Людмила Астахова - Рассказы
— Приступайте, мальчики! Я уверен, мы теперь их сделаем, как маленьких. Я им покажу фанфики! Они у меня увидят эльфийскую порнуху! Грузите вазелин бочками, господа! Грядет Большая Клизма! — выкрикивал Феанаро. — Будете смотреть по телику анимэ, а не в интернете висеть! Ишь ты удумали, на мою семью напраслину возводить!
Леголас едва сумев оторвать эльфийский взор от незабываемого зрелища торжествующего Феанора, перевел его на самодельную обложку самого верхнего тома. Заголовок гласил "Самоучитель для хакера. Напиши "вирус" сам". Автор Куруфинвэ Феанаро. Остальные творения были еще более откровенного содержания. Скажем, такая брошюрка, как "Убей админа" сопровождалась весьма красочными, можно сказать детальными рисунками, отмеченными крайним натурализмом, свойственным творчеству первенца Финвэ.
— А ты что думал? — весело вопрошал Феанаро. — Что я тут дурака валяю? Мелочи — это не мой метод, мой метод — глобальные решения. Или ты думал, что вирусы пишут люди? Три раза "ха-ха".
Видя, что полного понимания со стороны коллег по несчастью и не предвидится, Феанаро решил таки раскрыть свой суперплан.
— Мальчики, вкратце дело обстоит так. Мы заваливаем Интернет, к Морготовой бабушке, и тогда я погляжу, кто из слэшеров сможет напечататься в реале, и кто потратит кровные чтоб купить эту писанину. Держи карман шире, дружок. Пущай Перумова читают.
— А может быть, все-таки проще снова в Поход? — прошептал малодушный Линдир, ужаснувшись предстоящим объемам работы.
Хакерство его совсем не привлекало.
— Чего я там забыл? — удивился Феанаро. — Запомните, мальчики, у Перворождённых длинные руки! И прекрасная память. А у нас впереди много работы.
…Теперь дни Интернета были сочтены.
26.06.2005 г.
Золушка. Постскриптум
Осень.
Осень не торопилась в этом году, совсем не торопилась. В каких краях заблудились холодные ветры, где спрятались тяжелые темные тучи, с полными карманами затяжных дождей? Неведомо. Но оно и к лучшему, право слово. Серые стволы кленов колоннами подпирают золотой потолок листвы, сквозь которую сияет ослепительно синее, совсем не осеннее небо. Стучат о землю крошечными ядрами спелые каштаны, пахнет теплой пылью, и кусты мелких хризантем радуют взор. В такие дни нужно гулять, и лучше не по парку, а в лесу, а еще лучше — в компании друзей, с плетенкой вина и корзинкой, в которой головка сыра, несколько домашних колбасок, свежая буханка хлеба, и что-нибудь вроде марципановых булочек на десерт.
— Вам скучно, Ваше Высочество?
Тоненький голосок вырвал принцессу из омута приятных мыслей. Видимо, она слишком громко вздохнула.
— Нет, пусть маэстро продолжит.
Так вот… в такие дни нужно гулять на свежем воздухе, наслаждаться последними, теплыми деньками, а не сиднем сидеть в душной комнате и вполуха слушать, как козлообразный придворный менестрель преклонных лет изволит терзать бедную старушку-арфу. Музыке маэстро Люса неуклюже вторила флейта одной из фрейлин. И все это безобразие называлось здесь послеобеденным отдыхом. Здесь — это в королевском дворце, странном месте, где люди изощрялись в способах отравить себе и другим жизнь, выдумывая нелепые церемонии, неукоснительные правила этикета и всякие другие глупости.
Принцесса с тоской поглядела поверх плешивой головы менестреля в окно, из которого открывался великолепный вид на холмы, покрытые виноградниками. Где-то за ними, возможно, даже в лесу её батюшки, в этот момент принц со своей свитой скакал верхом в свое удовольствие. Ей же предстояло прослушать еще одну романтическую балладу, а затем запастись терпением, потому что Катрин станет читать вслух что-нибудь дьявольски нравоучительное. Когда сама умеешь читать, причем бегло и на двух языках, то слушать битый час как кто-то, безо всякого выражения, гнусавит себе под нос страницу за страницей, мучительно вдвойне. Принцесса вспомнила, как совсем недавно она забиралась в свою кровать с книгой и чуть ли не до зари читала о подвигах Роланда, или про диковинные путешествия господина Поло. Правда, потом ей доставалось от мачехи за перевод свечей, но с другой стороны, еще не известно, что хуже — визг склочной и недалекой женщины время от времени, или бесконечная надменная чопорность придворных. Как там любил говаривать батюшка? "Где родился, там и сгодился", — кажется. Батюшка, хоть и высокого рождения человек, но народной мудрости не чурался. Главный Управляющий Королевских лесов всю жизнь прожил вдали от бурных придворных страстей, спокойно пересидев в своем замке все перипетии большой политики. Ему олени, лисы да вепри всегда были дороже королевских почестей.
