Егор Радов - Змеесос
Один из этих туземцев был очень красивым мужчиной и носил кольца в носу. Все остальные о чем-то долго говорили на своем языке.
— Нас будут жечь, — довольно сообщил Миша Оно.
— Откуда вы знаете?
— Обычно они жгут таких как мы, а потом едят съедобные части.
— Проклятье! — крикнул Александр Иванович, потупив взор.
— Это чудесно, — сказал Миша Оно.
Пять туземцев взяли их и повели с собой. Потом их втолкнули в большую соломенную хижину, и они увидели сидящего в центре по-турецки важного и степенного вождя; он был прелестного шоколадного цвета, глаза его горели умным огнем и пониманием всех тайн, и три наложницы, словно пушистые кошки, нежно шебуршились и ласкались у его мускулистых ног. Дверь закрылась. отрезав обратный путь. Все остальные туземцы остались вне этой хижины, оставив внутри только вождя, пленников и милых девушек. Вождь смотрел в никуда, словно в будущее, как будто его совсем не волновала реальная действительность.
— Добро пожаловать, — вдруг неожиданно сказал вождь на понятном языке. — Вы, наверное не ожидали услышать членораздельную речь, господа? Между тем, я окончил университет в Ндудумбе и стажировался в Ндадамбе, поэтому могу составить вам компанию для бесед и для чашки чая. Меня даже зовут по-вашему — Андрей Уинстон-Смит… Очень люблю почитать в тиши томик Федорова… Извините, если мой сброд доставил вам излишние волнения; я постоянно борюсь с их бескультурьем и низостью; но ведь это дикари, их не переучишь, вы понимаете… Обезьяны, да и только. Впрочем, садитесь, господа, могу предложить вам чай и алкогольный напиток.
— Спасибо, мы не пьем! — гордо сказал Александр Иванович.
— А я вот не откажусь, — воскликнул Миша Оно, садясь на земляной пол. — И еще я хотел бы сигару…
— Не курю, — сказал вождь, погладив мочку уха одной из туземок. — Могу вам дать только наркотическую траву, но тогда вы будете не в состоянии поддерживать беседу ближайшие два дня.
— Спасибо, не употребляю! — надменно ответил Миша Оно.
— Дорогие девочки, налейте господину Оно алкогольного напитка, — вкрадчиво проговорил вождь, ущипнув одну из туземок за щеку. — Ему надо немного расслабиться перед нашими делами.
— Откуда вы знаете мою фамилию?! — гневно спросил Миша. — У меня нет татуировки, или документов, на которых она бы могла быть написана!..
— Это мое дело, — сказал вождь. — Пусть это умрет вместе со мной. Вы позволите?
— Нет! — крикнул Оно.
— А мне плевать, — надменно сказал вождь, взяв в руки стакан с напитком.
Миша Оно тоже взял стакан и быстро выпил его, не глядя на вождя. Вождь сделал маленький глоток и иронично посмотрел в прямые и честные глаза Оно.
— Итак, друзья, — сказал вождь. — Перехожу к делу. У меня есть к вам несколько вопросов, на которые я бы хотел услышать ответ. Если я его услышу — тогда все в кайф. и мы будем трахать этих баб и вообще развлекаться, а если нет, то я вас повешу на рассвете.
— Да что вы! — воскликнул Александр Иванович. — Как вам не стыдно!..
— Долг меня вынуждает. — сказал вождь, улыбнувшись.
— Вешай меня, негодяй, — сказал Александр Иванович. — Ты не добьешься от меня ни слова!..
— Какой ваш первый вопрос? — подобострастно спросил Миша Оно.
— Мой первый вопрос будет простым, — сказал вождь. — Кто вы? Назовите ваши имена и ваших родителей.
— Это сколько угодно. Меня зовут Миша Оно, я сын Лао и Яковлева.
— Это правда?
— Сущая правда.
— У меня есть другие сведения. Мне известно, что ты — сын Артема и Антонины Коваленко.
— Это все равно!
— Не думаю. И потом: Яковлева или Иаковлева?
— Это все равно!
— Нет уж; это не все равно; между ними большая разница. И потом: кем тебе приходится Аркадий Верия?
— Я не знаком с ним.
— Врешь, негодяй! — крикнул вождь, вставая в полный рост. — Твоя мамочка прикончила его только потому, что он любил…
— Кого любил?
— Я не скажу кого. Но меня он любил. Ладно, оставим это.
— Как зовут вас? — обратился вождь к Александру Ивановичу.
— Я отказываюсь отвечать на все ваши вопросы! — гневно сказал Александр Иванович, потом повернулся к Мише Оно, плюнул ему в лицо и медленно проговорил: — Предатель.
— Каков гад, — усмехнулся вождь. — Если он вам мешает, я прикажу его убрать отсюда…
— Да, так будет лучше… — сказал Миша, вытирая слюну.
— Ко мне! — крикнул вождь.
Пять злых туземцев вбежали в комнату, открыв предварительно дверь.
— Убрать вот этого и дать ему… Впрочем, вы понимаете. Туземцы быстро взяли в охапку упирающегося Александра Ивановича и вынесли его из хижины.
— Будь проклят! — только и успел крикнуть бедняга. Дверь закрылась.
— Продолжим наши беседы, — хмуро сказал вождь. — Расскажите, с какой целью вы оказались здесь?
— Здесь я оказался для того, чтобы проникнуть в мир иной.
