мотало из стороны в сторону, потому что руки по-прежнему оставались связаны за спиной. На бегу он то и дело оглядывался, выкрикивая проклятия через плечо.

Старшина выстрелил первым, дав короткую очередь из своей винтовки М-16, но промахнулся. Тогда лейтенант неспешно извлек из кобуры кольт, картинно прицелился, выстрелил и тоже промахнулся. Пуля выбила фонтанчик грязи из-под ног паренька. Следующая пуля попала точно в цель. Голова парнишки взорвалась, оставив висеть в воздухе облачко мельчайших капелек крови. Тело рухнуло возле груды переломанных ящиков из-под припасов, будто бы в один миг лишившись всех костей.

Пока лейтенант стрелял в паренька, мы по-прежнему стояли в строю, продолжая обсуждать военный магазин в Дананге и целесоообразность покупки там стерео — новой модели с четырьмя каналами и здоровенными динамиками. Разговор тут же зашел об ограничениях по весу багажа — сколько вооруженные силы разрешат взять с собой бесплатно, когда наш срок службы во Вьетнаме подойдет к концу.

Лейтенант сунул кольт обратно в кобуру и взмахом руки приказал убрать тело паренька, ну а мы все трепались о том, где что купить, и о ценах на травку, которой торговали у старой пристани в Сайгоне. А если дали отпуск, то лучше всего отправиться в Бангкок, в отель «Виндзор» — там в подвале отличный стрип-клуб. Женатые, то есть офицеры, ездили отдыхать на Гавайи. Сидней представлялся нам слишком дорогим вариантом, да и местные там вели себя больно заносчиво, особенно в районе Кингс-Кросс.

Там, где лежали упакованные тела, желтозубый солдат подбирал что-то с помощью длинной палки и совал в мешок. Вокруг носа и рта он повязал футболку.

Забравшись в вертолет, мы достаточно долго летели в молчании, и только через полчаса, перед самой посадкой, я, перекрикивая гул мотора, доносившийся сквозь открытые двери, проорал:

— Херово, что мы так и оставили висеть на дереве ту штуковину.

Медик Андерс пересчитывал пузырьки с нашатырным спиртом и что-то писал в своей маленькой инвентарной книжке. Один из передних карманов его гимнастерки бугрился от лежавших там бинтов. Другой карман Андерс набил тюбиками с парафиновой мазью. Любитель «Житана» закурил еще одну сигарету, выдохнул дым. Его клубы скользнули по щекам, снесенные встречным ветром. Достав противогаз, солдат принялся менять в нем фильтры.

Больше никто не поминал ни то, что мы увидели на дереве, ни паренька из сожженной деревни. Вместо этого мы с жаром спорили, откуда у лейтенанта такая модная летная рубаха.

Все происходившее тогда я и сейчас помню в мельчайших подробностях.

На следующий день Андерсу, Гиллеспи, парню в новеньких штанах, лейтенанту да и всем остальным ребятам в моем отряде было суждено погибнуть.

В ходе этой поездки воспоминания о случившемся посещали меня с десяток раз. Я пытался разбирать в уме М-16, представлял зеленые пули-трас-серы, пролетающие в нескольких сантиметрах от лица. Воспоминания о трассерах позволяют на некоторое время забыть обо всем остальном.

…Убедитесь, что винтовка разряжена. Если вы случайно застрелитесь, обратитесь к вашему лечащему врачу.

Я допил кофе, встал из-за столика крошечной забегаловки под навесом и снова двинулся в путь.

ГЛАВА 7

Когда я был у доктора Нгуена в последний раз, то заметил среди медицинских справочников, обрамленных вырезанными из нефрита статуэтками тигров, томик «Гекльберри Финна». В кабинете ощущался запах табачного дыма.

— После ранения вы проходили курс лечения в Японии, — промолвил доктор, сверившись с блокнотом.

— В дурдоме.

— Ну, там лечили ваш глаз. — Нгуен снова заглянул в записи. — И гепатит.

— Меня привязывали к кровати. Так поступают с сумасшедшими.

— Это было после вашей первой командировки во Вьетнам?

— Нет, после второй. У меня сорвало крышу после второй командировки.

Ожесточенно грызя трубку, Нгуен принялся что-то писать в блокноте. Затем он перевел взгляд на листок, который достал из папки, и ткнул в него трубкой.

— Вы провели там три месяца. В Японии. В Иокогаме.

— Нет, меня все три месяца лечили в Корее. В Пусане. Во-первых, меня ранило, во-вторых, мне занесли гепатит во время переливания крови. Но это было в Пусане. Не в Японии. А вот после того, как привели печень в порядок и я начал странно себя вести, меня отправили в Иокогаму.

— Ясненько, — кивнул доктор.

— Да что-то не очень похоже, — покачал я головой. — Я это все уже раз десять повторял, и при этом мне постоянно задают одни и те же вопросы. Да, всякий раз врач чирикает что-то у себя в блокноте, но по итогу вы меня спрашиваете об одном и том же. Так что я знаю, о чем вы меня сейчас спросите.

— И о чем же?

— Зачем я добровольно вызвался поехать во Вьетнам второй раз. Ну как, док, угадал? — Я показал пальцем на стол Нгуена. — Сорок сраных лет меня лечат, а папка все одна и та же. Та же самая картонная папка. Неужели никто не может разориться и за пятьдесят центов купить новую?

— Ну-у-у-у… — протянул доктор, уставившись на меня.

Теперь я шел по улице Нгуена Хюэ, также украшенной горшками с желтыми цветами, что остались здесь после праздника Тет. Я увидел парочку туристов со следами солнечных ожогов, которые, сутулясь, застыли у ярко освещенной витрины магазина. Над ними нависал балкон старого здания, построенного в эпоху французского колониализма. Камни, из которого оно было сложено, сливались с вечерними сумерками. Женщина была в эластичной лиловой юбке, мужчина — в бесформенной панаме из сувенирного магазина, причем ростом и дородностью он уступал своей спутнице. На его плече, на тоненьком ремешке, словно дамская сумочка, висел крошечный фотоаппарат.

Во время нашей последней встречи я раздосадовал доктора Нгуена, третьего по счету психиатра, назначенного мне за последние два года, сказав, что у меня едет крыша. Я тут же пояснил, что схожу с ума, и это факт, а уж какими словами обрисовать мое состояние, на самом деле не является принципиально важным. Я напомнил этому мозгоправу, что в моем состоянии никто не смеет мне запретить давать волю воображению и создавать в уме целые миры, если это поможет продержаться еще один день. Главное, найти мозгу занятие — вот что важно. Поэтому поцелуйте меня в жопу и посмотрите лучше на детей — они только и делают, что вечно себе что-то воображают.