— Ваше Высочество, Ваше Высочество! Кажется, Его Высочество вернулся с прогулки! — пищит Мадлен, закатывая хитрые голубые глазки в притворном восторге.
Очень хорошо. Наконец-то.
Наследник престола врывается в будуар своей супруги как свежий осенний ветер и пахнет от него прелой листвой, конским потом и совсем немного — полынью. Горькой-прегорькой, как часы ожидания, которые становятся для принцессы все дольше и дольше. Карл сияет белозубой улыбкой и небрежно стряхивает с темных волос прилипшую паутинку, становясь центром всеобщего внимания и не слишком молчаливого обожания фрейлин.
— Как вам понравилась прогулка, Ваше Высочество?
— Вы не устали?
— Ах, вы так надолго похитили у нас наших кавалеров, Ваше Величество…
Ответы кратки и почти резки. Принц не расположен сейчас к куртуазности. "Понравилась", "Нет", "Не говорите глупостей".
Он видит только одну женщину. Свою принцессу. И за этот взгляд, полный огня, можно простить и сдержанное презрение королевы, завистливый шепоток за спиной, невозможность побыть наедине со своими мыслями, просто побыть самой. Как сказал поэт: "Сердце женщины — сосуд, который заполняется любовью к мужчине". Или он сказал по-другому? Какая разница, если любимый зовет тебя в свои объятия.
— Ваше Высочество, сопроводите меня!
Она бабочкой вспорхнула с кресла, вкладывая прохладные пальчики в горячую широкую ладонь мужа. Его губы коснулись уха, и от теплого дыхания сильнее забилось сердце.
— Я так соскучился, Ваше Высочество.
Какое счастье!
Так почему же кто-то внутри сказал дрожащим от обиды голосом "Ты забыл. Меня зовут Синдерэлла"?
Зима.
До чего же неприятно, когда чужие руки снимают с тебя одежду, украшения, когда тебя вертят как безмозглую куклу, пусть даже делают это со всей возможной осторожностью и щебечут тонкими голосами, точь-в-точь как диковинные желтые птички, подаренные намедни оливковолицым иностранцем-послом! Так и хочется прогнать всех прочь и упасть в кровать прямо в одежде. Пусть думают, что хотят. Пусть смеются над неуклюжей дикаркой.
— Всё! Хватит! Подите вон. Я сама разденусь.
Служанки чуть ли не голосят, но после того, как Принцесса для пущей убедительности запускает в самую нахальную (голосят — голосистую в одном предложении, или наоборот — служанки причитают, а служанка — голосистая)костяной гребень, поспешно ретируются. Чтоб топтаться за дверью и обиженно пыхтеть, подглядывая в замочную скважину.
Господи, как все глупо! Кто же знал, что в этом дворце, куда так стремились сестры, человек перестает принадлежать сам себе! И к этому невозможно привыкнуть. Видят небеса, она старалась! Всеми силами, из кожи лезла вон, стараясь почувствовать себя здесь если не своей, то, по крайней мере, не настолько чужой и чужеродной. По крови, по титулу и рождению Принцесса была выше всех своих фрейлин, и не её вина в том, что она привыкла жить иначе, чем живут эти женщины.
Из драгоценного венецианского зеркала на принцессу глядела чужачка. Рубины и алмазы в диадеме, высокий воротник бального платья, расшитого золотой и серебряной нитью, жемчужное ожерелье, оттягивающее шею, и где-то посреди всей этой почти варварской роскоши — юное лицо. Лицо, еще не успевшее сменить здоровый и такой вульгарный румянец любительницы налетов на чужие малинники, на такую благородную зеленоватую бледность затворницы. В своей девичьей спаленке, отбитой в череде кровавых драк со сводными сестрами в единоличное пользование, у принцессы тоже имелось зеркало. Было оно древнючее, бронзовое, но в его мутных глубинах она видела себя настоящую, живую. Пускай даже с поцарапанным носом или с синяком под глазом. Пускай в простых серебряных сережках, а не в нынешних сверкающих гроздьях бриллиантов, но все равно — самую свободную и счастливую девушку на свете.
Тогда казалось, что бал — это самое лучшее, что с ней может случиться. Он и случился, волшебный и незабываемый. Но возможно, батюшка был прав, когда говорил, что порой женщине хватает одного единственного бала в жизни, чтоб потом помнить его до седых волос, измучить внучек рассказами о том событии, и унести прекрасные воспоминания с собой в могилу. А она, дурочка, не верила. Думала, что много балов не бывает. Оказывается, бывает.