— В какой?
— Я не смогу вам этого объяснить, это очень сложно, и у вас заболит голова.
— Хорошо. — сказал вождь. — Что вы хотите?
— Я хочу вот эту курчавую, — сказал Миша Оно, показывая на туземку.
— Только не ее!
— Тогда вот эту.
— Берите.
Миша Оно встал и подошел к девушке. Он улыбнулся ей тепло и доверительно. Он положил ей руки на плечи, и она легла на пол, готовая к любви. Миша снял штаны и трусы и лег на туземку, не стесняясь никого.
— Вы, наверное, не поверите, — сказал он, обращаясь к вождю. — Но я еще никогда в жизни не делал этого.
— Завидую вашему открытию, — усмехнулся вождь. И вот девственный орган Миши Оно достиг противоположных себе пределов. Нежная туземка снисходительно улыбнулась, глядя в обезображенное удовольствием и нервностью лицо Миши в то время, как он неумело совершал свое первое любовное деяние. Глаза его сомкнулись, руки сжимали землю пола, и туловище пружинисто раскачивалось туда-сюда.
— Ox! — сказала туземка, закрыла глаза и отдалась происходящему полностью.
Миша готов был пробуравить весь женский организм, он уже не ощущал стыда; только теплое, влажное тело вместе с его телом, и только лицо, прислоненное к его лицу. Время обратилось в вечность — он не мог этого прекратить.
— Ты — чудо, — сказал вождь, погладив Мишу по голове. — Я тоже тебя хочу. Я следующий.
Миша не слышал ничего, а только работал на себя и на свою напарницу. Она визжала и сжимала свои ногти на Мишиных плечах, и словно сопротивлялась подавляющему ее удовольствию; и это была как будто война, а не союз, и Миша словно бросал ей вызов и сражался с ней на рапирах и повергал ее на землю, чтобы царить над ней и быть ее истинным хозяином и богом. Свет вспыхивал и гас перед глазами любовников, и все перестало иметь смысл; мир рассыпался на составные части и только физиологическая радость в этот момент была единственной связью субъекта и объекта. Через вечность наступил сияющий пик любовной вершины и Миша Оно почему-то сказал:
— Остановись, мгновенье, ты прекрасно!
— Все бы хотели его остановить, — понимающе произнес вождь.
Миша закончил свое становление мужчиной и откатился от ошарашенной туземки в глубоком удовлетворении.
— Подай мне кружку алкогольного напитка! — сказал Миша Оно, обращаясь к вождю, как к слуге.
— Сейчас, — ответил вождь. — Ты мне сперва скажи, какова все-таки ваша задача? Что вы должны сделать, какое у вас задание?
— Мы должны попасть в мир, выпавший из обшей божественной системы, — зевнув, проговорил Миша Оно. — Внедриться в него и уничтожить. Тем самым спасти всех его жителей для вечного и истинного бытия. То есть… — он опять зевнул. — Уничтожишь их временную реальность, присоединив их к высшему. Примерно так это звучит.
Вождь мрачно кивнул, потом рассмеялся и сказал:
— А все-таки ты жуткая гнида и предатель. Твой дружок был прав. Завтра ты его еще вешать будешь — так-то.
— Ну и хрен с ним! — сказал Миша Оно. — Я хочу женщин и алкоголя. Ну и тебя тоже можно для разнообразия.
— Я всегда любил тебя! — сказал вождь.
И они нежно поцеловались.
В это время Александр Иванович, окровавленный, но несломленный, лежал в мрачном подземелье посреди какого-то дерьма и напевал мужественную несгибаемую песню. Было темно, сыро и ужасно, сломанные ребра ныли, перекликаясь с горячей тяжестью остальных ран. Один глаз Александра Ивановича вытекал прямо на каменный пол подземелья, и половина зрения уходила вместе с ним. Вывихнутые руки болтались, словно веревки, и нельзя ими было даже взять сигарету, если бы она была, или нажать на курок пистолета, нацеленного на Мишу Оно, если бы случилась такая ситуация. Но осознание своего правильно произведенного экзистенциального выбора грело душу Александра Ивановича, как разделенная любовь или дружеская попойка.
Лежа в этом подземелье, несчастный узник вспоминал всю свою нехитрую жизнь, отдавая себе полный отчет в том, что это, — последняя для него ночь, и ощущая каждую отдельную секунду, как подлинное чудо существования, дарованное перед кончиной во всей своей истинной прелести. Сырые стены напоминали ласковых женщин, цветные луга в воскресный день, восторженно-мрачные зеленые школьные парты, навевающие своим появлением во мгле сознания целый мир чувств и ощущений; каждый изгиб булыжников в стене и на потолке скрывал в себе реальности и вселенные, раскрашенные всеми цветами, способными быть; и Александр Иванович проживал целую вечность в каждом закоулке какой-нибудь трещины, и был сейчас воистину обостренно-счастлив, и ею чистая совесть давала ему право быть свободным во всех отношениях и не отягощала его клубком противоречивых откровений, являющихся лакомыми вопросами для мыслителей и простых людей. Он ненавидел трусливую подлую натуру Миши Оно, променявшего принципы на телесные увеселения и возможность жить дальше. Он ненавидел — но ему было жалко чужую неправедную душу, которой предстоит держать строгий справедливый ответ за свои низкие поступки. Предстоит или не предстоит?
