Андрей Курков - Судьба попугая
— Взял я, взял! — успокоил его народный контролер. Свежий снег скрипел под ногами. Был он неглубоким и очень мягким, так что ноги плавно тонули в нем, пока не натыкались на плотную корку старого снега.
— Далеко к ней? — спросил шедший позади урку-емца Добрынин.
— Нет, — ответил тот, не оборачиваясь. — Ее чум чуть за городом.
Шли, должно быть, час. Сперва увидели поднявшихся и замахавших хвостами пушистых собак, потом разглядели и чум, сшитый из оленьих шкур и оттого издалека невидимый и сливающийся со снегом.
— Чудные собаки! — сказал сам себе Добрынин. — Не лают!
— А чего им лаять? Пасть откроет — холодно во рту станет! — объяснил Ваплахов.
— А мой Митька в любую погоду лаял, — припомнил вслух Добрынин. — Как только чужой где покажется — сразу лает так, что все соседи просыпаются… А эти ваши собаки воют? — спросил вдруг народный контролер.
— Бывает, — ответил Дмитрий. — Но редко очень. Чего им выть-то? Тут жизнь хорошая, кормят их хорошо, рыбой сушеной, мясом…
Добрынин уже не слушал помощника. Он шел позади — след в след — шел и грустил. Так хотелось сейчас нормальный собачий лай услышать — чтоб хоть секунду почувствовать себя дома, в деревне, чтобы отвлечься от этого дикого края, где происходят странные непонятные вещи, а ему приходится в них разбираться.
Из чума вышла старушка. В шубе колоколом, расшитой какими-то украшениями. Вышла, остановилась и трубку закурила, поджидая, пока приблизятся к ней мужчины.
Оставалось, может, шагов десять до чума, когда Ваплахов остановился, поклонился слегка и что-то сказал ей на нерусском языке. Она ему ответила и вернулась в чум.
Внутри было сумрачно, и только маленький костер на буром полу своим пламенем освещал скудную обстановку северного жилища.
— Тут вот подарок, — заговорил Добрынин, снимая с плеча тяжелую военную сумку. — От русского народа!
Старушка смотрела на народного контролера не мигая и не меняя серьезное застывшее выражение лица.
— Она по-русски понимает? — спросил Добрынин, повернувшись к помощнику.
— Говорит, что нет, но, может, и понимает! Они — народ умный!
— Ну так дай ей это и объясни, что я сказал! — повторил Добрынин, протягивая сумку урку-емцу.
Ваплахов взял сумку, опустил ее на пол чума около костра и что-то сказал старухе на ее языке. Она едва заметно улыбнулась, потом что-то спросила.
— Она спрашивает: это не от Петрова подарок? — перевел урку-емец.
Добрынин внутренне чертыхнулся.
— Скажи ей, что это от русского народа! Урку-емец кивнул и перевел ей слова народного контролера.
Старуха вдруг огорчилась и посмотрела на народного контролера с очевидной жалостью во взгляде.
— Чего это она? — озадачился Добрынин. Запричитала она что-то, потом перебил ее Ваплахов и, проговорив длинное-длинное предложение, перевел дух и, обернувшись к начальнику, сказал:
— Она подумала, что ты последний русский, раз ты от народа ей это даришь!
— Тьфу ты! — усмехнулся Добрынин. — Придумала же! Ну ладно, бери у нее собак и спроси, как в ближайший город добраться.
— Разговаривал урку-емец с хозяйкой чума долго. Добрынину даже надоело ждать. Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу. И вдруг пришла К нему мысль интересная и не такая занудливая, как предыдущие. А что, подумал он, если показать ей эти знаки на шкурках? Может, она поймет, о чем там написано.
Дождавшись конца разговора, он вытащил из вещмешка шкурки, передал их урку-емцу и объяснил свою мысль.
Урку-емец показал шкурки старухе. Она уселась с ними у костра. Пристально стала рассматривать знаки.
В возникшей тишине лишь шипение пламени звучало, подтверждая продолжающуюся жизнь.
Старуха беззвучно шевелила губами, и Добрынину показалось, что она молча читает эти старинные письмена. Хотелось сразу же спросить ее, но народный контролер решил подождать.
Наконец она оторвала взгляд от замысловатых черных знаков на пожелтевшей коже. Посмотрела на костер, потом встала.
— Ну? Что там? — спросил Добрынин, забыв, что старуха не говорит порусски.
Тут же урку-емец проговорил что-то, видимо, переводя вопрос начальника.
Старуха, вздохнув тяжело, произнесла несколько фраз, делая между ними задумчивые паузы.
Добрынин теперь уперся взглядом в своего помощника, ожидая от него перевода.
— Это трудно сказать по-русски… — смущенно заговорил Ваплахов. — Там как бы письменная карта к какому-то месту…
— К какому месту? — оживленно спросил народный контролер.
— Она сказала, что понимает, к какому месту, но не скажет.
Обидно стало Добрынину после этих слов. Он ей от имени русского народа подарок сделал, а она не хочет им рассказать, что на старинных кожаных листках написано. Такая вот благодарность! И захотел Добрынин отобрать назад у нее подарок русского народа, раз нет у нее никакого уважения к ним. Захотел, но тут же подумал, что некрасиво это, так как после такого дела она еще больше гадостей про русских будет говорить. Быстро перегорела обида.
«Сказки все это! — подумал народный контролер. — Черт с ней!» Взяв молча из ее рук рукописные шкурки, перевязал Добрынин их снова кожаным шнурком, положил в свой вещмешок и, оглянувшись на помощника, сказал:
— Бери у нее собак и поехали! Нечего нам тут больше делать!
Минут пять спустя вышли они втроем на мороз. Старуха, остановившись, раскурила свою потухшую было трубку, потом спокойно объяснила что-то Ваплахову и указала рукой куда-то вдаль.
Потом помогла вытащить из-под свежего снега длинные деревянные сани.
Народный контролер пересчитал собак в упряжке. Было их семь.
Оглянулся на Ваплахова — тот стоял один. Старуха куда-то исчезла.
— Где она? — спросил Добрынин.
— Хочет подарок сделать, — кратко ответил урку-емец.
— Русскому народу? — поинтересовался народный контролер.
— Нет, нам, — ответил Ваплахов. — Говорит — дорога может быть трудной!
Добрынин хотел еще что-то спросить, но тут увидел старуху. Она вышла из чума — в руках у нее был большущий сверток, перетянутый кожаной полоской.
— Что это? — спросил народный контролер урку-емца.
— Оленьи шкуры, чтобы теплее было ехать! — объяснил Дмитрий.
— А-а, хорошо, — Добрынин кивнул. — Скажи ей спасибо!
Попрощавшись со старухой и устроившись поудобнее на санях, Добрынин и Ваплахов тронулись в путь.
Сани скользили легко и плавно. Собачки дружно бежали в упряжке, и казалось, что совсем нетрудно им тянуть в общем-то нелегкую поклажу.
— Они дорогу знают! — довольно произнес Ваплахов, то ли похваливая пушистых лаек, то ли просто сообщая об этом своему начальнику.
Солнце над ними было тускло-белое и большое. Оно не грело и не светило.
— Сколько нам ехать? — спросил народный контролер.
— Дня два будет, если пурга не заметет, — рассудительно ответил урку-емец.
— Старуха говорила, что совсем недавно пурга была, так что, может, проскочим.
Лес вокруг отступал, и на смену ему приходило какое-то странное редколесье. Одинокие деревья вдруг возникали посреди снежного поля, и были эти деревья сильные и высокие с крепкими толстыми ветвями. На ветвях лежал снег.
Добрынин смотрел по сторонам в поисках разнообразия, но все вокруг было одинаково и знакомо.
Через некоторое время народный контролер почувствовал пронизывающий все тело холод. Он пожаловался урку-емцу.
Дмитрий остановил собак, дернув поводья и крикнув что-то непонятное. Потом развязал подаренные старухой оленьи шкуры и помог Добрынину закутаться в них так, что незащищенными оставались только глаза и часть лба.
Мороз сразу отступил.
Снова побежали резвые собачки.
День был длинным и, как казалось Добрынину, бесконечным.
Вдруг урку-емец снова прикрикнул на собачек, и они повернули вправо.
Добрынин занервничал, посмотрел по сторонам, но ничего особенного не увидел.
— Мы куда? — спросил он урку-емца.
— Счас, на минутку! — проговорил, полуобернувшись, Ваплахов. — Там ЭкваПырись, поклониться надо!
Присмотревшись вперед по ходу саней, народный контролер увидел небольшой холм, а на нем один столбик с набалдашником.
Подъехали. Урку-емец встал с саней, подошел к столбику, поклонился и запричитал что-то на своем языке.
Добрынину не хотелось разматываться, сбрасывать с себя эти теплые оленьи шкуры. Он только присмотрелся к столбику, узнал сверху голову вождя и окончательно успокоился.
— Че ты ему говоришь-то? — спросил.
— Спасибо за то, что народ мой жив! — объяснил уже закончивший кланяться урку-емец.
— А дорогу дальше ты найдешь?
— Собаки знают! — ответил Ваплахов. — Мы только чуть-чуть в сторону отъехали.
Сани скользили легко и плавно. Только полозья выдавливали иногда из снега какой-то свистящий звук, негромкий и нерезкий.
— А ты знаешь, что Эква-Пырись очень животных любил? — спросил вдруг Добрынин.
